Я подхожу к Бексу, остановившемуся в четырех машинах впереди. Он протягивает мне пухлый конверт. – Шеф, вы полагаете, это сработает? Я ничего не отвечаю. На самом деле просто не знаю. Мне нужно установить связь с Р., и это единственное, что приходит мне в голову, если не считать молитвы. Но, как меня всегда учили, Бог помогает только тем, кто сам делает первый шаг. Всю свою жизнь я прожил в полувере и теперь уже не знаю, верю ли во что-либо. Но знаю, что должен сделать этот шаг. Пока мы идем к дому, я спрашиваю: – А у меня какое прозвище? – Бекс делает вид, будто ничего не услышал. – Прозвище есть у каждого. – Вы правда хотите знать? – Да, хочу. Моего отца звали Шерифом. Он упорно отказывался объяснить мне, почему. Много лет спустя я узнал, что отец получил это прозвище, еще когда проходил стажировку. Он безоружный зашел в один из притонов в Брикстоне, полный крутых ребят с Ямайки – все со «стволами» – и забрал подозреваемого, который был ему нужен. Говорят, он был похож на актера Джона Уэйна из голливудского вестерна – такой уверенный в себе, что все думали, будто у него есть прикрытие. – Вас называют Иисусом. – Иисусом? – Я смеюсь. Возможно, всевидящий Отец все-таки присматривает за мной. – В участке – да. Иисусом. – И ты тоже зовешь меня так? – Не в глаза. – Почему? Я имею в виду, почему Иисус? – Вы хотите знать? Потому что вы уверены в том, что можете ходить по воде. И, полагаю, многие ждут, когда вас распнут. – Меня так сильно ненавидят? – Кое-кто. Но вы делаете свое дело. А только это и нужно, не так ли? Лично я никогда не видел в этом ничего плохого. Надеюсь, когда-нибудь я сам смогу делать то же самое. Быть беспощадным, когда это требуется. Я уже собираюсь воспользоваться дверным молотком, когда Бекс указывает на предательски обледеневшие ступеньки, ведущие вниз. Я спускаюсь первым, и там звонок, и я в него звоню. Через какое-то время дверь открывается, и в нее выглядывает психиатр Натан, долговязый, в свободном зеленом кардигане и джинсах, раздраженный так же, как и тогда, когда отказал мне в лечении в приемном отделении неотложной помощи. – Убирайтесь вон! – говорит он, но я поднимаю папку и показываю написанное на ней его имя. – Бенджамин Томас Натан? Люди жутко пугаются, когда называешь их полным именем, и действительно, лицо Натана вытягивается. Я предлагаю нам втроем спокойно поговорить. Без слов Натан проводит нас в приемную, где пахнет сырой штукатуркой и медицинским спиртом. Помещение голое, если не считать двух стульев и письменного стола, заваленного пыльными бумагами, и выстроившихся трудов по психиатрии на самодельной полке. Я стучу по папке. – Мистер Натан, вы помните, как сегодня приняли меня в больнице Кэмдена и отказались помочь? – Кивнув, он начинает в негодовании защищаться, но я его перебиваю: – Тогда у меня возникло ощущение, что ваше лицо мне знакомо. Теперь я точно это знаю. Нервно взглянув на папку, Натан садится на стул, подобрав под себя ноги, словно готовый в любой момент вскочить. Бросает взгляд на Бекса, оставшегося стоять у двери, скрестив руки на груди. – У моего шефа амнезия, как он уже объяснял сегодня утром, – говорит констебль, – и нам нужно вернуть его память. Натан всеми силами пытается изобразить гнев, но тело его выдает. Он хрустит пальцами и закидывает одну костлявую ногу на другую. – Я уже сказал мистеру Блэкли в больнице сегодня утром, что такие вещи быстро сделать нельзя. – У меня такое ощущение, будто внутри меня есть еще кто-то, – говорю я, и Бекс удивленно смотрит на меня. Это нелегко, но я должен все высказать. – Другой человек. Я видел его работу на своем компьютере. Он подписывается одной буквой «Р». Он похож на меня, но он другой – жестче. Все его ненавидят. Я не знаю, понравился бы он мне самому. Но он знает то, чего не знаю я. Я вижу обрывки. Мне кажется, я помню, как вчера вечером у меня на глазах убили женщину. Точнее, ее убили на глазах у Р. – он пытался ее спасти. Он мне нужен. Мне нужно узнать то, что знает он. Выкопайте его. Сделайте всё, что для этого потребуется, – операцию, все что угодно… – Возможно, но в спешке такое не делается, мистер Блэкли. Вероятно, потребуется несколько недель, чтобы добиться доверия этого Р. у вас внутри, как вы говорите, чтобы попросить его выйти на белый свет и заговорить. Если сделать что-либо не так, для вас это, возможно, обернется долгосрочным психическим… – Времени нет, – перебиваю его я. – Есть мертвая женщина, которую убили, тогда как я… тогда как он должен был ее защитить, – и еще одна, в больнице в коме. Мне нужно, чтобы вы помогли найти этого Р. Помогли мне поговорить с этим другим человеком, которым я был. Натан откидывается назад и смотрит в потолок. Где-то в глубине квартиры слышны голоса по телевизору. Натан вздыхает, и я предполагаю, что это, вероятно, одна из его стандартных уловок. На мой взгляд, работа психиатра мало отличается от моей. И я, и Натан манипулируем людьми, чтобы заставить их раскрыться. Я могу предложить подозреваемому сигарету. Он может предложить пациенту таблетку. Оба мы делаем вид, будто нам известно больше, чем на самом деле; нужно заставить своего собеседника почувствовать себя большим, или маленьким, или одиноким, чтобы тот лопнул. Все, что для этого потребуется. Я нарушаю молчание первым: – Назовите ваши расценки. Следует несколько секунд этического и профессионального раздумья. Наконец Натан говорит: – Гипотетически… есть один препарат. Амитал натрия. «Сыворотка правды». В прошлом американцы вкалывали его шпионам, чтобы те выложили все секреты. Это противосудорожное средство, когда-то применялось в психиатрии, но теперь практически не используется. Оно чересчур опасное. Доза слишком маленькая – и ничего не происходит. Доза слишком большая – и у вас на руках мертвый пациент. – Натан умолкает и смотрит на меня. Я отмечаю, что вопрос денег он не затронул. – Сколько времени ему нужно? – спрашиваю я. – Амиталу натрия? Столько, сколько потребуется. Если вообще что-либо произойдет. Никаких гарантий нет. Возможно, станет лишь еще хуже. Побочные эффекты не радуют: потеря ориентации, галлюцинации, отсутствие рефлексов и сердечная недостаточность – это лишь некоторые из них. У меня есть небольшой запас на экстренный случай, но я использую препарат только в больнице. Без квалифицированного реаниматолога вы запросто можете умереть. Я делаю глубокий вдох. – Никакой больницы. Я не хочу привлекать никого постороннего. Натан подается вперед: – Я буду рисковать своей работой. И вашей жизнью. На вашу жизнь мне насрать, но работа для меня важна. Я снова стучу пальцем по папке. – Мы можем предать это огласке, а можем сохранить всё в тайне. – Дайте мне посмотреть, что там, – Натан протягивает руку. – Вам прекрасно известно, что там. После укола вы будете вольны сделать с этим все, что пожелаете, – хранить у себя или уничтожить. Это единственный экземпляр. Натан убирает руку и барабанит пальцами по столу. – Я не говорю, что сделаю это. Я чувствую, что у него нет желания выполнить мою просьбу. – Мы можем подсластить сделку. – Я киваю Бексу, и тот показывает Натану пачку пятидесятифунтовых банкнот. – Это деньги, предназначенные для расплаты с осведомителями. Скажите, сколько вам нужно. В конце концов оказывается, что Натана не нужно особо убеждать в том, что касается угрозы для моего здоровья и рассудка. Печально видеть, как легко покупаются люди. Он поворачивается к Бексу: – Вам нужно будет наблюдать за ним по меньшей мере два часа. Что-либо необычное – затрудненное дыхание, потеря рефлексов, – даже не раздумывайте. Вызывайте «Скорую» и молитесь. Теперь Натан относится к этической стороне принятия денег значительно спокойнее. Он забирает всю пачку, профессионально пересчитывает банкноты и убирает их в ящик стола. После чего подходит к шкафу и достает шприц и ампулу. Набирает жидкость в шприц и выпускает из иглы струйку, и я с любопытством отмечаю, что теперь, когда он занят своим делом, вся его неловкость исчезла. По телевизору где-то далеко плачет ребенок. – Я скажу вам в качестве бесплатного бонуса, – говорит Натан, оборачиваясь ко мне. – Как я уже говорил вам сегодня утром по поводу вашей амнезии, этот другой человек, этот ваш Р., появился не вчера вечером. – Да, это началось полтора года назад. – Он присутствовал задолго до этого. – Не понимаю. – Я и не жду, что вы это поймете. И в глубине души надеюсь, что вы не поймете это никогда. – Он вкалывает иглу точно в вену. Ему уже не терпится поскорее от нас избавиться. Через считаные секунды Натан уже отпирает входную дверь. Снегопад усилился. Времени половина восьмого. – Я ничего не чувствую, – говорю я. – Не почувствуете еще несколько минут, и я не хочу, чтобы вы находились здесь, когда это начнется. Вас здесь не было. Вы сами решили рискнуть. – Он ежится на пронизывающем ветру. – Что насчет папки? – Она ваша. – Я вручаю ему папку и повторяю, что это единственный экземпляр и что он может делать с ним все, что пожелает. – Почему я должен вам верить? – Сами взгляните. Натан открывает папку и поднимает взгляд на меня. – Долбаный ублюдок! – Работая полицейским, одно узнаёшь точно: совесть нечиста у всех. Он швыряет мне в лицо листы чистой бумаги. Я напоминаю ему, что деньги он по-прежнему может оставить себе. Я не ублюдок, что бы он ни говорил, – это все Р. Но Натан говорит: – Идите оба к такой-то матери!