На самом деле, вовсе не тяжело. Ханнафорд обычно сажал Эдварда на плечи. Без малейших усилий. Для него это было все равно что плащ накинуть. Но мы с миссис Браун вместе сочинили правдоподобное объяснение и собирались придерживаться его. В Девоне такое было бы невозможно, но здесь не Девон. Стоило мне отойти на несколько шагов, и я уже ничего не узнавала вокруг. Миссис Браун и Ханнафорд только-только пропали из виду, а ощущение было такое, будто я одна на всем белом свете. Следы присутствия человека исчезли. Я оказалась в царстве листьев, камней, ветра. Ветви первозданных деревьев гнулись и шевелились, словно играя, птицы устремлялись друг к другу, а внизу сверкали и мерцали величественные воды Порт-Джексона, череда заливов и бухточек. Я спускалась по тропинке, переступая с камня на камень неуклюже, размахивая руками, чтобы удержать равновесие, словно кружилась в танце с обступающей меня незнакомой природой, в танце, движения которого еще не выучила. Я чувствовала, что эта незнакомая природа наблюдает за мной – за неловкой женщиной в многослойной одежде, оступавшейся на камнях, юбками цеплявшейся за гибкие нижние ветки кустарников. Я постояла на выступе скалы, жадно вдыхая чистый воздух, и мне казалось, что порывистый ветер вот-вот подхватит меня и унесет куда-то вдаль. С каждым шагом мне открывалось новое чудо: проглядывающие сквозь кусты волнующиеся синие воды бухты; дерево с гладкой розовой корой, на вид такой сочной, что кажется, будто она теплая на ощупь; отливающий желтым блеском нависающий каменистый выступ, снизу рыхлый и мягкий, как пирог. Ветер приносил соленый запах океана и непривычно терпкие, пряные ароматы кустарников и цветов. Это место – его ширь, глубина, высота – поражало своей объемностью. Жизнь здесь била ключом – открытое пространство, первозданная энергия ветра и деревьев, крики чаек, сверкающая вода. Я была одна – крупинка человечества в огромном пространстве, которое могло меня поглотить. Я озиралась по сторонам с таким чувством, словно глаза мои открылись впервые в жизни. Тропинка была не такой уж и длинной, но для меня она стала путешествием в другой природный мир, в другой климат, в другую страну. Ниже по склону я увидела вырубку. Она находилась в западной стороне, поэтому из нашего поселения ее было не разглядеть. На участке высилось странное сооружение: обычная хижина, каких много в поселении, а к ней с одного бока была пристроена приземистая башня с наклонной островерхой крышей. Парусина, которой она была покрыта, морщилась складками, время от времени приоткрывая затененную вертикальную щель. И там я заметила мистера Доуза. В клетчатой рубашке и в матросских брюках, подвернутых до икр. Он помешивал что-то в ведре; подойдя ближе, я увидела, что это побелка. В руке он держал большую кисть с жесткой щетиной. На парусине блестела сырая грунтовка, на которую мистер Доуз собирался нанести побелку. Он, конечно, забыл об уговоре с Тенчем. Не желал тратить время на скучающую женщину, которой от безделья вздумалось брать уроки астрономии. Я остановилась, намереваясь тихонько уйти, отложив свой визит до другого раза. Но мистер Доуз, похоже, краем глаза все же заметил меня. Он поднял голову, и мне пришлось продолжить спуск. Я подхватила юбки, чтобы не цепляться за кусты и жесткую траву, и поспешила вниз по склону, то и дело спотыкаясь в громоздких башмаках. А, добравшись до обиталища мистера Доуза, оробела. Мы оба обратили взгляды на диковинную конструкцию из парусины. – Плотник все время ворчал, – произнес мистер Доуз. – Эти кривые углы… видите? Без них не обойтись на верхней части крыши. Она должна быть смещена от центра, чтобы можно было вести наблюдения за небесными телами в зените. А трудность в том, что крыша должна вращаться, чтобы азимут можно было определять. А еще она должна закрываться в ненастную погоду, чтобы приборы не повредились. Это ведь, разумеется, самые дорогие и хрупкие предметы здесь, в обсерватории, а может, и во всей Новой Голландии, а это, должно быть, очень большой материк, хотя площадь его пока не известна. Наконец он умолк. Поток слов, что лился из него, не встречая преграды, в конечном итоге, иссяк. – Хороший плотник любит, чтобы у него было все чин чином, – попыталась я выручить Доуза, но, видимо, выбрала не очень удачную фразу для поддержания разговора. – Капитан Тенч упоминал, что вы хотели бы узнать немного о небесных телах, – сказал мистер Доуз. В его голосе не слышалось энтузиазма, и я разозлилась на Тенча, а еще больше – на себя, за то, что поставила нас обоих в столь нелепое положение. Конечно, можно было бы просто отказаться от намерения узнать кое-что о звездах, но я не могла представить, как буду жить в течение долгих недель, не имея достаточно пищи для размышлений. Он бросил взгляд на ведро с побелкой. Вонючая дрянь имела отвратительный сероватый оттенок. В качестве связующего вещества мистер Доуз, должно быть, использовал жир протухшей свиной или говяжьей солонины; никакого другого мяса в колонии не было. Побелка была готова, мистер Доуз уже успел нанести на парусину свежую грунтовку, чтобы известковый раствор держался, и явно надеялся, что я вот-вот уйду. Если ему придется разыгрывать передо мной джентльмена, грунтовка высохнет, и тогда нужно будет наносить ее заново. Я заготовила в уме подходящую фразу, но с языка сорвалась совсем другая. – Похоже, вы здесь прямо нарасхват, мистер Доуз. Он чуть улыбнулся, обнажив зубы. Оттого, что они были кривыми, улыбка получилась скорбной, хотя, возможно, он не намеревался выражать скорбь. – А тут еще я со своими требованиями, – добавила я. Он снова посмотрел на парусиновую крышу, на ведро с побелкой. Сказал: – Да. Надеюсь, я смогу вам помочь. – Вижу, сейчас в вашей работе наступил самый ответственный момент, мистер Доуз, – заметила я. – Лучше я приду в другой раз. За многие годы я приучила себя к выдержке и спокойствию, и вот с удивлением обнаружила, что сейчас я засуетилась от волнения, резко дернув юбку, которая зацепилась за ветку и вытянулась за мной, словно полотнище флага, при этом стали видны мои ботинки, похожие на рабочие башмаки. Торопясь уйти, я повернулась и уже через плечо бросила: – В другой раз, мистер Доуз. Простите, ради бога. – При иных обстоятельствах это можно было бы счесть за грубость. Я чувствовала, что Доуз смотрит мне вслед, видит, как в спешке я спотыкаюсь, хватаюсь за куст, куда более колючий, чем он казался на первый взгляд. Я покраснела от стыда за свою ошибку Слово «азимут» меня пугало. Я поняла, что, возможно, пытаюсь откусить больше, чем смогу прожевать. Но Тенч, настояв на занятиях, не оставил мне выбора: идти на попятную было бы не менее неловко, нежели отнимать время у мистера Доуза. В следующий четверг мы с миссис Браун уже не стали придумывать неубедительных объяснений. Когда поднялись на вершину кряжа, она сняла свой чепец и села в выемку на камне, повторявшую контуры человеческого зада, Эдвард побежал к расселине, где на валуне лежали веточки, с которыми он играл в прошлый раз. Ханнафорд достал свою трубку. А я пошла вниз по тропинке, на этот раз неторопливо, вспоминая движения танца. Спешить было незачем. В моем распоряжении имелось все время, какое было в этом новом мире. Мистер Доуз, заслышав мои шаги, появился в дверях своей хижины. Стоял, расправляя рукава рубашки, проверяя, застегнута ли верхняя пуговица. – День добрый, – поприветствовал он меня хриплым голосом, словно давно ни с кем не разговаривал. – Здравствуйте, миссис Макартур, добро пожаловать в обсерваторию. На этот раз я приготовила ответ. – Мистер Доуз, – начала я, – вы – занятой человек, а я бесцеремонно отнимаю у вас время. Вы очень любезны, что согласились удовлетворить мое праздное любопытство, но, ради бога, ни в коей мере не считайте себя обязанным. Приходите на следующей неделе в мой салон, как окрестил наши собрания капитан Тенч, я угощу вас чаем, и давайте забудем об уроках астрономии. Свою речь я изложила в спокойной деловитой манере, предлагая ему достойный выход из создавшейся ситуации. Тем не менее, снова оказавшись здесь, я жаждала войти в сооружение с парусиновой крышей, посмотреть в телескоп и узнать, что же такое азимут. Мне хотелось этого так сильно, как никогда не хотелось выучить еще один такт из менуэта австралийских колонистов. А еще мне было стыдно. Мистер Доуз, в отличие от многих, не кичился своей ученостью, но действительно обладал глубокими всесторонними знаниями. Глупо было рассчитывать, что я сумею понять хотя бы тысячную долю того, что он знал. – Зря я это затеяла, мистер Доуз, – призналась я. И покраснела. Даже почувствовала, что краснею. Знала, что на щеках моих рдеет безобразный румянец. Я поднесла к лицу ладонь в тщетной попытке охладить пылающую щеку столь же горячей рукой. От стыда я не могла посмотреть ему в глаза. – Право же, миссис Макартур, – промолвил мистер Доуз, – я был бы счастлив… И тут, видимо, вспомнил, что эту ничего не значащую фразу он уже произносил. – Право же, я с большим удовольствием поделюсь своими знаниями. Он кашлянул в ладонь, словно слова застревали у него в горле. – Я дружу со звездами с самого детства, ведь среди сверстников друзей у меня не было, – пояснил он и снова печально улыбнулся. – И мне будет только в радость познакомить своих товарищей с человеком, которому, возможно, понравится в их компании. И – надо же! – я почувствовала, как к глазам подступают слезы. Этот несуразный незнакомец взывал к той части моего существа, которую я от всех скрывала. Бойкая миссис Макартур, умевшая остроумными шутками позабавить Тенча, очаровательная миссис Макартур, ради которой доктор Уорган был готов на всё, эта женщина, прятавшая свое подлинное «я» под хрупким панцирем наносной самоуверенности, была немало удивлена, что в разговоре, так похожем на обычную светскую беседу, мужчина произносит искренние слова, идущие из глубины его сердца, слова, что были понятны ее собственному сердцу. Слепая и глухая В хижине, разложив на столе веточки и плоды эвкалипта, мистер Доуз начал наш первый урок. Он рассказывал о солнце, о планетах, вращающихся вокруг него по своим орбитам, о том, что у одной из планет, а именно, у Земли, имеется как бы своя планета, луна, которая вращается вокруг нее, увеличивается или уменьшается в размерах в зависимости от тени, которую отбрасывает на нее Земля… Здесь мистер Доуз заметил, что я перестала его понимать. Я смотрела на плоды эвкалипта и веточки, но не улавливала сути его объяснений, в общем-то, с самого начала. Я знала, что я не глупа, но уроки мистера Кингдона никоим образом не подготовили меня к тому, с чем мне пришлось столкнуться на этом занятии. Священник считал, что девушкам достаточно освоить простейшую арифметику для ведения домашней бухгалтерии: сложение, вычитание, деление столбиком. Однако мистер Доуз не оперировал числами, ничего не складывал и не вычитал – он просто передвигал по столу веточки и плоды эвкалипта, составляя из них овалы и сопровождая свои действия объяснениями, которые мне не были понятны. – Я вижу, вы не изучали геометрию, – наконец заключил он. Это было произнесено мягким тоном, но прозвучало так, будто геометрии не знает только слепой или глухой. – Нет, мистер Доуз, не изучала, – подтвердила я. Я чувствовала острую жалость к себе. Да уж, переоценила я свои способности. – Мистер Доуз, вы безмерно великодушны, – добавила я, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. – Но, видимо, звезды и планеты так и будут вращаться, не рассчитывая на то, что невежественная женщина когда-либо сумеет постичь процесс их движения. В его взгляде, обращенном на меня, отразилось сильное чувство, сродни гневу. – Не клевещите на себя, миссис Макартур, – ответил он. – Никто не рождается со знанием геометрии. Вы как женщина не имели возможности получить самое элементарное образование в таких предметах, и то, что у вас есть желание восполнить этот пробел, только делает вам честь. Приходите на следующей неделе. Обещаю, мы добьемся более существенных успехов. Хитрое устройство Придя в хижину мистера Доуза на следующей неделе, я увидела на столе какое-то странное устройство, похожее на веретено. Я решила, что это станок для прядения или перемотки пряжи, и с ходу, не раздумывая, высказала свое предположение. Мистер Доуз расхохотался. Смех у него был необычный: он как будто захлебывался им. – Клянусь вам, миссис Макартур, – ответил он, – даже Королевский астроном не сразу распознал бы, что это такое. Я называю это устройство «модель планетной системы», хотя оно мало похоже на другие подобные модели, которые мне доводилось видеть. Когда он улыбался, его лицо сразу становилось добродушным, вокруг глаз и у рта прорезались морщинки, образовавшиеся оттого, что он часто смеялся. Пусть мистера Доуза за глаза называли Его Святейшество, но он не был степенным, вечно серьезным человеком. – Миссис Макартур, вы не поняли, что это такое, и я ничуть не удивлен, – сказал он. – Не очень умелая поделка, но все же это модель нашей солнечной системы. Шар в центре – это солнце, а вот этот шарик – наша Земля. Мистер Доуз крутанул ручку сбоку устройства, и планеты пришли в движение, причем каждая вращалась с разной скоростью. Хитрый механизм: все планеты вращались по разным орбитам, некоторые медленно, другие быстро, но их приводило в движение одно и то же действие. – Да, теперь вижу. И правда вращаются! В своем восклицании я услышала гнев на саму себя, ведь я могла упустить свой шанс или мистер Доуз отмахнулся бы от меня как от глупой скучающей женщины. Но он, проигнорировав мой уничижительный тон, принялся объяснять. Не то, зачем нужна модель планетной системы – ему это было настолько очевидно, что и говорить не о чем, – а то, как он изготовил макет. Плотник дал ему чурки для центральной оси и планет, рассказывал мистер Доуз, а потом он обращался с просьбами к знакомым, и, наконец, лейтенант флота Брэдли сумел достать для него проволоку, которой он закрепил планеты на различных удалениях от центральной оси. Получилась модель планетной системы вверх тормашками, опутанная паутиной искривленных проводков, на концах которых покачивались планеты в виде выточенных из дерева неидеальных шаров.