Стражник стоял, напрягшись и выгнувшись назад, пытаясь дотянуться до деревянного луча, торчащего из его спины. Вторая стрела, украшенная цветным оперением, прошила шею навылет. Он крутанулся с раскинутыми руками на носочках сапог, и до того, как он упал, казалось, что делает танцевальное па. Его сотоварищ не успел даже подняться – сломался в молитвенном поклоне да так и остался, тыча в небо оперением воткнувшихся стрел. Среди спящих большая часть осталась неподвижными, словно они и правда превратились в мешки, вот только теперь – нашпигованные стрелами. Несколько вилось на земле, воя, сминая в горсти окровавленные одеяла и скребя пятками по гравию. Едва лишь несколько сумело вскочить на ноги: один, припадая на раненую ногу, подскочил к луку, развернулся ко склону и выпустил стрелу вслепую, хотя тогда уже две торчали из его груди; второй помчался вперед, не обращая внимания на проткнувшие его стрелы. Когда добрался до крабов, уже на четвереньках, из его загривка, бока и середины спины торчали три оперения, раскачиваясь с каждым вздохом. Наконец он свернулся, как червяк, а раскрытый замок выпал из его скользких от крови пальцев. Цепь с грохотом скользнула из кованого кольца, воткнутого в скалу, словно змея. Тут же воздух снова завыл, словно стая стальных ласточек, и на скалы упал еще один дождь стрел с жутким стуком наконечников, бьющих в скалы и живые тела. Три краба с воплями метались вокруг, рубя клинками прилетающие стрелы и высекая искры из камней, а стрелы отскакивали от их брони, и только четвертый будто запал в самого себя, как растоптанный, а в дырах, выбитых в стали, торчали две стрелы куда короче, но и куда массивней, с оперением, вырезанным из кожи, – они почти не выступали наружу. Раздался мерный, повторяющийся стрекот храповиков, и еще одно создание остановилось под ударами арбалетных стрел, втыкавшихся в броню, вбивая ее внутрь с силой, от которой вздрагивало все бронированное тело. В третьего попал якорек, – но улетел в скалы, – потом еще один, на этот раз он зацепился за плиты брони; сбоку в пропасть канул валун, оплетенный цепью, та натянулась и увлекла за собой яростно пищащую и секущую клинками тварь за край пропасти, а потом и дальше вниз – слышался оглушительный лязг доспехов. Последний «краб» безнадежно бросился в атаку вверх по склону, но тогда о его грудную пластину разбился глиняный горшочек, через пару ударов сердца превратив его в ослепительный шар огня, покатившийся вниз по склону. Краб внезапно распахнулся, выбрасывая в воздух безвольное, бледное и худое тело, а потом канул в пропасть, потянув за собой хвост огня и искр. Посреди поля боя, которое еще минуту назад было лагерем, стоял на коленях последний из Змеев, облаченный в черненый доспех. Доспех оказался крепок, однако несколько стрел из целого пучка, что в него попали, нашли дорогу между пластинами брони. Змей стоял на коленях и издавал жуткий рык гнева и отчаяния. Стоял с раскинутыми в стороны руками, а потом уперся одной ногой в землю и попытался встать. Три арбалетных стрелы ударили в него одна за другой, с грохотом пробитого доспеха сотрясая его тело, но Змей все пытался подняться. Наконец он встал и перестал рычать, зато в ладонях его вдруг затанцевали огоньки пламени. Он открыл рот, но вместо заклинания только выкашлял сгусток крови и с железным грохотом упал навзничь. Огоньки на его ладонях погасли. Установилась тишина. А потом раздалось хоровое, оглушительное карканье, словно бойня притянула сюда всех воронов окрест. Недобитые выкрикивали горам о своей мести и своей победе. Я опустил арбалет и встал, чтобы оглядеться с горы. Дорога на перевал была открыта. Мне не хотелось кричать. Хотелось выпить воды. Звук рога отразился от мрачных скал, завязнув между испарениями вонючего тумана и шепотов, а потом вернулся, усиленный эхом. Мы стояли и ждали в тишине с колотящимися сердцами. Я сыграл еще раз и не имел другого выхода, как только зашагать в туман и к духам, в край торчащих скал и озерец, в которых побулькивает вонючая вода. Я шел и шел, и каждое мгновение струящиеся вокруг облака могли дотянуться до меня тысячью кошмаров, от которых я бы ошалел и бросился в пасть горы. Я шел и молил Создателя, Идущего Вверх, а также Ульфа и его надаку. Но ничего не случилось, и наконец я добрался до круглой площадки, укрытой скальными выступами. А потом встал посредине и ждал, пока ко мне повернутся похожие на личинок существа, глядящие в меня темнотой своих туннелеобразных капюшонов. – Кто ты, что беспокоишь Шепчущих-к-Тени? – спросил кто-то из них. – Я тот, кого прислало Крылатое Око, – ответил я, как приказал Ульф, и стал ждать. – Тот, кто хочет начать войну Песенников. Тот, кто ведет погибель. Тот, кто бродит во снах в виде головы с крыльями. Ты получишь Червя, но условия те же: ты должен накормить гору. – Накормлю. Сейчас я вернусь с моими людьми. Отодвиньте кошмары и откройте проход сквозь Каменные Клыки. Один из них без слова приподнял руку и указал длинным кривым пальцем. Туманы тотчас расступились и сбежали к скалам, окружавшим плоскогорье, словно корона. Фургоны, которые мы с рассвета вталкивали наверх, упорно, шаг за шагом, сражаясь за каждый поворот колеса, уже ждали. Я кивнул. Тут мы разделились – Странствующие Ночью и Недобитые. Сноп пожал каждому руку и загривок, а потом произнес несколько слов. Наконец встал перед Хьорвардином. – Друг, теперь я уйду, но скоро мы вернемся, приведя многих. Но если этого не случится, ты будешь знать, что делать. Назначаю тебя стирсманом после меня. Прячься в горах, бей и отскакивай. Будь невидим и убийственен, словно скорпендра. Ничему большему я тебя не сумею научить, а у тебя хватит рассудка. А если нам повезет, все изменится, а Змеи будут разбиты. Мы попрощались, а потом они отправились вниз, а мы – через проклятую долину, наполненную туманом и испарениями, прямо к странной скале в форме срезанного конуса, со ступенями, слишком большими для людей, туда, где была пещера Червя. Когда мы добрались до вонючей ямы, скрывающей пасть Горы, нам сперва пришлось убить онагров, которые тащили повозки, и всем нам этот поступок показался обидным и позорным, хотя в это утро каждый из нас убил несколько человек. Но ведь несчастные животные никому не сделали плохого, если не считать того, что мы должны были накормить Прожорливую гору. Потом мы вбросили в яму трупы всех убитых Змеев, а потом начали скатывать с фургона бочки и выбивать днища, выливая в яму потоки гниющей рыбы, посеченной в вонючую массу, чтобы поместилось ее побольше. Воздух даже загустел от вони, нам пришлось обвязать лица платками, и все равно нас тошнило. – Должны быть люди, – отозвался Шепчущий-к-Тени, который появился не пойми откуда и смотрел на меня отверстием капюшона. – Человек за человека. Ты хочешь накормить Гору этим? Онаграми и гнилой рыбой? И несколькими трупами? – Гора будет накормлена, – сказал я, откатывая пустую бочку, в то время как ругающиеся под нос Ньорвин и Бенкей скатывали с повозки следующую. – А Крылатое Око, которое летает всюду и все знает, утверждает, что ты врешь. Гора ест все, что когда-либо было живым, потому что для нее это магический корм, что зовется «беомасса». Предвечные не кормили Червя собой, но только тем, что было им ненужно, даже навозом или деревом. И не «человек за человека», потому что Червю все равно, везет он одного или тысячу. Око говорит, что для одного человека хватит столько «беомассы», сколько весит горшочек песка. – Посмотрим, появится ли свет, – ответил он на это. – Если появится, то Червь прибудет для вас. Если нет – вы накормите Гору собой. Он ушел, а мы кормили Прожорливую гору, после чего вбросили туда и бочки, и выглядело так, что зубастым пастям это без разницы. А потом мы встали спиной к спине, ослабив мечи, подняли арбалеты и ждали. Долго. Глава 11 Невидимый тигр Невидимый тигр идет — земля шепчет. Невидимый тигр мяучет — траву топчет. Его глаза – два месяца — блестят во тьме. Сердце его – ясный пламень — горит во мне. Бойся, враг, бойся, шпион, тумана над тропой. Невидимый тигр шагает вослед за тобой! «Тигр идет», Киренен Мы сидели у входа в пещеру, рядом, молча. Вокруг нас вставали странные дома, присыпанные песком: некоторые – похожие на белые шары на столбах, другие – на грибы или плоские миски. Некоторые были погружены в ржавый и золотой песок, другие стояли, накренясь. Небо там, куда мы смотрели, горело золотом, раскаленной в очаге сталью и полированной медью. А потом земля выплюнула большой красный диск. Мы молчали. – Солнце Амитрая, – сказал Сноп сдавленно. – Нигде в мире оно так не выглядит. – Этого солнца мне будет не хватать больше всего, – вторил ему Бенкей. У каждой страны есть ее собственный запах. Совершенно особенный. Он почти неуловим, и люди, что сидят на одном месте, совершенно его не ощущают. Но достаточно перебраться на новое место, и каждый вдох говорит человеку, что он не дома. Более того, даже если ты провел долгую ночь в брюхе подземного дракона, воняющего рыбьим жиром и уксусом, а потом выходишь на рассвете в полуразрушенной пещере прямо в тянущуюся в бесконечность пустошь, где не видно ничего, кроме растрескавшейся земли, скал, кустиков травы… Хватит вдохнуть побольше воздуха – и ты уже знаешь, где ты. Я помнил горьковатый, суровый запах Нахель Зим. Он был словно ветер, пространство и тайна. Как песок и соль. В свою очередь Побережье Парусов пахло смолой, дымом, кислым молоком и мускусом. Тяжелый острый запах дикого зверя. Я не думал об этом, пока не почувствовал в носу летучей смеси благовоний, цветущего сада, свежего теста и легкого запаха дерьма на самом краю обоняния. Этот запах я узнал сразу. Амитрай. Я был дома. Червь выплюнул нас там, где и было сказано. Путешествие под землей казалось бесконечным, и не было в нем ничего, кроме рваного ритма движения, тошноты, кругов света, двигающихся вдоль брюха твари, и медленно утекающего времени. Но мы наконец-то добрались. Мы смотрели на встающее над Амитраем солнце и молчали. Небо начинало голубеть, изгоняя синеватую черноту пустынной ночи. Едва лишь мы прибыли, как отыскали засыпанные песком отверстия, где прятались уста здешней горы, которую нам придется накормить перед возвращением. А потом мы присели у входа, чтобы взглянуть в лицо Амитрая. Мы посидели так вот еще немного, пыхая трубочками, передавая друг другу баклагу с разведенным морским медом, жуя сушеное мясо и сыр. Скоро мы должны стать охотящимися скальными волками. Вечно на бегу, вечно чуткие и хищные. Прячась в тени и скаля стальные клыки. Но пока что у нас осталась эта вот последняя минута передышки. Багрянец тоже сидел, чуть выше, при входе в пещеру. Он тоже достал еду и жевал мясо без слова сопротивления. Напиток мы подали ему в кубке. Хотя он и был самым покорным пленником, какого только можно себе вообразить, никто не рисковал делить с ним одну баклагу. Сноп развернул карту, нарисованную на шелковом платке, и прижал ее уголки камнями, а потом положил рядом «глаз севера», следя за вращающимся зрачком. – Если мы там, где должны были оказаться, – сказал он, – то мы должны направляться на запад, чтобы попасть на тот конец Стервятниковых гор. – Не прямо на запад, – вдруг отозвался Багрянец. – Чуть к северу. Прямо на запад – кишлак Баракардим. Он небольшой, и на этой карте его нет, но, если в окрестностях стоит армия, они будут там, потому что в селе есть колодец. Есть там и какая-то дорога, а если дорога, то на ней колесницы и всадники. Нужно обойти кишлак, причем лучше всего – ночью. – С тобой есть проблема, – ответил Сноп, – что неизвестно наверняка, не врешь ли ты и говоришь ли правду, а потому правильным было бы считать, что ты врешь всегда. Я не знаком с тем Странствующим Ночью и не знаю, чего он напился, что решил доверять жрецу Подземной. – Он имеет надо мной власть, какой никогда не имел над другим человек, – ответил спокойно амитрай. – Ни отец над сыном, ни любовница над любовником. Не понимаешь этого, но сама мысль, что я мог бы сделать что-то не так, как он пожелал, для меня непереносима. Я страдаю хотя бы потому, что нахожусь вдалеке от него. Его желание таково, чтобы я вам помогал, прежде чем я уйду, чтобы сделать то, что он мне приказал. Потому если бы я должен был умереть здесь лишь для того, чтобы вы сумели сделать очередной шаг, то я умру с радостью. Моя жизнь, которую дал мне Ульф, является раскаянием. Я никогда не откажусь от него, пока не выполню его задание. – Ты меня пугаешь, – сказал Сноп. – Ты или лжешь, или в голове твоей бардак побольше, чем у него. – И все же это, пожалуй, правда, – говорит Н’Деле. – Я чувствую, что его душа связана и изменена. Более того, он, пожалуй, сам хочет, чтобы так оставалось.