— Неужели... «Всё настолько плохо» — хотела сказать она, но не закончила. К счастью. Потому что, если я правильно представлял себе расстановку сил, то дело швах. Фриш обмолвился, что новую партию стариков привезут в субботу. Сегодня — пятница. На текущий момент в «Эдеме» гостевала дюжина постояльцев — ходячих, но не слишком способных к самостоятельному передвижению. А что делает крыса, попадая в капкан? Отгрызает себе лапу и убегает. *** Я спустился в прелестный парк, почти ожидая, что встречу там Полли. Где-нибудь между урнами, пригодными для того, чтобы спрятать тело. Это была заповедная территория, куда запрещён доступ всем Афрани мира; территория борьбы, я хотел, чтобы он спросил, куда я иду, и я бы ему ответил. Но, к сожалению, его не было в парке. С крашеных скамеек стекали тени, вазоны слегка покосились и трава по краю дорожки выглядела нетронутой. У ворот на табурете сидел Угер и читал газету. Судя по тому, что он держал её вверх тормашками, нас ожидал государственный переворот. — Куда это вы? — В Грау. Мне нужен телефонный узел. — Жаль, — флегматично сказал он. — Не получится. — Это ещё почему? — Карантин. Из-за машины вышли ещё двое — круглоголовый и Херменли. С обратной стороны ворот за кустами тоже что-то маячило. Всё было ясно. Интересно, что сообщат Карлу? Солнце стояло прямо напротив вышки, яркий отблеск резал глаза. — Карантин, — повторил я. Из-под навеса тянуло сладковатой гарью и запахом солидола. Гуго бродил вдоль фургончика со смазочным шприцем, вытирая шею ладонью и будто отмахиваясь от ос. Заметив меня, он остановился и наклонил голову, как любопытный пёс. Между тощих ключиц пульсировала синяя жилка. Глаза у него были большие, а веко приспущено, с характерной складкой, которая прояснила мне то, что я тщетно пытался найти. — Не выпускают, — сказал я. — Мне нужно доставить сообщение. — Я не могу, — тихо ответил он. — Можешь, — сказал я, беззастенчиво его разглядывая. — Лучше так. Здесь всё кончено, можешь мне поверить. У тебя всё равно здесь ничего нет. Ты же мишлинг. — Нет! — в его выпуклых глазах блеснул настоящий ужас. — Да, — сказал я. — Я тебя сразу заметил. Они зарвались и скоро пустят тебя в расход. А не они, так другие. С пустыми руками в гости не ездят. — Вы ничего здесь не сделаете. — Передай сообщение. Я дам телефонный номер и ты продиктуешь то, что я напишу. Наши тени перепирались шепотом. Я не питал злобы к этому мальчику, но нужно ковать железо, пока горячо. Верстаки были накрыты брезентом, и не имело значения, куда мы пришли; места всегда одинаковы, нужно давить, если хочешь остаться в живых. Наконец, он заплакал. Худосочный детина, почти подросток, в синем рабочем халате; он вытирал слёзы украдкой, чтобы те не заметили. — Просто слова? — Несколько фраз. Поможешь, и я увезу тебя домой. — У меня нет дома. — Значит, будет. Ну что ты там видел в своём Эмме? Разумеется, он согласился. Эмме — отвратительный городишко. Художник извёл всю кирпичную краску, стараясь придать улицам респектабельный вид, но добился лишь того, что даже церковь стала выглядеть как цейхгауз. Везде решётки, везде аляповатые вывески и пустые прилавки. Я бы и сам убрался оттуда как можно скорее, куда угодно, а лучше бы в Хильдесгайм. *** Однако, пора браться за дело! В комнате меня встретило бодрое шуршание: Буби пришёл в себя. Я открыл клетку и крыса выбралась мне на куртку, цепляясь жёлтыми коготками. Я осторожно ссадил зверька на пол, отряхнулся и топнул ногой — убегай, дружок. Скоро здесь будет жарко. За время моего отсутствия в сумке кто-то пошарился. Никаких сдвинутых волосков, но вещи были свёрнуты неаккуратно и словно ещё хранили следы чужих прикосновений. Без сомнения, соглядатаи искали оружие. Увы. Они могли обнаружить лишь смену белья, и записную книжку, и батончик «Тагесрацион» в непромокаемой упаковке. Право носить оружие я потерял, когда Карл вытащил меня из тюрьмы, взяв на поруки. Друг ты мой любимый, Знаю, что придёшь... Гуго мог вырваться в Грау только после полудня. Как скоро отреагирует Йен, когда получит моё сообщение? Свяжется ли он с Бессером? В последнее время между ними наблюдалась какая-то недоговорённость, обычная между службами, но не между друзьями. Подковёрные игры. Я плохо разбираюсь в этой механике да и не хочу разбираться. Главное, чтобы эта непрозрачность не отразилась на деле, на этом простом, но удивительно грязном деле — и главное, чтобы я не ошибся. Приди ко мне в полночь, Приди ко мне в час, Родители спят И так тихо у нас... — Распеваетесь? — спросил Фриш. Он распахнул дверь без стука, как к себе домой, а за его спиной стоял долговязый. — Ла-ла-ла! Чудный голос. А вот выглядите вы неважнецки, Коллер. Вы ещё не закончили свой отчёт? А может быть, вы больны? — Нет, этого никак не может быть, — равнодушно ответил я, думая: «Ах ты, гнида тыловая, вонючая». — Никогда не жалуюсь на здоровье. Сослуживцы зовут меня «железный Эрих». — Чудно, — сказал он, несколько оторопев. Сегодня на нём был лиловый костюм с синими полосами. Очень респектабельный двубортный пиджак отлично подошёл бы гробовщику. — Завтра к нам привезут пенсионеров из Бродхума. Хе-хе. Новый состав. — А куда подевался старый состав? Он долго и со вкусом смеялся. Долговязый приблизился к моей сумке и с любопытством взглянул в неё, как будто не его руки перешвыривали мои носки и кальсоны, переворачивали страницы записной книжки в поисках пароля от Бундесбанка. День обещал быть прекрасным. — А где же ваша крыса? — Ушла искать лучшую жизнь. — А вам не надо искать лучшую жизнь, — посерьёзнев, сказал Фриш. Его мягкое лицо и пробор на лоснящейся голове были обворожительны. Пальцы, поросшие шерстью, смахнули невидимую соринку с моей рубашки. — Я её нашёл. — Именно. И не искали да нашли, такое случается. Ни о чём не думайте, Коллер, и ничего не бойтесь. Право слово! Я извещу ваше начальство в Вестерхайме, перешлю все бумаги, пусть умывают руки. Почему бы не взять отгул за счёт заведения? А я пробью по своим каналам, и всё прекрасно устроится, просто великолепно. Заворачивайте-ка после отбоя на дружеский матч-турнир. Только вы и я, только свои. А? Обчищу как липку, не успеете и моргнуть. — Хвалился бродяга еловой ногой... — Хе-хе-хе... После их ухода я лёг на кровать прямо в одежде. Из коридора слышались неразборчивые голоса, радиола играла что-то бравурное. Они меня достали, лихорадочно думал я. Ну и что же? Подумаешь. Никогда, что ли, не видел садистов и извращенцев? Да веслом их греби при любом штабе. А чего, спрашивается,ты хотел, Эрих? На что ты рассчитывал? Я видел лицо Матти, он повторял: «Папа», пропуская согласные, ему было два года. Под Фриденсдорфом мы выталкивали грузовик, грязь чавкала под сапогами, жирная серая грязь, и когда мотор, наконец, завёлся, мы испытали не радость, но тупое и равнодушное облегчение. На полпути к Везеру нас подобрал патруль. «Дезертиры», — заявил унтер в мотоциклетных очках, а я был настолько зол, что ответил: «Тебе ли не знать, чёртова прошмандовка?» Он ударил меня, и сон кончился — лопнул как мыльный пузырь. Нужно было сделать это раньше, Матти, сказал я, и он кивнул, глядя на меня с выражением милого, ангельского терпения, которое я так люблю в детях, но ненавижу во взрослых; нам нужно было прекратить эту мерзость ещё тогда. Намного, намного раньше. ***