Теперь её голос звучал осторожно. Не как у медицинской сестры, а как ребёнок, который подкрадывается на цыпочках. — Значит, он живёт не с вами? — Вы всерьёз думаете, что кто-то бы доверил мне воспитание? Нет. Он воспитывается в Брославе, у родных. Родных его матери. Они хорошие люди. Я не проводил экспертизу, но они позволяют мне видеться с ним. — Экспертизу? — Генетическую. — Но зачем? — Видите ли... В тот момент... я был не один. На войне такое случается. Секунду-другую она неподвижно смотрела мне в затылок, не понимая, осмысливая. Потом глаза расширились, потемнели: — Да вы же... Вы — негодяй! — Знаю, — сказал я. — Теперь знаю. Развернулся, бережно поднял клетку, сунул её под мышку и ушёл к себе, благо идти было недалеко. Комната выглядела, как раньше — чистая и абсолютно безликая. В ней даже не было зеркала. Видимо, тому, кто жил в ней раньше, оно было не нужно. *** — Ла-ла! — пропел Фриш. — Вы любите музыку? В буфетной было тесно и душно от скопившихся тел. Пансионеры сидели рядком вдоль стены, огороженные столом и стульями, а санитары толпились поодаль. Польмахер возился с транзисторной радиолой, то приглушая, то прибавляя звук. Гуго держал пластинки в картонных цветных коробочках, разрисованных радугой и чёрно-белыми портретными фотографиями. Я взял одну из них, и он улыбнулся. — Что вы выбрали? «Незабудку»? — Марлен Хольц. — Сочное «фа», — Фриш отобрал у Гуго пластинки и сам стал перебирать, вороша конверты толстыми, мягкими пальцами. — А вот Илона! Илона Цолльнер. Как хотите, но такие игривые нотки бывают только у метисок, у полукровок. Этакая, знаете ли, чертовщинка! Алеку нравится чертовщинка. А, Алек? Долговязый хихикнул. — А вам что нравится, Коллер? Погорячее? Возьмите вон ту, с золотым обрезом. Потрясающее контральто. Мои парни обожают контральто. — Я за Хольц, — сказал Полли. — Ну и дурень. «Эрику»? — Даёшь «Эрику». — Илону! — «Рыбачку с Бодензи». — Какую ещё?... — Ну эту. «Приди в полночь, приди в час...» — Цыц! — гаркнул Фриш, прервав начинающий разгораться спор. — Инспектору выбирать. Коллер, ваш голос. Вы гость, вам и карты в руки. Кстати, как насчёт карт? — Я пас. Устал. — Серьёзно? Детское время. Возьмите бисквит. — С собой, — возразил я. — Сейчас не могу, наелся. У вас кормят как на убой. Польмахер засмеялся. Его рукава были закатаны, и на запястье блестел браслет. Обычный железный браслет наподобие фронтового, только без группы крови. А может, надпись была нанесена изнутри. — Цыц! Чего это тебя разбирает? Коллер, не рушьте компанию. — Ладно, — сдался я. Гуго налил мне вина из плетёной фляги — терпкое и приятное. Пансионеры пили свой чай, а мы потягивали вино, пока низкий женский голос пел о ночи и о разлуке. Всё вокруг плывёт в сумрачном свете, пока женский голос поёт «будем», выговаривая «в» как «ф», всё вокруг зыбкое, нестойкое, преходящее; ломая ветки, я продираюсь через сугроб, туда, где на макушках елей сверкает и зыбится кровавое солнце; окружённый облаком пара, я напрягаю локти и наконец пробиваюсь наружу и ощущаю свободу... Спишь, говорит Полли, у меня вини, а у тебя? Мы же играем в двадцать одно, напоминает Ганс. Какое ещё двадцать одно, городские хлыщи пусть играют в двадцать одно, а мы будем в ясс. Какая свинья склеила карты? Пчёлы вырабатывают особый клей, замечает Угер, я знаю, я родился на пасеке. Ты родился в капусте, дурень, в цветной капусте. А ну-ка, сдавай, Херменли! Кто сдаёт? У Илоны прекрасный голос, ла-ла-ла, чудно, чудно! Инспектор окажется в яблоках. Тю, инспектор, у меня «бург», а у тебя? Отлезь ко всем чертям, сказал я, вы все, я вас давно знаю, вы у меня в печёнках застряли. Знаешь – так и что? Не наливай ему больше, Херменли, он же в бутылку лезет. Нет, не лезу. Прижимая к груди бисквит, я куда-то иду и слышу удаляющийся женский голос, повторяющий «будем, будем», сквозь душистые кусты сирени в садик, где растёт тысячелетний розовый куст. Замочная скважина расплывается, а у меня нет ключа. Полли помогает мне войти и уходит, вездесущий засранец. Нужно сесть. Нужно... — Буби. Хочешь? Крысы любят бисквит. Я вырубился всего на полмгновения. Удобно, когда раковина прямо в комнате. И холодная вода, прямо-таки ключевая. Отлично снимает похмелье. — Они меня вырубили. Да, вот что. Жаль, что здесь нет зеркала; отражение глаза в глаза прочищает сознание даже лучше холода. Остаётся точка, если её поймать, можно поймать себя, не ускользая. Гостиничный номер. Вот оно. Я научился этому в той деревне, название которой сейчас не вспомню — разве что утром. Вот она, эта точка! В клетке не наблюдалось шевеления. Я подошёл и открыл дверцу. Крыса лежала на боку, как плоский меховой коврик. Из полуоткрытого рта высунулся угол серо-розового языка. Выпученные глазки казались пыльными – незрячие пуговицы. Я потрогал бок. Нитяное сердцебиение. Буби спал. Отравленный бисквит подкосил его, как и меня, и даже не понадобилось вина, чтобы всё это запить. _________________________________________________________________ * Тысячелетний розовый куст в Хильдесгайме - это не из Кинга ) Это реальная достопримечательность, которая выжила при бомбардировке союзных войск в марте 1945. Эрих не в курсе, но в этом мире от города только роза и осталась. * "яблоко"(путц), "бург" - карточные термины. Глава 8. Карантин Когда я проснулся, уже рассвело и солнечный свет проникал в окно. Туман рассеялся. Ночь выдалась холодноватой, и в пасмурном воздухе ещё дрожали розовые засветы, возвещая приход близкого заморозка. Афрани вышла к завтраку, который подавался позже. — Доброе утро, Эрих! Её голос звучал надломленно. Я скомканно поздоровался, отмечая круги под её глазами и понимая, что сам выгляжу не лучше. Нисколечко не лучше. Они нас достали. Теперь ясно, что чувствовал Хеллиг, наматывая провод себе на шею. Я вспомнил про Йена и про то, что сегодня поеду в Грау, чтобы разорвать этот мрак, подумал, что так ли иначе, скоро всё это закончится – и ощутил облегчение. Сколько времени понадобится, чтобы вызвать сюда отряд? Дорога из столицы могла занять несколько дней, но Йен находился ближе, в отделении Бюро в Биркенхольме. Может быть, шесть или семь часов. Если он свяжется с Карлом, то операция начнётся раньше. Хей-хо. Мой внутренний мотор разогнался и работал на полную мощность. — Сохраните на диск всё, что можете, — посоветовал я. Афрани посмотрела на меня диковато и я продолжил: — Список контрагентов, переводы, особенно благотворительные, всё, что касается закупки лекарств. Всё, что связано с «Хербстом». Постарайтесь сделать это до очередной поломки компьютера. И постарайтесь сделать так, чтобы никто не заметил ваши манипуляции. — Хорошо. Я ещё попробую заглянуть к Йозефу, если они оставят меня в покое. — Не рискуйте, — возразил я. — Я уже догадываюсь, что скажет его приятель. Проблема даже не в подтверждении. Проблема в том, чтобы убраться отсюда. — Звучит, как в шпионском боевике, — заметила она с дрожью. — А мы и есть в шпионском боевике.