Я остановился от боли в запястье. Раны открылись и все ладони были в крови. Как будто я пытался взрезать себе вены ржавой бритвой — невероятно тупой. Нож, вспомнил я. Однако это оказался не нож. Миниатюрный шприц-инъектор, поблескивая стеклянным боком, ударился о ножку кровати, но не разбился. Он был заполнен тягучей прозрачной жидкостью. Удивительно, как изменилась комната, когда смотришь на неё с полного роста. Она стала выглядеть вдвое меньше. И тот, кто лежал, вывернув голову, с ногами, запелёнутыми одеялом, тоже странно преобразился. Теперь это был Угер. На поясе у него была фляжка, заметив которую, я ощутил страшную жажду. Оставался второй. Он таращился на меня с диким ужасом. — Я вставлю петарду тебе в дымоход, — сказал я. Мне показалось это очень смешным. Окажись под рукой петарда, я бы непременно так и сделал. Но никакой петарды у меня не было, и зажигалки, чтобы её поджечь. И вообще, пора убираться, поэтому я взял инъектор и прижав его к тощей шее, нажал на кнопку. Парень дёрнулся и обмяк. — Вот и лежи. В стеклянистых белках отражались световые зигзаги. Я выбрался в коридор и запер дверь на ключ, а сам ключ положил в карман. Я боялся встретить Дитриха Трассе, потому что знал, что совсем не смогу двигаться. Они говорят вам: «Achtung!» и ты попался. Мордой в грязь, этому голосу почти невозможно сопротивляться, если не видишь точку, а я её видел, но всё равно: «Стоять смирно! — рявкают они. — Stillgestanden!» А потом: «Hinlegen! — Auf! — Hin...» — Ну не-ет... Дудки! Коридор никак не кончался. Где-то висели часы, и в голове тикала минутная стрелка, отсчитывая: без четверти пять, без пяти, без двух минут... В небе жёлто светился циклопический глаз. Hure отвели в бельевую. А утром мы устроим банкет. Волшебник Ланге наградил меня энергией чистого разума: я чувствовал, что могу читать созвездия, но для этого придётся выпустить точку, а этого-то я как раз не мог допустить. Ладно. Разберёмся. Мысли вьюжили, а шорох шагов сливался в неясный шум, в какую-то многоногую зыбь, распадающуюся на отдельные сочетания букв: «ульте... айль... терих». «Навешали мне по чавке!» — сказал я протяжно, почти надеясь, что кто-то выглянет и станет в меня стрелять. Но никто так и не выглянул. А я увидел дверь в бельевую. *** — Что с вами сделали?! — только и сказала Афрани. — Ничего. Я прижал её к себе так крепко, как только мог. Зубы у неё стучали, и казалось, что это стучит сердце — громко и часто, лихорадочно сотрясая тело. В этот момент я понял, что пришёл домой. Может это неправда, но закрывая глаза, я всегда слышал шум дождевых капель, и этот звук — тихой, чистой воды — смешивался с дыханием, с простым чувством жизни, которое я любил. — Всё хорошо, — сказал я. — Всё будет хорошо. Она плакала. Плакала, обнимая меня за шею. — Что с вами сделали? Господи, Эрих! Ведь это же зверьё... что они... с вами?.. — Заживёт, — сказал я. Гладя её по рассыпавшимся волосам, я и впрямь на секунду поверил, что всё закончится благополучно. Если на небе есть Бог, и не то, чтобы я сильно рассчитывал, но если, вопреки всему, он всё-таки есть, этот мрак, наконец, закончится. Я сохранил точку и разум вернулся ко мне. По крайней мере, его большая часть. Скоро настанет утро, и при свете всё будет выглядеть не таким безнадёжным. Если Йен всё же успеет, и если Карл откликнется и оперативно придёт на помощь... И скоро настанет утро. — Афрани! — Что? — её испуганные глаза казались чёрными от зрачков. — Нужно выбираться. Сейчас же. — Сейчас, — повторила она. — Сейчас-сейчас. Эрих! — Да? — А что будет с остальными? — Не знаю, — сказал я. — Часть, наверное, повяжут, а часть, конечно, сбежит. Ну и чёрт с ними! Главное разбомбить этот гадюшник. — А старики? Я промолчал. Ответ на этот вопрос напрашивался сам-собой, очевиднее некуда. Ликвидация концлагеря начинается с ликвидации контингента. Расстрельные группы, огонь, длинные и широкие рвы забрасывают лопатой, и земля шевелится ещё час; ещё час земляные соки ещё текут, издавая слабый, жалобно-монотонный стон, который потом затихает... Здесь будет иначе — всего дюжина. Только суть от этого не меняется. — Нежелательные свидетели, — сказал я. — Или заложники. На месте Трассе, я бы использовал их как заложников. — Но вы не на месте Трассе, — задыхаясь, сказала она. — Нужно что-нибудь сделать, Эрих. Мы же не можем просто взять и сбежать? — Мы-то как раз и можем. Да и то под вопросом. Я долго вертел в голове этот мучительный паззл, поворачивал его так и эдак, но всякий раз натыкался на отсутствие одной из важных деталей. Шататься по лесу? В темноте далеко не упрыгаешь. Преследователи обнаружат и затравят нас быстрее поросячьего визга. Предположим, я ухитрился бы угнать фургон. Вряд ли Хуперт уносит с собой ключи, скорее всего, хранит их на приборной панели. Так. А потом? Ворота фургоном не выбьешь, это не бронетанк, а если и выбьешь, то в Грау нас опять встретит кордон и «мальчики Дитриха»... и других дорог, как назло, здесь нет и не предвидится. Какое-то патовое положение. — Давайте поднимемся к Йозефу, — прошептала Афрани. Зубы её постукивали, но в голосе уже не проскальзывали истерические нотки, она явно пришла в себя. — Зачем? — Он нам что-нибудь посоветует. На мой взгляд, совет тут напрашивался один. Но внезапно я вспомнил про свою пиротехнику и настроение резко приподнялось, я улыбнулся. Таков уж он, эффект волшебства Ланге. Глоток «воли к победе» и ты готов идти по воде и по воздуху. — А что ж. Можно. Но вместо того, чтобы окунуться в фанфары, я получил напряжённый взгляд исподлобья. Афрани слегка отодвинулась. Теперь она смотрела на меня как крольчиха на волка. Очень испуганная крольчиха. — В чём дело? — спросил я раздражённо. Неловкое молчание. — Я что, похож на торчка? Она отвела взгляд. — Ну... *** Фантастическая ночь продолжалась. Наиболее фантастичным в ней, конечно, было то, что до комнаты Мауэра мы добрались без происшествий. Тихо мигала красная лампочка, сестринский пост шелестел страницами так и не убранного журнала — «Фолькиш» или «Абентойер», и наши ноги издавали едва слышный шорох эльфийских туфелек, который затих, когда мы наступили на коврик. Как и все старики, Йозеф Мауэр спал очень чутко. — Кто здесь? — кровать заскрипела. Щелчок. В свете настольной лампы он казался ещё дряхлее. Он выглядел настоящей развалиной. Я горько пожалел, что позволил Афрани уговорить себя. — Коллер. — А, Коллер? Подождите... Он подслеповато прищурился и нашарил на столе очки. От постели и от вещей пахло лекарствами – мирный запах, навевающий скуку и сон. Я зевнул. По бежевым обоям бежали паутинные лапки, и трещины на потолке тоже подмигивали мне, как знакомому. — Так вы вдвоём. И... у вас что-то с лицом? — В следующий раз найму каскадёра, — пообещал я.