За ним — старушка в розовой кофте с пораненным лицом. Я принял её на руки и ощутил жар, прожигающий птичьи кости. Скверно. Что там Ланге болтал про тиф? Старуха не могла стоять на ногах. Я передал её Альберту, курчавому продувному гному с физиономией маклера. За него можно было не беспокоиться — такие выживают при любой погоде, в войну и в лагерях, и даже организуют себе гешефт, выгодно обменивая зубные коронки. Остальные выползли сами. Я пересчитал — двенадцать. — За мной! — Куда вы нас привезли? — со страхом спросила женщина в цветастом халатике, из-под которого выглядывала ночнушка. Я не ответил. Как ни странно, под голубоватым электрическим светом не замечалось движения. Никто не встречал нас с автоматом наперевес. Видимо, шум в пансионате привлёк всю боевую силу. И всё же расслабляться не стоило. — Мальчишечка, — выплюнул Мауэр. — Штурмовичок, эй! — Слушаю? — Хотите задействовать мотовагон? — Я бы предпочёл ковёр-самолёт. Но раз у вас его нет... — У фрау Бибер идёт кровь! У фрау Визенталь перелом носа и тоже кровь, она не может дышать. Слышите, вы... вахмистр? А что будете делать, если начнётся сердечный приступ? — Ничего, — сказал я. — Больных и немощных я кидаю в ров и засыпаю известью. А потом притаптываю могилы пудовыми сапогами. Так? — Болван! Я пожал плечами. Пожилой путеец залез на пригорок и очутился рядом. Его подбородок воинственно трясся: — Послушайте, Коллер! Даже если вагон исправен, куда вы на нём поедете? До Регенфельде? Туда, где нас встретят директорские подручные? Я же говорил, на линии нет промежуточных станций, и места там болотистые. — Правильно. Поэтому мы поедем в обратную сторону. — Что?! Он выпучил глаза. — У автомотрисы ведь две кабины? А рельсы ведут до самого Линдсберга. — Но дорога закрыта! — Где-то я такое уже слышал. Горьковатый утренний воздух рассеивал голоса и звуки. С гор опять спустился туман, а вместе с ним влажность и холодок близких осенних заморозков. Вереница ламп на ажурных кронштейнах казалась выточенной из хрусталя. Я поёжился. Засохшая кровь из мелких порезов образовала что-то вроде нагрудника, но, разумеется, не давала тепла. Надо было содрать футболку с того парнишки, что ждал Людвига. Всё равно, она ему не скоро понадобится. Поезд дремал на путях, там, где я с ним и расстался. В утреннем свете он выглядел ещё более громоздким и несуразным, с оранжево-чёрными ограничительными полосами, площадкой для крепления мини-крана и заострёнными зеркалами, напоминающими рога. Я обрадовался, заметив откидную лесенку в пассажирский отсек. Отсутствие перил – это мелочи, а вот второй раз подсадить толстуху на собственном вертолёте я бы уже не смог. Не хватало горючего. — Мы поедем на этом? — усомнилась Афрани. — Надеюсь, что да. — А вы умеете им управлять? Я не успел ответить. От серой коробки пакгауза отделился человек и медленно пошёл к нам, помахивая рукой, как на прогулке. Он был в кепи, небрежно сдвинутом на самый затылок и куртке военного образца. Оружия, судя по всему, при нём не было — расстёгнутая кобура висела пустым кульком. — Вам чего? Вы кто такие? — Ультерих! На его лице — пропитой физиономии отставного лентяя — отобразилось крайнее недоумение. Я не стал ждать, пока он сложит простые числа, и сделав шаг вперёд, сократил расстояние. Он заморгал. Напряжённая работа мысли никак не вязалась с крепким перегаром и щетиной, которая приобретается лишь многодневным пьянством. — А что там за сыр-бор? Вроде как взрыв! — Вроде того, — согласился я. — А вагон у тебя на ходу? — Этот? Небось, не протух. Чего с ним сделается? — Заправлен? — Дак вчера. А тебе для чего знать? Ты вообще кто такой? Бледный луч карманного фонарика обежал нашу группу и упёрся мне в пупок. Я оглядел платформы, быстро шагнул вперёд и отбил руку этого обозревателя. Он хрюкнул и открыл рот, чтобы закричать, но увидев, пистолет, передумал. Только глаза вылезли из орбит. — Слышь, это зачем? — Чтоб ты не прыгал. Где твой напарник? — Дак ест. Позвать? — Зачем? Пускай себе ест. А ты раскочегаривай свой паровоз, дружище, будешь за главного. Дитрих сказал проверить новый маршрут. — Д-дитрих? Он проследил направление моего взгляда и замотал головой, так что задёргались дряблые щёки: — Туда нельзя! Видишь, там загородка! — Так убери её, умница. Вся эта ситуация начинала меня напрягать. Силы заканчивались, я чувствовал, как секунды улетучиваются и лопаются как мыльный шар. В любой момент на пригорке мог показаться транспорт с вооружёнными футболистами: в гараже, прикрытый брезентом и ветошью, стоял ещё какой-то автомобиль. Автобус или грузовичок. В конце концов, они могут и устроить пробежку, расстояние-то смешное. Постанывая, железнодорожник побрёл в туман, бормоча что-то про стрелку. Мауэр трусцой побежал вслед за ним, я сунул ему пистолет. Мосластый парень с кувалдой всё не появлялся. Я представил, как он ест: обстоятельно намазывает маргарином ломоть белого хлеба, посыпает сахаром, запивает горячим кофе, а после хряпает водочки. Мне захотелось хряпнуть водочки. И заесть её куском хлеба – можно с сахаром, а можно и с крупной зернистой солью. — Ведь это долго — завести паровоз? — дрожа, спросила Афрани. — Если он на ходу, то недолго. Это не паровоз, а автомотриса. Включил зажигание и вперёд. — Как грузовик? — Ну, не совсем. Но похоже. — А если они сейчас появятся? Что тогда делать? — Плакать. Она втянула воздух сквозь сжатые зубы и крепко зажмурилась. «На худой конец, у нас есть граната», — мрачно подумал я, прижимая к себе хрупкие девичьи плечи. — Взорву всё к чертям. Только не суетиться. Выждать, чтобы Полли подобрался поближе, и уже тогда...» Я думал о смерти почти без страха, испытывая лишь лёгкое раздражение. Действие наркотика ослабевало, голова кружилась всё сильнее, и мир выглядел близким и одновременно далёким. Старики превратились в потусторонние тени. Их голоса — приглушенные, но всё же крикливые — ударяли по нервам как струны расстроенной скрипки. Над головой розовой кофты я увидел голубоватый нимб и подумал, что она скоро умрёт. Жаль. Я знал, что если потеряю хотя бы часть своего живого груза, то почувствую себя разжалованным до говночерпальщика. Туман впереди фыркнул. Афрани ахнула, встрепенулась — «Что это?» Где-то грохнули брусья — и внезапно рассветную темноту пробили два ослепительно жёлтых луча. Басовитый чих — и в скрежет мотора вплелось торжествующее гудение, вибрация, исходящая от раскрашенной груды металла. Неожиданно всё обрело иной смысл — угрожающая разметка и чёрные цепи, зазвеневшие, когда махина дёрнулась и просела, будто сделала выдох. Кто-то взвизгнул. Из-под огромных колёс дунуло жаром и застучало: «тр-рах-да-да-да», стремительно учащаясь — биенье колоссального железного сердца. — Это «Цверг», — крикнул я, не слыша своего голоса. Чудовище пробудилось. *** — Осторожно, Эрих! В тот момент, когда мосластый выскочил из пакгауза, я уже бежал ему навстречу и мы столкнулись лбами, как два барана на мостике, так что предупреждение слегка запоздало. — Н-на!.. Рычащая тяжесть влепилась в меня. От толчка я потерял равновесие и мы, качнувшись, повалились с перрона прямо на рельсы. Я упал сверху и всё же ушиб бок. Гравий и шляпки гвоздей опаснее, чем кулаки, потому что рвут тело даже, когда нет времени размахнуться. Э, чёрт! Этот скот вознамерился откусить мне нос! Я перекатил его через себя и приложил о рельс головой. Захват сразу обмяк. Он попытался вырваться, и тогда я ударил ему в лицо, схватил жёсткие волосы и ещё раз приложил о рельс, от души. Он жалобно вскрикнул и затих. Экий ражий детина. Постанывая, я перевалил его на платформу и выбрался сам, тряся головой, как столетний старик. Дьявол их побери! Они все ещё торчали здесь, на перроне, вытаращив глаза — толпа потрясённых зрителей; они и не думали лезть в вагон. А где же граната? Я всучил её Альберту. Теперь он стоял, вытянув руку как факелоносец, с остолбенением взирая на железный цилиндр. — Что вы телитесь? Полезайте внутрь! — Куда?