«SELFISH» «ДО ПОСЛЕДНЕГО ЛЮБИТЬ ТОЛЬКО САМОГО СЕБЯ» «Я ВАС ЛЮБИЛ БЕЗМОЛВНО, БЕЗНАДЕЖНО, ТО РОБОСТЬЮ, ТО РЕВНОСТЬЮ ТОМИМ; Я ВАС ЛЮБИЛ ТАК ИСКРЕННО, ТАК НЕЖНО, КАК ДАЙ ВАМ БОГ ЛЮБИМОЙ БЫТЬ ДРУГИМ». Завоеватель, исполненный безразличия У Гезины не было шансов. Никто на свете не мог получить от него того, чем он не хотел бы делиться. Он был сыт по горло. Обкормленный женским вниманием, он с детства привык к тому, что женщины платят ему дань. Собственно говоря, не глаза, а взгляд свидетельствует о беспощадности. Сами по себе глаза практически ничего не выражают, они почти безжизненны. Именно из‐за отсутствия выразительности взгляд производит шокирующее «негативное» впечатление. Я и понятия не имею, чего Гезина вообще хотела от этого избалованного молодого человека. Уже в первый час, во время рекламного перерыва (я тоже там был, но, к сожалению, отправился домой раньше времени), он выглядел пресыщенным, его взгляд – «взгляд переговорщика». Поэтому‐то я был уверен: такое нельзя игнорировать. А вот Гезина видела что‐то другое. На его покрытом пятнами лице, словно в зеркале, отражалось то, что чувствовала она. Мне всегда казалось, что любящие своих сыновей матери закладывают в них нежное зерно. Те, кто встречает этих молодых людей на своем жизненном пути, пожинают плоды выросших из этого зерна ростков. Часто в подобных случаях речь идет о бережливом патрициате, продолжении цепи мужчин-предков, протягивающих руку помощи и ничего не просящих взамен. Внутри же сыновей, которым не приходится бороться за материнскую любовь, как мне кажется, из этого зерна прорастают чудовища. Я бы не хотел ничего обобщать – и всё равно обобщаю. Ярость, которую во мне вызывает завоеватель Гезины, развязывает мне язык, и я подытоживаю: «У него бессердечные глаза Того, кто любит себя больше, чем всех других». НЕТ НИЧЕГО УЖАСНЕЙ, УПОРНЕЙ, БЕЗЖАЛОСТНЕЙ, ЧЕМ ЗАВОЕВАТЕЛЬ, КОТОРОМУ НЕ НУЖНА ДОБЫЧА i_062.jpg Илл. 60. Зимняя защита немецких солдат в Советском Союзе Немотивированные завоеватели на ледяном фронте Незаметно со стороны, но внутри, в сердце, со скоростью «молниеносной войны»: чем дальше, практически автоматически, продвигалось наступление на Москву после Вяземской операции, тем шире разочарование, словно взрывная волна, накрывало высшее командование. В генштабе усиливались нетерпение и жадность. Ненадолго показалось, будто советский фронт «рвется, словно лист бумаги» (генерал-полковник Гальдер, начальник Генерального штаба). По картам создавалось впечатление, что все цели были на расстоянии вытянутой руки. Но иллюзия доступности уничтожила мотивацию. Последней нужен был объект для завоевания: Москва. Однако в порыве ястребиного, хищнического стремления обладать Москвой немецкое руководство умерило аппетиты, ослабило хватку на других фронтах. Уверенность в получении добычи, с которой изначально связывалась абстрактная страсть к наживе, подпитывалась надеждой. Точнее, ожиданием, что вся храбрость КРАСНЫХ сойдет на нет, едва столица страны, Москва, окажется в руках немцев. Однако чем более осязаемой становилась надежда достичь Москвы – передовые части можно было видеть в бинокли с московских окраин, – тем менее привлекательной казалась цель. Разочарование в изначальных целях, лежавших в основе нападения, началось одновременно не только среди верховных военачальников в Генеральном штабе и в окружении фюрера, но и в армии, среди капралов и рядовых солдат. «А там, где по ночам было страшно, раскинулись светлые, унылые, бескрайние просторы» Обер-ефрейтор Фридрихс по большому счету ничего не боялся. При этом его ужасала ночь. Не враг, казавшийся ему условно-опасным лишь потому, что таился где‐то рядом. Пока обер-ефрейтор был при оружии, он не боялся врагов. Его пугала тьма. И тот факт, что она покрывала все бескрайние просторы страны, которую он должен был завоевать. Идея строить блиндажи в этих темных лесных чащах казалась ему плохой. Врагами были партизаны. Незаметно, без особого труда им удавалось приближаться к немецким войскам на расстояние до пяти метров. Немецкие солдаты сидели в неглубоких окопах. Если бы враг внезапно открыл по ним огонь, а они были бы на одном с ним уровне, они оказались бы совершенно беззащитны, а так, наполовину в земле, у них имелось больше шансов выжить. Обер-ефрейтор (по словам его товарища Неймана, тоже обер-ефрейтора) научился бояться «разгара ночи». Под этим выражением он понимал ОЖИДАНИЕ РАССВЕТА над лесами и в темном небе над верхушками деревьев, чувство, которое невозможно было измерить. От него СЕРДЦЕ СТУЧАЛО ТАК ГРОМКО, КАК ЕСЛИ БЫ СТУЧАЛИ ПО ПУСТОЙ КОНСЕРВНОЙ БАНКЕ. В пору учения и в трудовые, полные лишений годы он никогда не тосковал по утреннему свету. Сон был ему дорог. Теперь, этой ноябрьской ночью, стоя на карауле, он жаждал света. Дымка становилась туманом. Потом стал виден край леса. За этим лесом находилась невидимая страна, которую нужно было завоевать. Кто из немецких солдат хотел владеть этой огромной страной, жить там или работать? Под Москвой сила воли танкистов в двух фланговых клиньях, которым немецкое командование в октябре 1941‐го приказало до декабря окружить Москву, практически сошла на нет. В мирное время, в 1929 или 1934 году, никто из немецких солдат, которым предстояло сражаться здесь зимой 1941–1942-го, даже не подумал бы о том, что Советский Союз будет желанной целью и что столицу попытаются завоевать к Рождеству 1941 года. Никто не хотел владеть этой огромной страной, жить в ней, а потом еще и работать. Марксист Карл Корш, который в 1941 году, сидя за рабочим столом в Бостоне, анализировал феномен фашистского блицкрига, малопонятный ортодоксальным марксистам, говорил о том стремлении к социальным изменениям, о «боевом духе масс», который с 1918 по 1941 год можно было бы проследить в немецком обществе. Эти важные мотивы, по словам Корша, впрочем, вовсе не имели цели завоевать чужую страну на востоке. Практическое упражнение в нападении на прославленную Красную армию приносило удовлетворение и было предметом гордости проектировщиков войны, оно способствовало росту коллективной самоуверенности. Ее, однако, по словам Корша, хватило лишь на первые 1000 километров, для военного наступления по зимним дорогам; для достижения цели, которое принесло бы душевную усладу, этого было недостаточно. Слабая мотивация таяла на глазах, согласно статистической кривой – с той же скоростью, что было поразительно, с какой замедлялись отправки из рейха эшелонов со снабжением и военно-полевыми составами. На протяженном отрезке от Польши до Вязьмы, нередко на однопутных участках, выведенных из строя взрывными воронками (по ночам партизаны минировали железную дорогу), каждые двенадцать километров стоял состав, часто – заваленный сугробами. Ледяная метель на подмосковном фронте Д-р инж. Фред Зауер работал в испытательном отделе Управления вооружений сухопутных сил, изучал анатомию мамонтов. Возможно ли создать морозоустойчивое бронетанковое орудие, взяв за основу короткий торс и коренастое тело этих бывалых гигантов из холодных степей с их пыльными, почти непрекращающимися холодными восточными ветрами (к 1941 году уже давно исчезнувших)? По словам Фреда Зауера, богатая кислородом кровь, прежде чем разлиться по телу, согревалась в мощных, похожих на колонны, ногах. Это указывало на возможность найти средства спасения от проблем, которые создавала русская зима, с помощью двух замкнутых процессов в двигателе (один для обогрева устройства, другой для привода). Решение о поддержке проекта было принято в том году слишком поздно. Чрезвычайная ситуация: угроза отступления Генерал-майор Ниблинг, ответственный в Верховном командовании сухопутных войск за снабжение на Восточном фронте, потерял покой. В декабре всего 19 рабочих дней. А ему нужно было 80. Его разбудили в 3 часа ночи, так будят офицеров, когда на 5 утра намечена атака на фронте; он поднялся с постели. Пешком до Бендлерштрассе. Однако ни один командующий, находившийся в это время на рабочем месте, не смог бы ничего сделать в такой ранний час. Никто из ответственных лиц в рейхе, ни один контакт Ниблинга, не осознавал серьезности положения. Как обычно, на своих служебных местах его коллеги появились в 8 утра. Здесь, в Берлине, пока еще не властвовали восточные холода, война (в качестве «чрезвычайного положения») не проникла в этот центр командной власти рейха. Всё было подчинено привычному ритму жизни: сон, прием пищи, походы в гости, проведение торжественных собраний. Подкрепление для фронта Наконец‐то ветеринар д-р мед. Дитрихсен смог расширить свои полномочия. Со всего Шлезвиг-Гольштейна он свозил на холодильные склады города Киля самую лучшую ветчину. Куски ветчины нельзя просто замораживать, их следует хранить во влажной и прохладной среде. Хорошая ветчина «дышит». Стоявшим под Москвой войскам д-р Дитрихсен хотел бы доставить эту «ценность» настолько свежей, насколько это было возможно. Хотя бы до Смоленска, а оттуда – на санях – на передовую. Ведь какими были бы радость и воодушевление солдат, если бы на Рождество они на своих оборонительных позициях смогли бы получить «самое лучшее, что им может предложить родина». Несмотря на сопротивление местных жителей, д-р Дитрихсен отправил на передовую самые лучшие куски из коптильных камер. Через какое‐то время посылка застряла под Брестом, где встали немецкие составы. Неправильное обращение испортило ценный продукт. Импровизации в трудный час В Галле-ан-дер-Заале старший советник по железным дорогам дипл. инж. Кнох приказал разгрузить транспортный состав, перевозивший заключенных, носивших полосатую одежду; их поместили под охрану в молодежное общежитие, а затем перевели тюрьму Рокенберг под надзор военно-юридической службы (что позже спасло их от смерти). Освободившийся таким образом состав Кнох под Эрфуртом сцепил с другими товарными поездами, а затем приказал этим колоннам взять направление на Познань. Груз для этих поездов, между тем, находился в Шлезвиг-Гольштейне и Рурской области; большое количество лыжного снаряжения было бы доставлено из Южной Германии, если бы требование на перевозку вовремя дошло до администрации Рейхсбана. i_063.jpg Илл. 61. На карте видно, что Советская армия благодаря опасным контратакам достигла своих целей лишь в январе. Впечатление же, что немецкие войска постигнет участь Наполеоновской армии в 1812 году, связано с настроениями в декабре 1941‐го Солдатские браки, для которых не нужна справка о состоянии здоровья В соответствии с Законом о защите наследственного здоровья немецкого народа, подавая заявление о заключении брака, чиновнику, ведающему актами гражданского состояния, требуется предъявить справку из управления здравоохранения о том, что факты, препятствующие заключению брака в соответствии с Законом о защите наследственного здоровья и Законом об охране германской крови и германской чести, не известны. Однако в канун Сочельника 1941 года для немецких солдат, в случае заключения ими брака на расстоянии, было сделано исключение. С точки зрения национал-социализма – таким было обоснование – отсутствие свидетельства о состоянии здоровья не может являться причиной отказа в регистрации брака на расстоянии. Процесс получения такого документа солдатами крайне затруднителен и тормозит работу сотрудников отдела регистрации актов гражданского состояния. Очевидно, что служебная переписка с солдатами группы армий «Центр», находившимися в заснеженных равнинах, была практически невозможна. Связь оборвана. Отпуск запрещен. Однако, согласно докладной записке ОКХ, дистанционные браки следовало заключать в наикратчайший срок. Что, если невеста беременна? Как быть, если подавший брачное заявление солдат погибнет на следующий день? Как, с точки зрения национал-социалистической бюрократии, объяснить близким, что бюрократические препоны сделали невозможной СВОЕВРЕМЕННУЮ регистрацию брака? Случаи отдаленного еврейского родства или закравшийся наследственный физиологический изъян признавались второстепенными по отношению к чрезвычайной ситуации военного времени. Неверное решение во время войны В месяц большой неопределенности, в декабре 1941 года, Марите, жене хирурга Далкена, удалось добраться до Берлина из своего провинциального городка. Она остановилась в гостинице «Фюрстенхоф» на Потсдамер-плац и отвергла домогательства лейтенанта Берлепша. Уже через три недели она об этом пожалела. Молодой офицер пал на поле брани где‐то на севере России. Она была бы его последним утешением, и если бы она знала, что он погибнет, она бы иначе оценила записку, которую он прислал ей в номер (они познакомились в мирное время на маскараде в провинциальном городке). Она бы навестила его тайно. Однако теперь было слишком поздно. Она хотела, чтобы в нем теплилась надежда. Думала не форсировать события. Молодой офицер ей очень нравился. Неверное решение во время войны. С точки зрения исследователя сна Исследователь сна и статистик д-р мед. Ф. Лерхенау проанализировал распределение рабочего времени за декабрь 1941 года среди высших правительственных должностей рейха. Гитлер, предполагает исследователь, проявляет свои «лидерские качества» лишь после полноценного отдыха; во время интересного разговора, на подготовку которого было затрачено достаточно времени; перед тем, как начать говорить, он делает паузу и использует при построении речи основные риторические правила, усвоенные им в 1919 году. Все эпизоды переутомления, спешки, импровизации необходимо вычитать из «рабочего времени». В сумме, с понедельника, 1 декабря, по среду, 31 декабря (при этом дни со среды, 24 декабря, и до конца месяца можно тоже вычесть, поскольку к тому моменту всё уже было решено), время Гитлера можно поделить следующим образом: четыре с половиной часа (ВРЕМЯ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ) и шесть с половиной часов (ВРЕМЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ). Если бы Гитлер думал взвешенно, а не принимал решения на горячую голову, больше спал, особенно в утренние часы, то на размышления и принятие решений ушло бы до семи дней. Это, как считает Лерхенау (ни один из его коллег не разделяет подобной точки зрения), привело бы к следующим результатам: не была бы объявлена война США, русский фронт к 3 декабря отодвинулся бы на 145 км назад, к Вязьме (что и случилось чуть позже, в январе), были бы приложены усилия по достижению сепаратного мира с Советским Союзом посредством контактов в Швеции, усилия сосредоточились бы на превращении города Линца в музей фюрера под открытым небом, что вызвало бы у Гитлера позитивные эмоции и чувство удовлетворения, характерные для рождественской поры, был бы наложен запрет на преследование расовых врагов (с учетом того факта, что нейтральные наблюдатели и международная общественность стали бы контролировать выполнение этого запрета после мирного соглашения 1942 года). Лерхенау, как он заявил на научной конференции в Принстонском университете, основывает свои утверждения на том, что уже во время фестиваля в Байройте в 1940 году Гитлер считал, что война проиграна. Понадобилось еще некоторое время на то, чтобы Гитлер, потрясенный событиями декабря 1941 года, снова испытал это ощущение. Из клятвенных заверений очевидца событий Николауса фон Белова Я входил в близкое окружение фюрера и имел возможность судить о его внутреннем мире, о местах, где он принимал решения. Тому, кому он пожимал руку, и тем, мимо кого он проходил, было совсем незаметно, что происходило в его душе. Под «близостью» я понимаю временное измерение, а не просто физическую близость («близость, при которой чувствуешь запах другого»). Наблюдение за тем, как он себя вел в определенное время суток («близость как мера времени»). Освободившись от дневных забот, по ночам вокруг фюрера в креслах сидят его приближенные. А в иной день Гитлер собирает своих сотрудников рано утром. Так человек и познается. «Второе пробуждение», то есть пробуждение уже после подъема, умывания, одевания, у рейхсканцлера нередко продолжалось до полудня. Мы, адъютанты, всё время подле него. Мы беспокоили его даже меньше, чем его собака, которая всегда требовала внимания, пока мы практически незаметно работали на ее хозяина. Хочу оговориться заранее: Гитлер не обладал «орлиным взглядом». Несмотря на всю односторонность его решений, мне казалось, что его взгляд не был направлен на захват чужих территорий. Так называемый «уверенный взгляд» – это манера, которую фюрер, вероятней всего, почерпнул из учебников двадцатых годов по мимике. То, на чем он удерживал взгляд, в долгой перспективе не представляло для него интереса, он не хотел этим завладеть. В некотором смысле он лично не интересовался имуществом. «Короткий воспринимающий взгляд», когда в его поле зрения попадает мебель, предметы искусства, – после этого он снова с головой погружается в официальные дела. Я бы назвал его взгляд «нацеленным на реальность». Жадный лишь во время внезапного приступа голода, пока не проглотит пару ложек супа. Жадность в его взоре, впрочем, не направлена на достижение долгосрочных целей. Подтверждение этому я нахожу в факте, что взгляд Гитлера никогда не был блуждающим. О завоеванных им странах он не имел никакого представления. Он совершенно не готовился их посетить. Как легко было бы организовать визит в Северную Норвегию. Или поездки из Винницы к Черному морю. Ничего подобного! Взгляд на карту с широкими и цветными пометками офицеров Генерального штаба всегда был изучающим, не «поглощающим». Вне всяких сомнений, нереалистичная, «абстрактная составляющая» его решений, их внутренняя форма, относится к иному уровню, нежели уровень внешних чувств. Я называю это логикой. Она, впрочем, подпитывается и смешивается с «силой воли». То есть речь идет о модулированной логике. На стороне воли больше клеевой массы для «мысленных построений», чем «обрывочных мыслей», которые постоянно приходится пережевывать и связывать воедино. Настойчивость, с какой он преследует однажды совершенную ошибку, исходит не из взглядов, а от предыдущих действий. В 20‐х годах он что‐то написал о России. Теперь же речь идет о том, чтобы держаться за это написанное, как за развевающееся на ветру пальто. Нет, мне нельзя смотреть на фюрера. Он раздражается, если я пристально на него смотрю. Я могу на него смотреть, лишь когда он не смотрит на меня. «Танковая дивизия на ногах» Танкисты 6‐й танковой дивизии, из последних усилий воли, но уже в значительной степени обескураженные, продвинулись на несколько километров в направлении Москвы, несмотря на противотанковые ежи, установленные казахским генералом Панфиловым на Волоколамском шоссе, но затем, лишившись всех танков, заваленные снегом, они отступили пешком и залегли на морозе по обеим сторонам дороги под Волоколамском. В варежках они стрелять не могли; а если они их снимали, то голые пальцы моментально прилипали к оружейному металлу. 6‐я танковая дивизия, квартирмейстером которой на родине, в Падеборне и Вуппертале, был сам граф Штауффенберг, считалась элитной дивизией. Ее эмблема – «скачущий всадник». В мирное время эта танковая дивизия, отличавшаяся быстротой реагирования и запросто, словно скаковой жеребец, преодолевавшая все препятствия, насчитывала 17 тысяч человек, и никогда до того не оставляла родину. Теперь же, без всякой на то субъективной причины, мужчины стояли или лежали на земле чужой. i_064.jpg Илл. 62. Солдаты 6‐й танковой дивизии с мелкорослой крестьянской лошадью. То, что осталось от танков, находится примерно в 20 км к востоку – металлические фрагменты, до которых невозможно добраться. У танковой дивизии еще нет передвижной ремонтной мастерской, она появится лишь в 1942 году. Поврежденные танки приходилось переправлять по железной дороге в Германию, а затем снова доставлять на фронт. «Руины былой дерзости» так навсегда и остались на шоссе, занесенные снегом, обдуваемые ветрами. Механики-водители танков, которым приходилось до года провести на учебной скамье, ценный контингент, чувствовали себя оторванными от своего профессионального занятия. Они не очень подходили на роль пехоты. Морозно. Всего два месяца назад русские считали их «профессиональными победителями». Теперь же немецкие офицеры и солдаты пытаются убедить друг друга, что они всё те же, какими были во Франции весной 1940 года. Но сейчас ОТ ИХ ВОЕННОЙ УДАЧИ ОСТАЛИСЬ ЛИШЬ ПУСТЫЕ ГИЛЬЗЫ i_065.jpg Илл. 63. Эскиз Пауля Клее для занятий в одном из классов Баухауса. «Земное притяжение» = «вертикальное направление к центру Земли». Абстрактная кривая ведет к конкретному 4. «Власть скрывается под штукатуркой» / плач о потерянной перестройке i_066.jpg Илл. 64. i_067.jpg Илл. 65. i_068.jpg Илл. 66. i_069.jpg Илл. 67. i_070.jpg Илл. 68. «В крахе империи было нечто непрактичное» Мародерский взгляд был чужд Джеймсу Бейкеру III. Его взгляд был, скорее, взглядом рассудительного юриста с юга США. В 1991 году он, в должности госсекретаря США, путешествовал по распадавшемуся СССР. Подобно арбитражному управляющему по делу о банкротстве, стремящемуся уладить проблемы без официального мандата, в качестве представителя иностранной сверхдержавы он посещал собрания партийных комитетов, где принимались решения, и беседовал с ответственными лицами (чьи компетенции стремительно менялись). Он многое замечал, врожденная наблюдательность. На встречах в главном здании Генерального штаба Советской армии был крайне сосредоточен. Не позволял себе говорить о государственных переворотах. Не отдавал предпочтение ни одной из сторон. Функционеры огромной страны чувствовали себя неспокойно в своих кабинетах. Юрист из США Бейкер с недоумением наблюдал за крахом великой державы. Его влияние, влияние третейского судьи, усиливалось благодаря переговорам с советскими официальными лицами. Подобно начальнику кадастровой службы или нотариусу, он вел регистр наследников империи. На ночном заседании, дыша затхлым гостиничным воздухом – гостиница уже не принадлежала Центральному комитету, – осторожными глотками, словно трезвенник, отхлебывая виски, пытаясь расслабиться после насыщенного дня, который никак не хотел заканчиваться, Джеймс Бейкер обращался к своим сотрудникам, собравшимся в его кабинете, несмотря на поздний час: надо сделать соответствующие выводы из опыта германского рейха и Австро-Венгрии, подвергшихся унижениям после 1918 года. Во время учебы на юридическом факультете Бейкер целый семестр изучал историю. Новую Россию нельзя унижать. Только что секретные службы положили ему на стол конфиденциальный отчет о количестве приверженцев Советской империи (слепо преданных Советскому Союзу и готовых использовать все свои ресурсы на то, чтобы его сохранить) в государственных учреждениях. Правда, досье о текущем положении дел в России не вызывало у него интереса; беспокойство у него вызывало поколение молодых офицеров, только что сдавших вступительные экзамены в военные академии. Как и в случае с Черным рейхсвером в Германии после событий 1918 года, в России мог возникнуть заговор офицеров, если бы крах империи был воспринят как унижение, как позорное поражение. ГРУ, флот, ракетные войска, предприятия военно-промышленного комплекса. Достаточно небольшой подпольной сети, состоявшей из людей решительных, чтобы взбудоражить всю страну. Следовало принять какие‐то меры, чтобы людям не казалось, будто великая держава подвергается унижению. Однако, говорил он, тут от меня ничего не зависит. Коллапсу, свидетелем которого он стал, он бы предпочел еще пять лет перестройки. Увы, обратного пути не было. Через 40 лет, когда придет час расплаты, Соединенные Штаты окажутся не готовы к тому, что нынешние проклятия в сторону Запада дадут свои плоды. Наконец, утомленный и расслабленный, Бейкер сообщил своей довольно некомпетентной группе, что Киргизии от Военно-Морского Флота СССР достались четыре сторожевых корабля и подводная лодка. И это притом что длина самого большого киргизского озера – четырнадцать миль. Это не шутка, никто из официальных лиц не видит в этом факте ничего абсурдного. Довольно печальная новость. В подобного рода крахе сверхдержавы, устало заметил Бейкер, есть нечто непрактичное. В баре – тусклый свет. Неотремонтированное помещение выглядит зловеще. Никто из присутствующих не говорил в ту ночь, что у них на глазах творилась история. Все были слишком измотаны для BONS MOTS.