18 Дома меня встречает аромат свежего хлеба. Мама вернулась с ночной смены и принесла теплый батон. Хлеб красуется на столе – не упакован в пленку и не измельчен на ломтики бездушной машиной. У хлеба идеальный вид – подрумяненная корочка и светлые надрезы, похожие на улыбку. Лучший вкус пока хлеб теплый. Рот наполняется слюной. И вот уже, как в детстве, в одной руке у меня батон, в другой бутылка молока. Ломаю зубами хрустящую корочку, рву теплую мякоть и запиваю молоком. Во рту благодать. Разжевываю и повторяю. Только так – рвать зубами теплый батон и пить из бутылки, чтобы молоко стекало по губам – иначе вкус не тот. Половина батона умята, молоко на донышке – лучший завтрак в желудке. Мама заглядывает на кухню, умиляется, украдкой крестится на икону. Я вижу ее отражение в стекле, но не подаю вида. Я смотрю во двор. Листва желтеет и опадает. Это радует и тревожит. Когда сойдет зеленка, нашим легче будет давить врага. Под голыми деревьями от квадрокоптеров не спрячешься. Но те же возможности появятся и у врага. Сквозь проредившиеся деревья я вижу противоположную пятиэтажку. Там живет Маша Соболева. Там сегодня я ночевал. Она сделал все, чтобы мне было хорошо. Скоро откроется магазин, и Маша пойдет на работу. Как-то не так мы с ней расстались. Я говорил о своей проблеме, а она придавлена своей. Чем именно? Я ничего не помню. Что-то связано с деньгами и магазином. Я вижу Машу. Она выходит из подъезда и смотрит в мое окно. Или мне кажется? Проверить легко. Бегать я не могу, спускаюсь во двор медленнее, чем хотелось бы. Настигаю девушку около магазина «Магнит»: – Маша! Зачем тебе деньги? – Жалеешь, что дал. Забирай! Я останавливаю ее порыв вернуть достать деньги из сумочки: – Что стряслось в твоем магазине? Маша мнется. Я трясу ее за плечи: – Это я, Маша, я! Никита Данилин, пусть и Контуженый! – Я старший продавец, на хорошем счету. На время отпуска директор Нина Петровна Лосева поставила меня вместо себя. – Директором магазина? – Да. – Так это же хорошо! В глазах Маши нет радости. – Перед возвращением Лосевой в магазине провели плановую инвентаризацию. Выявили недостачу. Огромную! Обычно, в пределах разрешенных двух процентов, а тут… Моя ответственность. Или погасить долг двести тысяч рублей, или заведут дело о хищении. Пятьдесят я уже отдала. – Почему к родным не обратилась? – Узнают. Стыдно. – А ты виновата? – Формально так. – А по-людски? Почему недостача? – Я не знаю. Маша вертит головой и отходит от магазина. Я за ней. Она говорит тихо: – Был слух, что Нина Петровна одолжила товар в соседний «Магнит» под инвентаризацию. Там Адолян директор. Он не вернул товар, и я попала. – Ты Лосеву спрашивала? – Она все отрицает. – Врет! – Я не могу доказать. Лучше отдам деньги, отработаю долг, а директором – никогда! – Быть или не быть директором – сама решай. А насчет вранья я проверю. – Как? Я трогаю нос: – Сам не знаю. Надеюсь, сработает. Мы входим в «Магнит». Маша ведет меня в подсобку к директору. За столом Лосева, дородная женщина в блузке, которая обтягивает ее, как колбасная шкурка. Коротка стрижка закрывает ее лоб и смахивает на парик. В ушах вздрагивают тяжелые серьги, когда она отрывается от бумаг и буравит глазками Машу. – Соболева, принесла деньги? Я выхожу вперед и отвечаю: – Пришла за своими. – Ты кто такой? – Контуженный на всю голову. Ты украла, ты и расплачивайся. – Хамло! Выйди отсюда! – Украла – отвечай! – Ты что несешь? Это Машкина вина! Я была в отпуске. – А кто Адоляну товар сбросил? Разве не ты? – Да я тебя! Да мы… – Лосева хватается за телефон, звонит Адоляну. – Сурен, приезжай срочно. Соболева взбеленилась, защитника привела. – С Машей норм. Это у меня с башкой проблемы. – Я сажусь напротив Лосевой, стучу пальцами по столу. – И кто из вас схему придумал? Кто главный вор? – Сейчас ты получишь, – шипит Лосева. Проходит время и в тесную подсобку вламывается Адолян, накидывается на Машу. – Соболева, захотела по статье пойти! Акт с недостачей есть. Заявление в прокуратуру напишем – и всё! Я хватаю армянина здоровой рукой, пихаю на стул рядом с Лосевой. – Сколько товара от Лосевой принял? – Вали, защитник. А то соучастником пойдешь. – Защитник, Соучастник – не мои позывные. На фронте я был Кит – это в прошлом. А сейчас я Контуженый. И в этом ваша проблема. – Проваливай, Контуженый! – Адолян, ты главный? Сколько товара украли? – Нисколько! – Меня вообще в городе не было, – оправдывается Лосева. – Это Соболева через рынок товары прокрутила. У меня болит голова. Сильнее и сильнее. Трогаю нос. Адолян командует Лосевой: – Нина, пиши заявление в прокуратуру. – И бросает растерянной Маше: – Теперь сядешь! А хотели с тобой по-хорошему. Я отнимаю пальцы от носа. На кончиках кровь. От осознания собственной правоты становится легче. – Не ври, Адолян! По-хитрому вы хотели, украсть и подставить. А будет по-людски. – Пошел вон! Я достаю пистолет и взвожу затвор. Ствол направляю в потолок, этого достаточно. Торгаши – бледные копии себя минутной давности.