Эпилог Колесникову выделили двухкомнатную квартиру на Красной Пресне, где он проживал один, так и не удосужившись жениться. Женщины у него случались, но все какие-то проходные, бездуховные, как ему казалось, и хотя некоторые намекали на возможное замужество, он неизменно увиливал от подобных предложений. По большому блату он приобрел телевизор «Рекорд» и вечерами, не отрываясь, смотрел все подряд. Однажды в новостях Павел увидел Джона Блэка в составе партийной делегации на международной конференции коммунистических партий. Он иногда вспоминал этого необычного негра, но как-то не интересовался его судьбой. А тут взыграло. Колесников обратился к парторгу Академии с просьбой выяснить что-нибудь о Джоне. Оказалось, что он работает в аппарате ЦК КПСС по связям с коммунистами англоязычных стран. Павел позвонил по выданному ему номеру телефона. Ответил женский голос: – Кто его спрашивает? – Полковник Колесников. Они договорились встретиться в центре. Джон Блэк подъехал на черной «Волге», недавно появившейся на улицах Москвы, отпустил машину и, широко улыбаясь, направился к Павлу, вызывая недоуменные взгляды прохожих. Время было обеденное, они пошли в «Славянский базар». За обедом вспомнили о военном прошлом. Павел проговорил, весело посверкивая глазами: – Ты прямо как министр: на персональной «Волге» разъезжаешь и костюмчик у тебя импортный. Не жизнь, а малина. – Машина дежурная, костюмчики нам выдают, чтобы не позориться перед иностранцами. А ты полковник, и тебе форму тоже выдают, да и машину подгонят, когда попросишь. Джон весело рассмеялся. – На Родине бываешь? – поинтересовался Павел. Джон помрачнел: – Нет. Да и не тянет меня туда. Я принял советское гражданство и семью здесь завел. Жена у меня из Узбекистана – вот такая дикая смесь. – А дети? – Пока не обзавелся, но это дело наживное. – Ты совсем без акцента говоришь, – удивленно заметил Павел. – Отучили. – Джон улыбнулся. – Занимался с логопедом или как его там. Слушай, скоро фестиваль молодежи и студентов начнется. Давай я тебе выправлю специальный пропуск – сможешь спокойно ходить на все мероприятия. Они расстались друзьями, а через неделю начал набирать силу международный фестиваль. Колесников отпросился у начальства на два дня, сославшись на мнимые обстоятельства, надел единственный гражданский костюм и отправился гулять по центру Москвы. «Надо же специальный пропуск от Джона задействовать, с которым везде пропускают! В кои веки случались такие праздники?» Москва бурлила. Толпы молодежи в разномастной одежде ходили группами, пели, смеялись, подтанцовывая на ходу. Из уличных репродукторов звучали «Подмосковные вечера» и «Если бы парни всей земли». Колесников добрел до ВДНХ. Возле входа две латиноамериканские пары танцевали самбу под гитару. Их окружили молодые люди с разным цветом кожи. Они подпевали и хлопали в такт. Чуть далее трое чернокожих играли джаз. Павла разобрал смех, когда он вспомнил расхожий стишок: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь». А тут! Свобода и демократия! Взявшись под руки, мимо него проходили восторженные группы и выкрикивали лозунги на разных языках. Милиции не наблюдалось, зато в толпе мелькало много стриженых парней в одинаковых костюмах и со стеклянными глазами. Когда Колесников зашел внутрь выставки, в небо выпустили массу голубей. Народ ликовал. Выкрикивали: «Пикассо». Возле памятника «Рабочий и колхозница» он заметил молодую женщину в строгом синем костюме и больших темных очках, закрывающих пол-лица. Вокруг нее вилась молодежь, явно китайцы – уж тут Павел никак не мог ошибиться. Он остановился. «Что-то знакомое: фигура, жесты… Где-то я ее видел, точно видел, эх, если бы не эти очки, да это же…» Он встряхнулся, как будто сбрасывая наваждение, а потом резко подошел к незнакомке и бесцеремонно снял с нее очки. Перед ним стояла Мэй Лань. Она застыла безмолвной статуей, губы у нее задрожали. – Павел, ты? – с трудом выговорила она. – Мне сказали, что ты погиб. – Как видишь, жив. – Он, не обращая ни на кого внимания, крепко поцеловал ее в губы. – Я тоже про тебя ничего так и не узнал. Думал, что расстреляли. Оба понимали, что ведут себя глупо. Первой опомнилась Мэй Лань. Она что-то сказала по-китайски стоявшей рядом девице, взяла Павла под руку и отвела в сторону. – Я сдала делегацию своей помощнице и до завтра свободна. Пойдем, посидим где-нибудь, поговорим. Они отыскали свободную скамейку, присели, Павел обнял Мэй за талию. – Как видишь, я жив. Меня подбили, но я выкрутился. А ты как? Он напрягся в ожидании ответа. – Повезло мне. Даже не хочется рассказывать, ну да ладно. Расстрел мне заменили пятнадцатью годами. – Мэй нахмурилась, ей явно не хотелось продолжать рассказ, но тем не менее она продолжила: – Просидела я два года. А в тюрьме чудные вещи творятся, особенно с красивыми женщинами. Нами, мягко говоря, торговали. Но только по согласию. За это могли улучшить паек, дать большую свободу или устроить на тюремное теплое местечко, например библиотекарем. Мою фотографию показали одному высокопоставленному партийному деятелю, я ему сильно приглянулась. Нам организовали встречу, но я поставила условие, что ничего у нас не будет, пока я не освобожусь. Подожди пятнадцать лет. А этот старый дурак в меня влюбился и добился помилования – сработали какие-то тайные его связи. Его вскоре расстреляли то ли за ревизионизм, то ли за троцкизм, но процедура освобождения уже была запущена, и я вышла на волю. Занялась общественной деятельностью, здесь возглавляю китайскую делегацию от Шанхая. Не замужем – все равно ведь спросишь. – Я тоже не женат, – сказал Колесников. – Ты как относишься к обеду в ресторане? Здесь рядом есть несколько ресторанов. – У нас в гостинице тоже есть ресторан. – При этих словах Мэй странно посмотрела на своего спутника. – А какая у тебя гостиница? – Гостиница «Украина». – Ну, зачем же так далеко… Павел запнулся. – А у тебя отдельный номер? – Конечно, я же глава делегации. – Мэй весело улыбнулась. – Ну, так что насчет ресторана? – Я думаю, что в твоей гостинице лучше кормят. – Павел улыбнулся в ответ. Вокруг буйствовал праздник, который их уже мало интересовал…