Полковник Гущин перед сном долго и надсадно кашлял. Пил микстуру, что постоянно возил с собой. У Клавдия Мамонтова, несмотря на их размолвку, сжималось сердце – болен Командор… Однако именно Гущин разбудил их на рассвете и поднял на ноги. – А в чем, собственно, заключается ваша идея, Федор Матвеевич? И куда мы едем? – осведомился в машине заспанный Макар, когда они ни свет ни заря покинули территорию глэмпинга. – Сурков Илья, сын почтальонши. Мы его не застали вчера. Он полтора месяца не допрошен, – ответил Гущин. – Не просто упущение, а безобразие сплошное! Участковый – рохля, выдернуть его так и не сподобился. Вчера мы его тоже прошляпили. Попробуем сейчас – тепленьким в койке. Может, нам повезет. Ты щегольнешь своим актерством. В стиле Тарантино. Макар хмыкнул. – Участковый подозревает, что Сурков балуется наркотиками помимо бухла. Молодежь такие штуки сечет, даже если не имеет оперативной хватки, и я рохле-участковому верю. Прикинешься… ну, не мне тебя учить, Макар… Надо, чтобы он тебе дверь открыл спросонья или по пьянке, сдрейфив, не разобравшись. Мы обязаны в квартиру попасть и потрясти его хорошенько. Задача ясна? Макар лишь усмехнулся. Откинул со лба светлую челку, упавшую на голубые глаза – в них уже мелькали чертики азарта. Он окрылился сразу! Полковник Гущин полез в карман пиджака и протянул ему шоколадный батончик. А затем дал шоколадку и молчаливому Клавдию Мамонтову – наградил, ободрил, словно малых детей, свою строптивую команду. У дома Сурковой в Рабочем поселке, где все жильцы в столь ранний час еще видели седьмые сны, Гущин глянул на окна. – Дома, – объявил он уверенно. – Окно открыто от духоты. Когда днем являлись вчера, все задраено было. Пошли. Макар, действуй. Макар и Клавдий поднялись на четвертый этаж (в облезлом подъезде из-за сломанного домофона дверь не запиралась). Полковник Гущин лестничные пролеты преодолел с великим усилием, он удерживался от кашля. Макар нажал кнопку звонка квартиры почтальона Сурковой. Затем еще раз и еще. Тишина за фанерной дверью. Затем они услышали шаги. Однако никто не спросил «кто там?». – Илюха, блин, оборзел, что ли, вконец, – прошипел Макар тихо и зло. – Чего не забираешь? Они счетчик мне включили… – он выдал длинное витиеватое матерное ругательство. – Я вернуть товар уже не могу, ты не забираешь… Думаешь, одному мне кишки выпустят, а ты сухим высочишь, долбоеб!! Он выпалил весь этот бред залпом, и Клавдий Мамонтов решил, что, даже если Сурков алкаш и нарик, он все равно не купится на подобную чушь и не откроет дверь, как вдруг… Щелкнул замок и… – Ромка, сука, ты чего сам приперся, блин?! Чего я не забрал, там же ни…! Никаких сообщений, – испуганный, сиплый со сна голос Суркова раздавался из дверной щели, что медленно ширилась. Речь сбивчивая и запах водки… Клавдий Мамонтов, не давая ему опомниться, со всего размаха ударил в дверь ногой. Она едва не слетела с петель, распахнулась. Суркова отбросило к стене, и они вошли в квартиру. Илья Сурков ошарашенно пялился на них. – Вы кто на… такие?! – Полиция Московской области. – Полковник Гущин аккуратно закрыл хлипкую дверь и шагнул прямо к Суркову – тот встретил их в трусах и майке, явно прямо с постели. – Ты чего от полиции прячешься? – спросил он. – Не скрываюсь я… на работе вкалывал… – На какой еще работе? – спросил полковник Гущин. – Кем и где вы трудитесь? Клавдий Мамонтов разглядывал сына почтальона Сурковой. Жилистый, тощий, темноволосый, лет тридцати. Лицо серое, заросло щетиной. Под глазами мешки. На щеке – родинка. Нет сомнений, что алкаш, их видно за километр. Сурков затравленно смотрел на них, молчал. – Почему не забираешь тело матери из морга для похорон? – спросил полковник Гущин, меняя тон. Сурков опустил голову. – Стыд-то уж совсем пропил? – не унимался полковник Гущин. – Не по-человечески ведь, по-скотски это. – Не на что мне ее хоронить. У меня денег нет, – глухо выдавил из себя Сурков. – Она на почте пахала, пусть почта ее хоронит. Или кремируют за счет государства. Урну я возьму потом, так и быть. Клавдий Мамонтов окинул взглядом тесную квартиру Сурковых – две смежных комнаты, старая мебель, после смерти хозяйки женского присутствия уже не чувствуется – везде грязь, хаос, окурки, сор на полу, пустые бутылки на подоконнике. Сынок за полтора месяца превратил пусть и бедное, но чистое жилье в настоящий хлев. – К вам несколько раз приходили сотрудники полиции, местный участковый, – продолжал Гущин. – Вы уклонялись от встреч, запирались в квартире, отвечали только через дверь. – Я бухал. Не помню я ничего. Они спрашивали, я им объяснял. – В полиции остались личные вещи вашей матери, ее карта из Сбербанка. Вы их тоже не получили. – Приду за вещами в ментовку или в морг, – Илья Сурков вскинул на Гущина мутные глаза, – а они мне мамашин труп всучат – хорони сам свою родительницу. Поэтому не ходил, избегал. А карта ее… Да хрен с ней, я все равно по ней снять бабло не могу. Да и нет там ничего, она деньги не копила, на себя тратила все. – В тот день, двадцатого мая, ваша мать ушла на работу утром и вечером не вернулась домой. Вы не заявили в полицию о ее пропаже, – объявил полковник Гущин. – Я бухал два дня, – признался Илья Сурков. – И дома отсутствовал. Я бухла купил, жара ведь сейчас, сидел на природе. Очнулся на детской площадке, но это уж на третьи сутки, домой приполз, заснул, а мне менты в дверь стучат. Сказали – мать умерла, убили ее. Ну, я горевал потом. Бухал до беспамятства. «Что бы у него ни спрашивали, на все один ответ – «бухал», – подумал Клавдий Мамонтов. – Однако он моментально среагировал, когда Макар отколол свой скетч. Наркоман и алкаш запойный не одно и то же. А Сурков пытается убедить нас, что он именно пропойца…» Во всей сцене и беседе опять имелось некое смутное противоречие, однако Клавдий Мамонтов надеялся, что полковник Гущин разберется и сам его устранит во время допроса. – В тот день, двадцатого мая, когда вы видели мать в последний раз? – спросил полковник Гущин. – Я ее вообще не видел, – забормотал Сурков. – Но она же из квартиры на работу уходила. Как же не видели? Или вас опять где-то носило? – Я спал. Она рано встала. Она должна была еще деньги забрать для своих старух-пенсионерок. Она ушла, и я даже не слышал сквозь сон. И пожрать мне ничего не приготовила. Холодильник пустой. Сурков не скорбел о матери. Он даже винил покойную. – Мать ваша работала, а вы нет, – констатировал полковник Гущин. – Она вас содержала? Кормила на свои деньги? – Она? – Илья Сурков почесал родинку на щеке. – От нее дождешься, как же. Она сама бухала. Как выходной у нее на почте – непременно налижется. А на меня ей всегда было плевать. Полковник Гущин помолчал. Насчет того, что Суркова прикладывалась к бутылке, ему в почтовом отделении никто не сказал. Упоминали лишь о ее конфликтах с подопечными пенсионерами. Выходит, она ввязывалась в скандалы пьяной? Или сынок врет? Наговаривает на мать? А может, они – семья алкоголиков? – Если бы ваша мать злоупотребляла спиртным, – назидательно возразил он Суркову, – ее бы не держали в почтальонах – они лица материально ответственные за ценности, бандероли, посылки, за деньги пенсионные и пособия. Она ведь много лет работала на своем почтовом маршруте. И без нареканий особых. – Ну да. Горбатилась. Все лучше, чем на фабрике, как раньше, – Сурков послушно кивнул. – Двадцатого мая она должна была донести пенсии тем, кому не доставила их в срок из-за майских праздников, так ведь, правильно? – полковник Гущин созерцал Суркова. – Я не знаю. Она работала, а на праздники водку сосала. Со мной не поделилась, не налила мне и ста грамм. – А зачем тебе стопарь? – не выдержал и вмешался Клавдий Мамонтов. – Ты ж на допинге сидел наверняка все праздники. Сурков глянул на него и… резко дернулся, почти отпрянул. По его реакции Мамонтов понял – попал в самую точку. – Какой еще допинг? – прошипел Сурков. – Тот, что трепыхаться тебя заставил, когда ты про закладку услыхал и про счетчик включенный – от него, приняв за некоего «Ромку», – Клавдий Мамонтов кивнул на Макара. – Кто такой Ромка-то, а? – Какой Ромка?! Какая закладка? Вы чего?! Я такими делами не занимаюсь. – Не ори. Если у тебя не на что мать хоронить, на какие бабки ты существуешь? – спросил его Клавдий Мамонтов. – Бухаешь круглыми сутками на что? – Я работаю, – зло отрезал Сурков. – Повторяю свой вопрос, – вмешался полковник Гущин. – Кем и где? – Иногда. Как прижмет нужда. Сдельно. На складе ящики разгружал и потом еще ограды красил на майские. – Какие ограды? – В парке городском, в Чехове. Наняли меня вместе с чучмеками. Я у них даже в бригадирах числился два дня, потому что местный. Но они все разбежались, как аванс получили. Мать истерила, настаивала, чтобы я работу нашел, я подчинился ей. Я ж не виноват, что они все через два дня врассыпную. В Москву на стройки подались. – Чтобы явился по вызову следователя, не заставлял себя ждать, – приказал ему полковник Гущин. – И не прячься, все равно ведь найдем. – Может, еще посадите за то, что я мать не хороню? – Илья Сурков смотрел на него в упор. – Мама Алла фильм любила один долбаный смотреть по ящику – а там все гундели: не мы такие, жизнь такая. Любимая ее поговорка на все случаи… – Он ко всему еще и философ, резонер, – заметил Макар брезгливо, когда они покинули загаженную, прокуренную квартиру Сурковых. – Полная семейная деградация. Тотальный распад. Глава 15 Альфонс Полковник Гущин перед тем, как покинуть Рабочий поселок, лично взял у Ильи Суркова номер мобильного и сразу же перезвонил ему, проверил – не липовый ли. Было еще очень рано, и он объявил, что они пока возвращаются в глэмпинг – там ведь завтрак в стоимость номера входит, а на одной резиновой лапше долго не протянешь. В глэмпинге они подзаправились на славу, сидя в шезлонгах на открытой террасе дома. Напились крепкого кофе, созерцая лес и утреннее июльское небо. После замусоренной квартиры Суркова достаточно простая, но комфортабельная атмосфера глэмпинга казалась почти роскошью. Полковник Гущин о чем-то сосредоточенно думал, затем достал мобильный и начал, как обычно, рассылать ЦУ, причем строго приказывал местным сотрудникам делать все быстро, не откладывая в долгий ящик. Он раздражался, повышал голос и буквально погонял подчиненных. Клавдия и Макара он попросил проверить по распечатке звонков почтальона Сурковой (ему прислали список по электронке), когда мать и сын связывались по мобильному в последний раз. Оказалось, что Сурковы разговаривали между собой по мобильному только четвертого мая. Причем Алла Суркова сама звонила Илье. И больше они не контактировали.