— Мы думаем, что она, — ответил ему полковник Гущин. — И кто он? — Я не знаю. Имени тоже не знаю. Он у нее находился в доме, когда мы приехали. Но она при нас его никак не называла. — Он являлся ее клиентом? Запойным? Как, на ваш взгляд? — Нет. Трезвее трезвого был. В спортивном костюме, я помню, в кроссовках — короче, по-домашнему одет. И лет ему не больше тридцати. Здесь какой он жуткий… а так-то симпатичный был даже парень. Красавчик-брюнет. — Вы в прошлый раз заявили, будто вам показалось, что он и Евгения Лаврентьева состоят в отношениях, — напомнил Клавдий. — Ну да… так мне показалось тогда. Но я мог и ошибаться. — Охранник испуганно взирал на труп. — А руки-то… руки зачем ему она отрезала?! Колдовала, что ли, так? Или пытала его связанного в подвале?! — Нет, его пытались расчленить уже мертвым, — полковник Гущин глядел на охранника пристально. «И его, что ли, подозревает?» — подумал Клавдий Мамонтов. — Актера вы тогда у Евгении дома оставили для лечения? — спросил он. — Она его в подвал спустила для вытрезвления. А нас попросила уехать. Через несколько дней мы по ее звонку вернулись и клиента забрали. Она его в чувство привела. — А этот человек, он по-прежнему находился у нее дома? — Тогда да. Он нам сам открыл ворота. — Но ваш клиент его тоже видел? Я прав? — Он в запое находился многодневном! Я же рассказывал вам уже. Ну, потом, как отходняк у него случился, — возможно. Только сейчас он в рехабе курс проходит. Недоступен ни для кого. — Мы помним. Спасибо вам за помощь. Извините, что потревожили, но сами видите — дела какие, — встрявший снова в диалог Макар благодарил его проникновенно. А Клавдий Мамонтов попросил его непременно известить их «по-дружески», когда актер покинет рехаб. Его непременно надо было допросить. Затем он сам под руки вывел охранника из прозекторской. Тот еле брел на ватных ногах, шепча: «Ну и служба у вас, ментов, врагу не пожелаешь…» Морг они покинули лишь в предрассветных сумерках. Вымотались так, что даже не обсуждали пока события. Клавдий Мамонтов жаждал лишь одного: приехать в дом на озеро, принять горячий душ — ему все казалось, что смрад прозекторской пропитал его насквозь. И рухнуть спать — хотя бы часа на три… По лицам друзей он видел, что их желания схожи. Они ехали к Макару. Впереди среди деревьев явил себя просвет — Бельское озеро отражало медленно светлеющее рассветное небо. Как вдруг… У полковника Гущина резко зазвонил мобильный. — Алло, Гущин слушает. — Это я, — прошелестел по громкой связи женский испуганный срывающийся голос. — Ева Лунева. Вы мне защиту обещали… Не отговорка то, правда? Они онемели. Четыре часа утра. И ненормальная звонит полковнику Гущину! — Что случилось, Ева? — терпеливо спросил тот. — Вы узнали насчет мертвого ребенка? Который пропал здесь в апреле? Вся округа только это и обсуждала. — Узнали. То был несчастный случай. — Значит, вы слепые, — она всхлипнула. — Я не могу спать… я боюсь… Приезжайте сейчас. Я вам кое-что покажу. — Куда мы должны приехать? К вам домой? В четыре утра? — Нет! Не домой! Вы все тогда испортите! — она встревожилась. — Приезжайте на то место, я буду ждать вас опять на обочине. Я вас сама потом проведу через вторую калитку. И покажу вам… — Что вы нам покажете? — Вы сами все увидите. Я выхожу из дома прямо сейчас, пока мужа обезболивающим накололи, а мой пасынок Вася и прислуга спят. А то они меня не пустят, запрут, еще и лекарствами накачают, они уже пытались. — Но лекарства вам помогут! — заверил Гущин. Он говорил с ней уже как с психически больной. — Я отключусь, а он меня подстережет и убьет… этот выродок, — прошептала Ева. — Спасите, защитите меня от него. Убейте его! Если только возможно — убейте его! Пока еще не поздно. — Так, ждите нас на дороге на том самом месте, — быстро объявил полковник Гущин. — Мы приедем через четверть часа. По его встревоженному лицу Клавдий понял — полковник испугался слов сумасшедшей. Чего ей там дома взбредет в голову… После осмотра логова шаманки, после трупа с отпиленными руками им всем рисовались самые жуткие картины. Усталость их как рукой сняло. Клавдию Мамонтову почудилось — их подхватывает мощная грозная волна. И противостоять ей уже невозможно. И что впереди — гиблый водоворот или камни, о которые можно разбиться? Гладь Бельского озера, по берегу которого они мчались к дому Зайцева, выглядела как зеркало. Только что оно отражало? Глава 19 Пограничье Ева Лунева ждала их на обочине дороги — они увидели ее в свете фар. Настал тот самый предрассветный час, когда ночные тени сосуществуют с алой полоской зари на востоке. Когда тьма рассеивается, оборачиваясь серым туманом, сумерками, когда первые птицы подают голоса в кустах еще робко и неуверенно, страшась чудовищ во мраке, а монстры уходят от света глубже в леса и прячутся под коряги, выкапывают норы, погружаются на дно тихого озера, чтобы ждать жертву в засаде. Чудовища больного разума — так мнилось Клавдию Мамонтову, когда он узрел худую женскую фигуру на опушке леса. Час пограничья ночи и утра, морока и яви, горячечной фантазии, бреда и еще более страшной жестокой реальности. Они остановились и вышли из машины. Ева, вопреки тому, что по телефону ее голос дрожал от волнения и страха, при встрече выглядела почти нормально. Она оделась весьма тщательно: брюки, темное худи и черная бейсболка, под которую она убрала свои длинные волосы с ранней сединой. Одежда дорогих марок и модные кроссовки. Однако бегающий, неспокойный взгляд Луневой выдавал ее истинное душевное состояние, она словно шарила глазами по лицам и фигурам тех, кого вызвала ночью сама. Для чего вызвала? — Машину оставьте здесь. Иначе он заметит и поймет, — приказала она. — Ваш сын? — спросил Макар. Она глянула на него почти с ненавистью. — Опять ты за свое, Чайльд Гарольд. Я же сказала — он не мой… — Но он был вашим сыном все эти годы. — Макар решил, что потакать сумасшедшей неправильный путь в сложившейся ситуации, а то она так и станет трезвонить Гущину ночами. — Мальчишке пятнадцать. Вы все годы с ним жили? Что молчите? — Макар наступал. — Если да, тогда что произошло? С чего вам вдруг взбрело в голову отрицать ваше родство? — У меня глаза открылись. Ты ведь сам отец семейства. Молись, чтобы у тебя так однажды не произошло с твоими щенками. — Ева Лунева резко отвернулась от Макара. — Да ты и не полицейский ведь… Это они на службе. Я только с вами буду говорить, — она обратилась к полковнику Гущину и Клавдию. — А ваш приятель пусть заткнется. — Так что случилось, Ева? — терпеливо спросил полковник Гущин. — Видите, мы сразу приехали. Мы готовы вас выслушать. И мы вас защитим. Но у нас вопрос тот же самый — почему вы вдруг через пятнадцать лет решили, что Адам — не ваш сын? — Мне бы догадаться сразу… Когда я его только родила… Но я глупая была, наивная своенравная девчонка. Мать мне твердила еще тогда: «Ева, Ева, что ты творишь…» Но я мать не слушала. Я никого не слушала, — бормоча, Ева вела их к дому по лесной тропинке. — Он же, выродок, меня во время родов убил. Но я воскресла. — У вас были тяжелые роды? — спросил полковник Гущин. — Не просто тяжелые… я его родила, и сразу у меня наступила клиническая смерть. Конечно, я этого не помню, мне потом уже сказали. Вытащили меня врачи с того света. Я считала — ну, здоровье мое такое, натура женская слабая. Но это он меня прикончить пытался. — У вас началась послеродовая горячка? — спросил Макар, несмотря на то что ему приказали «заткнуться». Клавдий Мамонтов понял — Макар вспоминает собственную мать, потерявшую разум из-за такой горячки. Несчастье всей их семьи… — Какая еще горячка? Я пережила клиническую смерть. — Ева вела их в самую чащу. — Я побывала на том свете — пусть и на две минуты, но все же я умерла. А после меня зачем-то вернули сюда. И теперь я знаю зачем — чтобы я открыла всем глаза на отродье… На того, кто в чужой личине… На зверя в облике человеческом. Как открыли глаза мне. — Вы ведь недавно вышли замуж за Зайцева? — полковник Гущин нащупывал слова так же осторожно, как отводил от лица ветки кустов, через которые они сейчас буквально продирались. — А кто отец Адама? — С Иваном у нас давний роман, мы встречались с ним много лет, но не оформляли отношения — его жена болела, и он ее не бросал. А насчет молодости моей — девчонкой, еще до встречи с Иваном, я гулять любила. Мать не слушала. Жила своим умом. По глупости считала, что… ну, случайная связь, от которой залетела я, забеременела… Но теперь-то я точно знаю. — Что вы знаете, Ева? — Он не от человека рожден. Он в чужой личине. «Кто бы стал продолжать подобный разговор и в таком ключе дальше?» — подумал Клавдий Мамонтов. Вызвали бы санитаров из психушки. Однако полковник Гущин с безумной беседы не прекращал. И Мамонтов знал почему — его не просто встревожили, его напугали призывы Евы «убить» ее сына Адама. Гущин пытался одновременно и взять ситуацию под контроль, и просчитать ее последствия. — Что ваш муж обо всем этом говорит? Вы ведь делитесь с ним своими мыслями, страхами? — Гущин задал следующий вопрос. — Он мне не верил и не верит… а сейчас он занят только собой. Он от рака умирает. — Ева вздохнула горько. — Ни врачи, ни я, ни Вася помочь ему уже не можем. Он оставил меня наедине с отродьем… Не вмешивается в наш поединок, наверное, считает меня больной, психичкой. Я не в обиде на него. Видите, о защите умоляю не мужа, а вас — полицейских. Вы — последняя соломинка, за которую я схватилась. Моя последняя надежда. — Но что-то ведь стало катализатором, толчком к такой пугающей вас ситуации? Ева, скажите мне правду, — Гущин вещал проникновенно — впереди среди деревьев показалась медная крыша дома Зайцевых.