Полковник Гущин лишь мрачно на него глянул. Глава 20 Гимназия Дома у Макара все спали, горничная Маша хотела было встать — приготовить ранний завтрак, но Макар отослал ее — спи, обойдемся тем, что в холодильнике, а яичницу я сам пожарю. И он соорудил яичницу из двенадцати яиц с беконом, сварил кофе, пока полковник Гущин и Клавдий Мамонтов приводили себя в порядок и мылись в душе. То ли сказались тяжелый, полный тревог день и бессонная страшная ночь, то ли природа свое взяла, но Гущин за завтраком не привередничал и ел нормально, позабыв хотя бы на короткое время о своей строгой диете. В Москву в гимназию на Ленинском проспекте (Клавдий Мамонтов нашел адрес в интернете) отправились сытые, умытые и по пробкам. — Федор Матвеевич, информация, которую вы хотите получить в гимназии о семье Адама и о нем самом, сможет как-то повлиять на ситуацию в их доме? — спросил он осторожно. — Я не знаю, Макар, — честно признался Гущин. — Но что-то надо делать, просто так мы не можем бросить все на самотек. Да, мы сейчас заняты убийствами, и работы невпроворот… но нам надо постараться и здесь как-то суметь предотвратить худшее. — Я понимаю, только что мы можем? Заметили, сколько убийств детей в последнее время и самоубийств целых семей? И, что самое ужасное, убивают родители детей не из злобы, но, что меня просто пугает, — из желания спасти их, уберечь от зла — настолько будущее призрачно, что страшно детей оставить, когда самим взрослым жить невмоготу. Что этому противопоставить? Какие слова найти, какие поступки совершить? — Но мы как раз столкнулись с проявлением внутрисемейной ненависти, Макар, — ответил полковник Гущин. — Корни ее мне пока неясны. Я хотел бы до них докопаться. Гимназия, в которой раньше учился Адам, располагалась на юго-западе Москвы, в конце Ленинского проспекта. От нее до холостяцкой квартиры полковника Гущина, приобретенной им после развода с женой, было рукой подать. Но Гущин окрестностей своей новой квартиры не знал. И гимназию видел впервые, а она оказалась престижной, уважаемой, хоть и не элитной, но с давними академическими традициями. Учителя им не обрадовались. Клавдий Мамонтов отметил — и раньше полицию не жаловали, а теперь визит любых «силовиков» у гражданских лиц вызывает не просто настороженность и беспокойство, но полное отчуждение. — У правоохранительных органов к нашей гимназии какие-то претензии? Что-то с нашими учениками? — сухо осведомился директор гимназии — молодой интеллигент в дешевом костюме и очках без оправы, изучив их удостоверения. — Мы приехали побеседовать о вашем бывшем ученике Адаме Луневе, — ответил полковник Гущин. — Мы выяснили, что он учился здесь до переезда к родителям в Бронницы. И что его бабушка работала директором вашей гимназии. — Анастасия Викторовна? Да, она проработала в системе образования всю свою жизнь, я сам у нее учился когда-то, — ответил директор. — Четверть века она возглавляла школу. Сделала ее такой, какая она сейчас, — наши ученики поступают в лучшие учебные заведения. Раньше ездили на языковые стажировки за рубеж — у нас с первого класса преподают французский и английский. Анастасия Викторовна преподавала биологию. Адам… конечно, мы его все помним… делал большие успехи по всем предметам. В биологии и химии особенно. — Он проживал с бабушкой? — уточнил Клавдий Мамонтов. — Она его воспитывала с раннего детства. — А его мать, Ева Лунева? Вы ее знаете? — Я несколько раз ее видел — в школу она приходила и на юбилее Анастасии Викторовны присутствовала. Она мало занималась сыном. В юности сдала его с рук, ей все некогда было — она строила карьеру. Она успешный предприниматель, занималась мебельным бизнесом, дизайном интерьеров. Затем возглавила крупное мебельное производство своего мужа. Они состоятельная пара. Клавдий Мамонтов слушал и ушам не верил — Ева? Безумная, призывающая убить своего сына, объявленного ею «отродьем», — успешный предприниматель, глава производства?! — Что случилось с вашим директором? — спросил полковник Гущин. — Анастасия Викторовна работала до последнего дня. У нее произошел инсульт. К нам явилась проверка, сейчас же всех проверяют. Видимо, она кого-то уже не устраивала как директор — ее хотели сместить и придирались. Все вместе сказалось: нервы, возраст, тревога… Простите, я не против проверок, инспекций, я за то, чтобы людей ими не гнобить, не уничтожать морально. — Директор глянул на них. — Вы, полиция, конечно, доложите руководству теперь, что я… — Почему вы считаете, что мы напишем на вас донос? — сухо спросил Гущин. — Мы просто разговариваем. По-человечески. — А, ну, если по-человечески, а вы еще в состоянии так разговаривать? — Молодой директор смотрел на них с вызовом. — Анастасия Викторовна почувствовала себя плохо еще в кабинете. Она позвонила Адаму, и он зашел к ней. Он хотел вызвать ей «Скорую», и наши коллеги настаивали. Но она сказала, что они с внуком пойдут домой, что ей уже лучше. Они шли по улице, и она упала. Адам не смог ничего сделать. Она умерла у него на руках. Гущин помолчал. Они все примолкли. — Как вы бы охарактеризовали мальчика? Вы ему что преподавали? — спросил он после паузы. — Английский. Он очень способный ученик. Он успевал по всем предметам. Хотя прикладывал не так много усилий. Ему легко давалось все. Влияние Анастасии Викторовны, она воспитывала и учила его не только в школе, но и дома. — А по натуре какой он? — Очень сложный. Слишком сложный для своего возраста. Видите ли — он долгие годы был здесь в гимназии негласно на привилегированном положении: внук директора, любимчик бабушкин, понимаете, что это такое для детского сознания? Всегда свысока со сверстниками. Он с детства ко всему подходил со своей меркой. Он не такой, как другие, он особенный. Анастасия Викторовна его обожала и… мы, учительский коллектив, даже если и видели какие-то перекосы в его поведении, мы не вмешивались. — Не хотели конфликтовать с директором? — спросил Макар. Директор повернулся к нему и смерил его взглядом. — В нашем коллективе учителей нет лизоблюдов и подхалимов. Просто Анастасию Викторовну все безгранично уважали. — Какие у него были перекосы? — спросил полковник Гущин. — Иногда он дрался со старшеклассниками. Пару раз очень серьезно — до крови. Доказывал им что-то. Мы так и не дознались. Со сверстниками держался снисходительного тона. Некоторых прессовал. Предпочитал общаться с младшеклассниками. Их он завораживал. — Чем завораживал? — вмешался Макар. Видно, вспомнил своих «принцесс». Лидочку! — Рассказывал им что-то. Они скрывали. Но очень, очень им интересовались. Не подумайте — не что-то гнусное, развратное… Нет, у него просто дар околдовывать маленький детский ум собой и своими выдумками, неуемной фантазией. Своей харизмой. — Конкретнее сказать не можете? — Полковник Гущин добивался ясности. — Конкретнее бы вам сказала его бабушка, наш директор. Она знала его лучше всех. Мы делегировали ей его воспитание. Вы должны нас понять. — Что произошло после ее смерти? — спросил Гущин. — За Адамом сразу приехала его мать. Пришла ко мне — я тогда еще был завучем. Сказала, что забирает сына к себе в Бронницы, где она живет и работает. Он станет учиться в местной школе. — Он сейчас отправлен на домашнее обучение. Вы не могли бы предположить почему? — Может, ему скучно в бронницкой школе на уроках после нашей гимназии? — вздохнул директор. — Простая сельская школа не для него. Он и терпеть не станет, начнет насмехаться, конфликтовать, показывать собственное «я»… Такой уж у него характер. Он очень сожалел, что уходит от нас… Что мать его забирает… Он горевал, места себе не находил. Даже слезы у него… — Слезы? — Я с ним беседовал перед тем, как он покинул гимназию, соболезновал о бабушке, желал ему успехов на новом месте. А он ответил, что не хочет ничего на новом месте. Он просил меня — нельзя ли ему остаться здесь учиться вопреки желанию матери? Я сказал: «Это невозможно, Адам». И он… не заплакал, нет, конечно, он же парень взрослый… Но слезы на глаза навернулись. И злость. Злые слезы обреченности. — То есть Адам и раньше с матерью не ладил? — уточнил полковник Гущин. — Анастасия Викторовна сама с дочерью не ладила. Она не отпускала мальчика от себя — не то чтобы не разрешала дочери с ним видеться, но… Я как-то спросил ее, давно, Адам тогда учился в шестом классе… Она ответила: мол, Ева должна повзрослеть, разобраться сама с собой. Она ведь в юности принадлежала к секте. — Принадлежала к секте? — спросил полковник Гущин удивленно. — Какой? — Не знаю. Это было очень давно — еще до рождения Адама, когда она сама училась в институте. Она сбежала из дома тогда, бросила учебу и жила в секте. Кстати, тоже в Подмосковье где-то. Какие-то темные безумные фанатики, их чуть ли не штурмом полиция брала. Анастасия Викторовна об этом с нами не говорила, но слухи ползли… Затем времена изменились. Сколько лет прошло с тех пор… С точки зрения бытовых вещей — мальчику, естественно, лучше жить с матерью и отчимом. В хорошем доме, в достатке. А можно встречный вопрос вам? — Задавайте, конечно, — полковник Гущин кивнул. — Что не так с Адамом сейчас? Почему он полицию интересует? — У них дома очень сложная ситуация, — честно ответил полковник Гущин. — Взрывоопасная. Его мать утверждает, что он пытался ее убить. Она живет в страхе перед ним и… она неадекватна. — Он мне в нашу последнюю встречу заявил, что мать рушит ему жизнь. Отбирает все, чем он дорожил. Он не понимал, почему он не мог один остаться в Москве и жить в их квартире. Я потом слышал — ее муж, отчим Адама, их старую квартиру продал, то ли долги гасил, то ли фабрику свою спасал. Короче, у мальчика теперь нет бабушкиного наследства. А его мать… конечно, это поразительные заявления… я не ожидал такого. — Спасибо за информацию, примем к сведению ваши слова, — поблагодарил директора гимназии полковник Гущин. Глава 21 Оперативный конвейер В этот день они переделали еще массу дел и вроде бы ни на шаг не продвинулись вперед — так в тот момент представлялось Клавдию Мамонтову: нескончаемый конвейер оперативных поручений, ответов на запросы и… обломов, разочарований. Но впоследствии он оценивал тот самый день совершенно иначе: очень важный, знаковый. Хотя знаки пока оставались тайными, скрытыми, они не могли их должным образом истолковать. Потребовалось время, чтобы понять — как все-таки много полезного они узнали в тот суетливый день, вроде бы вызывавший глухую головную боль и раздражение своей бесплодностью. Из гимназии они заехали на квартиру полковника Гущина — он намеревался забрать кое-какие вещи, одежду: его пребывание в Бронницах в доме Макара в связи с неопределенностью ситуации по убийствам затягивалось. Клавдия Мамонтова поражала квартира Гущина — вроде жил он в ней несколько лет, а все там словно с новоселья или после недавнего ремонта. Гущин дома фактически лишь ночевал, к тому же отсутствовал месяцами, когда лежал в госпитале, лечился на реабилитации, опять лежал в госпитале после ранения и затем, взяв отпуск, долго жил у Макара в доме на озере, восстанавливался и отдыхал. Из дорогих вещей в холостяцкой квартире — одна навороченная кофеварка. На обратном пути он позвонил в Чугуногорск начальнику УВД и, не слушая его возражений, отменил распоряжение следователя о переводе Алексея Лаврентьева в следственный изолятор. Затем позвонил сотрудникам полиции в Жуковский — оказывается, еще вчера поздно вечером он их озадачил повторным допросом жены Лаврентьева Дарьи и проверкой ее алиби на момент убийства шаманки. Новости не обрадовали — Дарья встретила полицейских в квартире, которую они с мужем снимали, и что-то бормотала невразумительное — мол, весь день занималась составлением и рассылкой по электронной почте резюме в поисках новой работы. Вспомнила, что днем около трех ей звонил адвокат мужа, назначенный «от государства», потому что у них нет средств нанять защитника за деньги. Полицейские перепроверили — адвокат звонок и разговор подтвердил, однако… — Никакое это не алиби, — констатировал полковник Гущин. — Девица откуда угодно могла с адвокатом по телефону разговаривать, хоть из дома Евгении Лаврентьевой, прикончив ее зверски. Единственное ее косвенное опосредованное алиби — это… — Труп неизвестного, которого расчленяли в ванной и закопали в саду, — закончил за него Макар. — Убийство номер три, которое пока никак не вписывается в картину убийств из корыстных побуждений, из-за дележки квартиры и создания Алексею Лаврентьеву его женой алиби на момент ареста. В Чугуногорске полковник Гущин сразу распорядился привести Алексея Лаврентьева в свободный кабинет, который занял сам — ни начальника полиции, ни следователя он туда не пустил. Зато Клавдий и Макар присутствовали, игнорируя злые взгляды чугуногорского начальства. — Надумал признаваться в убийстве матери? Созрел для явки с повинной? — рассеянно осведомился полковник Гущин, когда конвой привел парня и по приказу Гущина снял с него наручники. — Я вам своим здоровьем клянусь, я ее не убивал! Все было так, как я вам сказал, — я ее нашел уже мертвой. И кастрюльку с плиты я не сбрасывал… да что же мне никто не верит-то?! — Алексей Лаврентьев смотрел на Гущина, на Клавдия и Макара почти с мольбой.