— Я не знаю никакой Анны. А ту вторую бабу, шаманку, ведьму… с которой Максимка жил… Я ее тоже в глаза не видел, он мне про нее только рассказывал. Никого я не убивал! Я не знал, что Максимка убит, — думал, он от меня, подонок, ховается. Он у меня бабло занял, хотел раскрутиться с тачками, с сервисом. Просил меня, умолял по-родственному. Сулил половину доходов, а сам все спустил, в карты проиграл, нахватал долгов. А у меня у самого долги, кредиторы такие, что хоть в петлю… чечены мои кредиторы, ясно вам? Я брату по-хорошему сказал: «Отдай бабло». А он взял и исчез… Как сквозь землю провалился. И на звонки мои перестал отвечать! — И ты даже не стал его разыскивать? Ты, с твоими связями у воров? — насмешливо спросил его полковник Гущин. — Да мне самому до себя было — чечены кредиторы! Ты, мент, знаешь, что это значит? Я им баню, дело свое, бизнес отдал фактически даром в счет долга. Там такие проценты каждый день набегают, они мне счетчик включили, падлы… — Продал свой банный комплекс? — Гущин явно ему не верил. — Не продал, отдал! Хорошо, эта халупа у меня еще осталась. Хозяева в ковид сдохли прямо в доме! Дом чумным считается. Я его купил по дешевке. Но и дом отдам скоро им, чеченам… А Маркизка, сука, меня в такой момент кинул с баблом… Братец родной! Да я его сам бы удавил, своими руками… ублюдок жадный, мало я в молодости от него пострадал, сел ведь из-за него и из-за мамаши-жмотки… А то ты не знаешь, мент, мою историю, ты все знаешь… Ой, больно… мент, сука, ты перевязываешь меня или дальше калечишь?! Крымский выл и орал, дрыгал здоровой ногой, пока Клавдий Мамонтов затягивал жгут на его ноге и накладывал перевязку. — Никого я не убивал! — орал Крымский все громче. — Только меня сейчас хотел прикончить. Из пушки палил, — хмыкнул Клавдий Мамонтов. — Да я тебя, мент, за могильщика принял! Думал, чечены мне могильщика наняли, ну, киллера… заказали меня, терпение у них лопнуло ждать, когда я бабло верну. Гляжу из окна — с дерева кто-то на забор сиганул как пантера… сука ловкая… Думал, отобьюсь и скроюсь… В бега подамся. — Не скрылся, — отрезал полковник Гущин. — Хватит истерить. Отвечай на мои вопросы. Когда видел брата Максима в последний раз? — Когда видел… давно, зимой… а в конце марта я ему позвонил — деньги, мол, гони. А он вилять начал как сучий хвост: «Нет у меня, Костя…» На жизнь жаловался, прибеднялся. — Что он тебе говорил? — Что денег у него ни копейки. Он все, что у меня занял, в карты спустил. Он игрок! Ведь до того прежде дошел, что… жрать было ему не на что, не то что запчасти или тачки подержанные толкать. Он в курьеры подался тогда. — Врешь, он в марте в Бронницах жил в доме у Евгении Лаврентьевой, — оборвал его полковник Гущин. — Да то намного раньше было! Он ведь с бабой своей, ведьмой, и познакомился, когда курьером ей барахло домой привез из интернет-магазина. Сказал мне — я к ней в дверь, а она на меня глазами черными зыркнула, сразу пузырь водки поставила, стакан мне налила и руку мне в штаны, лапать меня стала, угощая. А потом сама в спальню меня, пьяного, затащила. Мол, соблазнила она его, у себя оставила дома — чтоб имел ее, трахал. А Максику что? Он и раньше таким делом не брезговал — баб одиноких ублажать. Он мне еще жаловался — он думал, она богатая, стерва, врала ему, что муж был крутой деляга, а в реале оказалось так, ничего особенного… Вы это… вы что сказали-то? Она его с сестрой пришила? Застукала, что ли, с сестрой?! Приревновала? Клавдий Мамонтов глянул на полковника Гущина — ваньку валяет Крымский перед ними или правда он «не в курсах»? — Черный «БМВ», на котором ты катался, — он ведь не твой, Костян. Чей он? — Полковник Гущин опустил пистолет дулом вниз. — Корыто старое? Ну, Максимки это тачка, да. Так он мне ее сам отдал в счет долга. Я потребовал — он отдал. Попробовал бы не отдать, паскуда! — Когда отдал? — В начале апреля. Да она ржавая вся! Не стоит ни хрена. — В апреле? А лжешь, что вы с ним давно виделись. — Он ее на сервис в Малинино отогнал и ключи им оставил. Когда я сказал, что заберу его тачку, он ответил: «Забирай прямо с сервиса». Ему, недоноску, видите ли, некогда было туда приехать, занят был зазнобой своей новой. Гулял от спонсорши своей тайком налево. — Какой еще зазнобой? — спросил полковник Гущин. — А я знаю? Новую какую-то б… себе подцепил. Похвастался мне — молодая, огонь, жопа — как мяч резиновый, и буфера как груши. — На «БМВ» брата ты откуда-то возвращался на болота, когда разборки ночью на заправке устроил. Откуда ехал? — С корешками виделся — имен вам не назову, хоть режьте, денег хотел занять, чтоб с чеченами рассчитаться. И корешки кинули меня. Как и братец… Да я бы не стал ради него, ублюдка, никого убивать, ясно вам?! Какая радость мстить за него, когда он меня сам подло кинул, бабло мне не вернул? Изворачивался, лгал?! А сам с бабами жил в свое удовольствие, имел их… А я один как перст… я полгода живу как на пороховой бочке из-за долгов. Я бизнеса лишился. Все, что имел, отдал… Мне чечены счетчик включили. Не рассчитаюсь с ними — секир-башка, и потрохов моих вы не найдете! А теперь вы, менты, меня еще полным инвалидом сделали — коленку мне прострелили, теперь хромой останусь! Он лупил по земле грязным, измазанным тиной кулаком и орал, матерился, а потом снова выл от боли в простреленной ноге. Полковник Гущин достал мобильный и вызвал шатурских стражей порядка на болото — прежде чем работать в оперативном плане с Костяном Крымским дальше, его надо было сначала отвезти в больницу — на операцию. Глава 29 Зазноба Местная полиция отвезла Костяна Крымского в больницу. Полковник Гущин объявил Клавдию Мамонтову и Макару, что остается в Николино-Расторгуеве, чтобы лично руководить обысками банного комплекса и дома на болоте. Затем он проведет с подчиненными по результатам задержания Крымского оперативное совещание. А они — его команда — пусть возвращаются домой к Макару. Клавдий хотел было возразить — я тоже с вами, однако шепотом Макар утихомирил его. — Во-первых, полковник Гущин до сих пор не в своей тарелке — крайне раздосадован и смущен тем, что в разгар вооруженного задержания он — ОН! — вместо того, чтобы оказаться в первых рядах, зацепился за проклятый гвоздь лямкой бронежилета и висел на заборе, — в этом месте Макар фыркнул, не сдержался, вспоминая картину, — и ему, грозному полковнику Гущину, самому понадобилась помощь. Оставим его пока одного, — произнес Макар. — Пусть остынет — надает здесь ЦУ и приказов, мигом станет прежним «командором». А во‐вторых, — внушал Макар, — Клава, ты герой, ты взял в одиночку самого Костяна Крымского, но… Клава, посмотри, на кого ты похож! Весь в тине, в ряске, а воняет от тебя — фууу! Местные опера нос воротят — болотный дух ведь не похмельное амбре, к которому они так привыкли. Клавдий Мамонтов закрылся в тесном мужском туалете деревенского отдела полиции в Николино-Расторгуеве, разделся догола и яростно мылся под краном холодной водой (горячей в отделе с зимы не водилось). Он с отвращением созерцал свой вонючий грязный «штурмовой прикид» — делать нечего, ехать придется чучелом болотным. Сменной одежды нет. В дверь туалета вдруг деликатно постучали. Клавдий, голый, приоткрыл щелку — Макар с набитой сумкой для гольфа. — Ты, Клава, возишь с собой на задержания массу полезных вещей — гранаты, пистолеты, удавки, медпакеты, — объявил он. — А я еще с нашего прошлого дела понял — надо мне тоже запас возить… шмоток для тебя. А то ведь кровища… грязища… Держи, переоденься в чистое. А прикид спецназовский сюда запакуешь супергерметично. А то меня в машине стошнит. Он просунул в приоткрытую дверь сумку и большой мешок для мусора «с ушками». Клавдий, переодеваясь, аж расчувствовался — вот друг, братан, душа — Макар… Заботливый! Джинсы Макара оказались ему, как всегда, коротки, а футболка с «Манчестер Юнайтед» в самый раз. Ботинки свои он отмыл под краном. Когда он покинул туалет, увидел полковника Гущина и Макара в коридоре у дежурной части. Макар что-то доказывал Гущину. А тот возражал. — Макар, ты человек сугубо штатский, а я таких, как Крымский, видал-перевидал в полиции, — внушал Гущин устало. — Да, он нам заливает, что женщин не убивал. И версию вроде как убедительную состряпал — мол, не стал бы за брата мстить, потому что брат младший кинул его с деньгами, облапошил. Макар, он такого кидалу со своими связями в уголовном мире разыскал бы через неделю, если бы захотел, понимаешь? А он Маркиза не искал полтора месяца. С чеченами-кредиторами разбирался? Лживая отговорка! Словам Крымского верить нельзя. Он нам классическую тюремную истерику закатил. Помнишь, нам Ева про сына говорила — мол, он отец лжи. Я ее выражение запомнил. Так Костян Крымский и есть настоящий отец лжи. Он дважды по прежним своим убийствам так лгал на следствии и суде, так искусно изворачивался, что получал меньше, чем запрашивало обвинение. Конечно, добровольно он в убийстве сестер не признается никогда, потому что теперь ему светит пожизненное заключение, понимаешь? У него срок за вооруженное сопротивление полиции и хранение огнестрельного оружия уже реальный, а еще двойное убийство при отягчающих обстоятельствах — по мотиву мести. Ему есть за что биться и лгать нам. — Федор Матвеевич, но вы вспомните, что сами же установили на местах обоих убийств, — не сдавался Макар. — Что шаманка Евгения открыла калитку своему убийце и впустила его на участок. Вы сказали, что он ей знаком был, и она его не боялась. Разве подпадает под такое описание Костян Крымский? Хорошо-хорошо, можете возразить, что Маркиз ее с братом когда-то раньше познакомил. Ладно. Но Анна Лаврентьева! У себя дома она запиралась на все замки и на цепочку. А убийцу своего впустила в квартиру легко. И что? Она впустила Костяна Крымского? — Он мог представиться кем угодно — из Мосгаза, из собеса, из Сбербанка. Макар — он уголовник, убийца, он в тюрьме таким трюкам научился, что… куда бабам с ним тягаться. Ладно, хватит препираться — поезжайте домой с Клавдием и отдыхайте. Вы мне очень помогли сегодня. — Полковник Гущин смущенно глянул на подошедшего Мамонтова. — Без вас бы я не справился. Я здесь закончу с обысками и ночью вернусь на патрульной машине. По пути в Бронницы Макар сначала помалкивал. А потом не выдержал: — То, что Крымский убийца — шансов пятьдесят на пятьдесят, согласен? Наш командор от расстройства, что оплошал, уперся. Время пройдет, и его точка зрения изменится. А меня знаешь что поразило? — Что? — спросил Клавдий Мамонтов задумчиво. В принципе, он был с Макаром в чем-то согласен, однако… подобно Гущину, все же до конца не верил утверждениям Крымского о его невиновности в убийствах. — Мы себе образ нарисовали — прямо Аль Капоне, мол, авторитет криминальный, садист безжалостный, за брата убил, отомстил кроваво… А он нам — «Максимку пришили?» — Макар передразнил Крымского. — Меня его жаргон убил. Мол, «пришили» его и че? А кто пришил? Ни жалости я в словах Крымской вонючки не услышал, ни горя, ни гнева праведного, ни сострадания к младшему брату. Ни жажды мести его убийцам. Полный пофигизм. И страх лишь за свою шкуру. Я его себе этакой гориллой уголовной представлял, братком, который из ревности мог вора в законе к «мерсу» наручниками приковать и заживо сжечь… А Крымский мозгляк оказался с виду — тощий, плешивый, со вставными зубами в сорок с хвостом. — Он законченный психопат, Макар, — возразил Клавдий Мамонтов. — Он меня из окна лишь увидел, за кого он там меня принял — дело десятое, но он в момент схватился за ружье. Он оружие пускает в дело не задумываясь, с ходу. Он так мог и нож применить, и дубинку в наших убийствах… Гущин, конечно, не надеется найти в его банях и на болоте нож, которым шаманке горло перерезали, и тот тяжелый предмет. Но он хочет досконально все отработать в этом направлении. А насчет вставных зубов — у Крымского за плечами два срока, в совокупности восемнадцать лет тюряги. Никакие зубы не сохранятся, повыскакивают… — Ладно, пусть полковник до рассвета пашет в Николино-Расторгуеве. Мартышкин труд. — Макар вздохнул. — Но твое героическое задержание Крымского урода было подвигом почти эпическим, былинным. Клава, ты меня снова восхищаешь. И пользу оно расследованию все же принесло. Знаешь какую? — Ну, какую? — Клавдий Мамонтов снисходительно усмехнулся. Похвала Макара была ему приятна — а то! — Со слов Крымского мы теперь точно знаем, что в нашем деле появился кое-кто еще. Кое-кто до этого момента нам не известный. Или… почти не известный. — О ком ты говоришь? — О зазнобе. Помнишь, Крымский упомянул, что у Маркиза появилась новая девица — роман тайный, который он от шаманки Евгении скрывал. Крымский нам даже описание ее дал со слов братца — попка, буфера… — Но он же ее не видел. — У нас есть человек, который видел эту особу. Клава, ну давай, вспоминай, ты же не утопил память в болоте, а? Клавдий Мамонтов глянул на него. — Черт! А я и забыл! Официант в «Лесном»! — Точно — официант Гриша, столь жадный на деньги. Он заявил, что Маркиз вторично приезжал в ресторан уже с девицей. Мы его тогда по этому вопросу не раскрутили. Так что мы сами без командора дожмем его прямо сейчас. «Лесное» допоздна открыто. А нам как раз по пути. — Официант хоть и видел «зазнобу», но описал ее хуже, чем Крымский, лаконичнее. Обезличенно. — Возможно, сейчас он ее опознает, — ответил Макар и свернул с шоссе в сторону отеля-ресторана. — Что-то темнишь, братан. — Я рассуждаю. Да, девица может быть совершенно не знакомой нам персоной. Маркиз, судя по его внешности и характеристике братца, слыл заядлым бабником. Мог и по интернету познакомиться с новой пассией. Однако… есть один любопытный момент, на который мы сразу не обратили внимания. — На какой еще момент? — Клавдий Мамонтов напрягся. Макар не зря все затеял, ой не зря… — Тот допрос в Чугуногорске Алексея Лаврентьева перед тем, как Гущин выпустил его на свободу, помнишь? Парень сказал — Евгения приезжала к ним на съемную квартиру в Жуковский в надежде стать посредником в их квартирном споре с матерью. Ее кто-то привез на черной тачке. — У Маркиза был черный «БМВ», выходит, он привез шаманку. Но Лаврентьев его не видел. — Зато Маркиза видела его жена Дарья, — тихо молвил Макар. — Она провожала шаманку на улицу, спустилась с ней на лифте. Та ее хотела вроде как убедить повлиять на мужа… — Да, — Клавдий Мамонтов кивнул, — логика есть. Но… слушай, даже за твои деньги официант в «Лесном» не сможет ее опознать так, что это станет процессуальной уликой, потому что словесный портрет не… — Почему словесный? Я ему фотку на опознание сейчас предъявлю, — и Макар, как фокусник, достал из кармана мобильный, пролистал, а там… Пять фотографий Дарьи — жены Алексея Лаврентьева — на фоне полицейских машин.