— Жертвоприношение устроил себе, отродье!! Яростный визг обезумевшей Евы — за кустами… Клавдий Мамонтов продрался сквозь заросли и… Огромный костер — куча сухого камыша и веток — полыхал ярко и страшно. Над костром поднимался столб черного дыма. Клавдий Мамонтов замер. В пламени он ясно увидел обугленный человеческий череп, воздетый на палку. И черные от сажи человеческие кости, обезглавленный скелет, который тоже лизали языки пламени. Череп на палке словно плавился… его очертания странно менялись… кость будто таяла… Сквозь черный дым и едкую смрадную гарь Мамонтов увидел за костром на фоне кустов два силуэта. Два призрака. Адам держал Лидочку на руках, крепко прижимая к себе. — Отпусти ее! — взревел Клавдий Мамонтов, потому что ему померещилось, что он… Принц Жаба… отродье, сжегший в костре неизвестного им человека, чьи кости и череп он видел собственными глазами, швырнет в огонь и дочку Макара. Все дальнейшее произошло в какие-то доли секунды. Адам, грязный от сажи, еще крепче прижал к себе девочку, а Лидочка, тоже вся в саже, обняла его руками за шею, приникла к нему. Из кустов грянул выстрел. Пуля попала в череп, водруженный на палку, сбросила его в пламя. Из кустов показалась Ева с карабином — она вновь вскинула его вверх-вниз, перезаряжая, и… — Look! Look![13] Ведьма! — пронзительно закричала Лидочка, указывая в сторону Евы. — Явиться как в сказка за тобой! Я так и знать! Чувствовать! Я не дать ей тебя убить! Тебя спасать! — Нет, беги к лодке! — Адам, быстро наклонившись, спустил ее с рук. — Уплывай, мое сердце! Прощай! Клавдий Мамонтов на миг потерял дар речи… ошибся? Он ошибся?! Лидочка и принц Жаба, они… заодно, что ли? Вместе здесь?! У костра со скелетом?! Ева резко обернулась в его сторону и… Выстрел! Пуля попала Клавдию Мамонтову… Она целилась ему в сердце, но поразила левое плечо. Фонтан крови! Мамонтов рухнул на колени, зажимая рану рукой. Перед глазами его все поплыло. — Скорей оба к лодке! — смог лишь крикнуть он. Но… Адам не стал спасаться бегством — он бесстрашно бросился на мать, пытаясь выбить у нее из рук ружье. Она остервенело наотмашь ударила его прикладом. Он отлетел в сторону. Рот его был разбит. Четырехлетняя Лидочка тоже не побежала к лодке, она выскочила вперед, растопырив ручки, заслоняя своей крохотной фигуркой принца Жабу… Маленький защитник — чумазый и отчаянно храбрый… Ева без всякой пощады пнула девочку ногой — отшвырнула как щенка с пути, вскинула карабин, целясь в Адама, лежащего на земле… — Ненавижу! — крикнул он ей. — Ненавижу тебя! — Сдохни, отродье! — Она прицелилась. Она бы выстрелила ему прямо в голову, вышибла мозги, но Клавдий Мамонтов, собрав все силы, поднялся и обрушился на нее, выбивая карабин, стараясь повалить безумную на землю. Однако потеря крови сказалась — его реакция не была уже прежней, молниеносной. Поверженная Ева вывернулась из-под него, яростно ударила кулаком прямо в плечо по ране… И Клавдий Мамонтов от болевого шока потерял сознание. Но все же несколько минут он выиграл — пусть и такой ценой. Пока Ева поднималась на ноги, шарила в кустах, ища отброшенный Мамонтовым карабин, пока снова перезаряжала его, Адам не терял времени даром. Он подхватил Лидочку и бросился на берег — к лодке. Макар и полковник Гущин в этот момент как раз преодолели и отмель, и тот участок воды вплавь, что разделял отмель и остров. Гущин сразу согнулся в приступе тяжелого кашля. Когда он окунулся в воду, ему показалось, что сердце его вот-вот остановится. Его легким не хватало воздуха. И Макар помогал ему не просто плыть в холодной майской воде — но не пойти ко дну. Они оба слышали выстрелы, но не видели, что происходит на острове за кустами. А теперь на их глазах из кустов выскочили закопченные Адам и Лидочка. Лицо Адама было в крови. Он вскинул девочку на руки, кинулся к лодке. Усадил ее туда и… оттолкнул лодку от берега. А сам остался. — Лодку отгони подальше, папаша! — завопил он, узрев Макара и Гущина на берегу. — Она вашего прикончила! Убила мента! У нее карабин — она у отчима украла! Спаси дочку, папаша! Ты мне за нее головой отвечаешь! Спасай ее, отец хренов! А я… с бешеной сукой сам сейчас разберусь!! Макар не осознал в первый миг, что орет этот мальчишка… окровавленный, грязный от копоти… с развевающимися светлыми волосами… И почему Лидочка поднялась во весь рост в лодке и глядит в его сторону, и руки к нему протягивает… Он же украл ее… похититель… И чем так воняет… чем-то жутким, смрадным — не только дымом и гарью, но и еще… словно горящей пластмассой… Лодка под Лидочкой могла вот-вот перевернуться — Макар прыгнул в воду, поплыл, ухватился за борт рукой. — Папа! Ты спасти мой принц! — страстно крикнула Лидочка — ее измазанное сажей личико было мокрым от слез. — Ведьма приходить его убивать… мы ее казнить, как в сказка, — гори, ведьма, гори… Мы ее на костер… Но она как Кощей… нет ее смерть здесь! Она жить и стрелять! — На дно, ляг на дно. — Макар дернул дочку за пижаму, повалил ее на дно, поплыл, толкая лодку все дальше, дальше… Ему казалось, что всеобщее безумие поразило и Лидочку: что она лепечет? Про какой костер? Какую казнь? Автомобильный сигнал! Он прозвучал резко. Громко. Из рощи на полной скорости на берег, прямо в воду на отмель, выехал черный внедорожник «Форд». Из него выскочили трое мужчин. И все дальнейшее снова произошло в какие-то доли секунды. Почти одновременно. Полковник Гущин, еле справившись с новым диким приступом кашля, обернулся — он узнал тех, кто примчался на «Форде». Василий Зайцев, его отец Иван Зайцев — как был, прямо из постели, в пижамной куртке и штанах. Третий — их шофер. В руке Ивана Зайцева был охотничий карабин. Он стоял на ногах, но шофер крепко поддерживал его сзади, страхуя. — Папа, дай мне карабин! Она его сейчас убьет! — крикнул заполошно Василий Зайцев. — Нет. За такое тюрьма даже так. — Иван Зайцев, широко расставив ноги, старался встать прямо, он профессиональным жестом охотника перезарядил карабин. — Я тебе не позволю сесть, сынок… Я сам… Это наше с ней дело. Она мне жена. А ему — мать. Ева!! Опомнись! Приди в себя! Это же твой сын! Твой ребенок!! Из кустов медленно вышла Ева, она держала карабин у плеча, целилась то в стоящего на берегу Адама, то резко дергала дуло в сторону Гущина, снова зашедшегося кашлем. — Брось оружие, Ева! — прохрипел Гущин. — Пошел на… мент! Не вмешивайся. Ты не на моей стороне. Жаль. Я старалась тебя убедить. Но ты мне так и не поверил. Ты мой враг. Ничего, узришь его жертвенный костер, найдешь в нем кости — тогда поймешь, — голос ее звучал глухо. — А за тот ваш штурм, за смерть Селафиэля, за моего возлюбленного Самаэля-Адама, за них обоих я уже посчиталась с твоим другом. Слышишь ты, мент? Я убила вашего! И я ни о чем не жалею! Следующий на очереди в ад — отродье! А ты пошел на… Не лезь в мое семейное дело! Гущин быстро заслонил собой Адама. — Что застыл? Прыгай в воду! Ну! Твоя мать сошла с ума! — Она тогда выстрелит прямо по лодке. По девочке. Или вас тоже убьет. — Адам оттолкнул его прочь. — Она за мной пришла… мать не мать, хуже мачехи… сука… Ну давай, стреляй! Я тебя не боюсь! Мама, я тебя ненавижу!! — Возвращайся в ад! Отродье! Два выстрела грянули одновременно. Ева стреляла в сына. Но ее муж Иван Петрович Зайцев своим дальним выстрелом опередил ее на долю секунды — его пуля попала в ствол карабина. Удар был такой силы, что отбросил Еву назад. Расщепленный карабин шлепнулся на песок. Ева, взревев как зверь от ярости и разочарования, в два прыжка достигла Адама, вцепилась ему в горло, пытаясь уже не застрелить, но задушить. Полковник Гущин, подскочив сзади, рванул ее за плечи прочь от парня, которому она могла свернуть шею… Выстрел с берега! Иван Петрович Зайцев снова не промахнулся. Пуля попала Еве в правый бок. И она с воплем боли рухнула на песок, отпустив горло сына. — Папа, ты ее ранил! Ты попал! — закричал с берега Василий Зайцев. — Я «Скорую» вызову! Ева корчилась на песке. Но полковник Гущин на нее даже сейчас не взглянул. — Покажи, где тело… где мой напарник, — он обращался к Адаму, схватившемуся обеими руками за горло — от боли он не мог говорить, лишь хрипел. Они, спотыкаясь, шатаясь, продрались сквозь кусты. Костер… Удушливая вонь горящей пластмассы… Среди пламени — обугленный ком, никто бы уже не признал в нем оскаленный безглазый череп… Останки скелета, ребра, берцовые кости, что плавились в огне, источая тот самый едкий пластиковый запах… И — у костра на траве окровавленный Клавдий Мамонтов. Полковник Гущин рухнул возле него на колени. — Сынок… сынок… Клавдий… Мамонтов с усилием открыл глаза. — Живой! — Гущин лихорадочно осматривал его, ища, куда тот ранен. Начал сдирать с себя мокрую рубашку, чтобы перевязать. Адам через голову скинул с себя толстовку. — Моя сухая, — он протянул ее Гущину. — Эдемский… — Клавдий Мамонтов скосил на него взгляд, стараясь сфокусироваться. — Живой… В плечо, да? Только в плечо она тебе попала? Больше никуда? Что ты сказал, не пойму. — Гущин, разрывая толстовку на полосы, уже готовился его перевязывать. — Эдемский червячок, — прошептал Клавдий Мамонтов и снова провалился в небытие.