Глава 41 Жажда убийства Минуло три дня. Макар вспоминал то время впоследствии с самыми противоречивыми чувствами. Он лично, забрав Лидочку, вместе с ней спешно отвез Клавдия Мамонтова в городскую больницу Бронниц, и там раненого срочно прооперировали. День Мамонтов пробыл в реанимации, а затем его по приказу полковника Гущина перевели в Центральный госпиталь МВД в Москву, на Октябрьское Поле. Еву, доставленную «Скорой», тоже прооперировали в городской больнице Бронниц, и все дни после операции она находилась в реанимации под охраной полиции, ее состояние оставалось тяжелым, и допросы откладывались. Макар, как и Гущин, за все три дня не сомкнул глаз — тревога за Клавдия и огромная масса следственно-оперативных мероприятий, что навалилась моментально, заставляли и его, и полковника держаться из последних сил. Макар больше всего боялся, что Гущин после заплыва в холодной воде сляжет с температурой или с чем похуже, учитывая состояние его легких. Однако Гущин не слег. Макар, когда с Лидочкой вез Клавдия Мамонтова в больницу, по дороге позвонил домой и попросил гувернантку Веру Павловну немедленно привезти для полковника сухую одежду — из его багажа. Старая гувернантка кроме одежды захватила еще и термос с горячим чаем. И бутылку коньяка — разбавить чай. Следующим великим потрясением стали для Макара обнаруженные в костре кости скелета, о которых он узнал от полицейских… — Это не человеческие останки, а наглядное учебное пособие для школ, — вынесли свой вердикт при осмотре вызванные на остров эксперты-криминалисты. — Скелет и череп изготовлены из полимеров. Из пластика. Полковник Гущин оставил «скелет» на потом, он был занят допросом Ивана Петровича Зайцева. Того вместе с сыном Василием и шофером доставили в управление. Зайцев-старший сидел в кабинете, укутавшись в шерстяное одеяло, которое ему дали полицейские. — Мужик, оказывается, намного крепче, чем мы о нем думали, Макар, — заметил полковник Гущин. — Несмотря на свою болезнь, он сделал то, чего не смог я, — именно он остановил Еву. Если быть до конца честным, то именно он спас Адама от смерти. То же самое он объявил и самому Зайцеву-старшему, когда начал свой разговор с ним. — Вы спасли парня. Если бы не ваш меткий выстрел, расщепивший карабин, которым ваша жена так умело воспользовалась, она бы убила сына. — Я и представить себе не мог — какая она на самом деле, — тихо, с содроганием ответил Зайцев-старший. — Моя жена… женщина, которую я любил много лет. Безумие, что разрушило ее личность, изменило ее до неузнаваемости. Ненависть. Жажда убийства… — Как вы так вовремя оказались на берегу? — задал полковник Гущин самый главный вопрос. — Вася меня разбудил на рассвете — вне себя от тревоги. Сказал, что ни Адьки, ни Евы нет дома. А в моем кабинете сейф открыт, и оттуда пропал мой охотничий карабин. Ева украла ключи от сейфа из ящика моего стола, — продолжал Иван Петрович Зайцев. — Я все понял, когда добрел до кабинета и увидел сейф … Что она вооружилась и пустит карабин в ход не задумываясь. — Где она научилась стрелять? — Я сам ее учил. Я охотник. У меня и отец был страстный охотник. Мы с Евой ездили в леса под Кострому, охотились на уток. Она неплохо била дичь. Я знал, если что — она не промахнется… — А как вы догадались, что надо ехать на залив к островам? — Полковник Гущин разглядывал смертельно больного мужчину, которого он прежде вообще не брал в расчет из-за его недуга, а тот появился столь внезапно и так резко поменял весь ход событий на острове. — Ева в последнюю нашу ссору кричала про «логово», грозилась, что выследит Адама. И упоминала про острова и про того несчастного ребенка — девочку, которую в апреле нашли утонувшей в яме… В ее больном мозгу все переплелось, она убеждала меня, что это Адька крадет детей и держит их в логове на одном из островов. А я вспомнил, как он сам мне говорил — я его спрашивал: «Куда плаваешь на лодке, капитан?» А он: «По озеру, иногда на залив, на острова». Он не скрывал от меня. У нас с ним всегда были хорошие отношения. Он не искал у меня защиты от материнской паранойи — он слишком гордый парень и независимый. Тем более он понимал, что мне… не так много остается жить. И не грузил меня проблемами. — Иван Петрович Зайцев потер рукой лицо. — Когда я увидел, что карабин исчез, а их обоих нет дома, то… я решил действовать сам. Я думал, что искать их надо сначала именно на островах. От нашего дома до них рукой подать. — Но вы больны. Как у вас хватило сил? — Вася был со мной. — Иван Петрович Зайцев глянул на Гущина. — Мой сын… Он мне помог. С ним надежно. И он не отговаривал меня. Он сам было схватился за карабин. Надо же было спасать Адьку… Речь шла о жизни мальчика. Но разве я мог позволить сыну стрелять по своей жене? — Зайцев-старший умолк. — За такое все равно — суд, даже если адвокаты квалифицируют стрельбу как самозащиту при крайней необходимости… Но это месяцы следствия и судебных тяжб. К тому же неизвестно, как все повернулось бы на месте — он фиговый стрелок, мой Вася, в отличие от меня. Он мог убить Еву или попасть по неопытности в Адьку… или вас застрелить. Нет, я должен был все сделать сам. Это был мой долг. Мой последний долг в этой жизни. А вы как считаете, полковник? — Я считаю, что вы поступили правильно. Как муж, как отец. Как мужчина. Долг вы свой выполнили. И парня спасли. — Полковник Гущин смотрел ему в глаза. — Если вам будет от этого легче, знайте — у вашей жены ранение не смертельное, ее жизни уже ничего не угрожает. Но ей предстоят долгие годы лечения в закрытой психиатрической больнице специального типа. Кроме покушения на жизнь сына и причинения тяжких телесных повреждений сотруднику полиции, мы подозреваем ее в совершении еще двух убийств. — Той несчастной девочки, найденной в яме?! В смерти которой она так настойчиво и безумно обвиняла Адама?! Она отводила подозрение от себя? — хрипло воскликнул Иван Петрович Зайцев. — Нет. То было не убийство, а трагический несчастный случай. И он не имеет никакого отношения к событиям, о которых я сейчас говорю. — А тогда кого же еще убила Ева? — Вам знакома некая Анна Лаврентьева? — спросил полковник Гущин. — Нет. Кто это? — А Евгения Лаврентьева? — Впервые слышу. — Ваша жена никогда не обсуждала с вами то, что произошло с ней в роддоме, когда Адам появился на свет? — Ее в последние месяцы терзали бредовые идеи — она постоянно их высказывала и мне, и Васе, и прислуге. Говорила, что во время родов у нее произошла клиническая смерть и якобы именно Адька ее вызвал. Еще младенцем. Как к подобному относиться всерьез? — У вашей жены, возможно, психоз Капгра. Но это установит лишь судебно-психиатрическая экспертиза. В любом случае домой ваша жена уже не вернется. — А на мои похороны ее отпустят? — спросил Иван Петрович Зайцев с кривой горькой усмешкой. Полковник Гущин сам настоял, чтобы его не задерживали, а отпустили домой под подписку о невыезде. Но никто и не возражал — даже следователь СК. Обстоятельства стрельбы на острове говорили сами за себя. Макар вспоминал, как они после долго беседовали и с Василием Зайцевым — тот подтвердил слова отца, что это он разбудил его. — Я встал отлить, — объяснил он по-простому. — Иду мимо кабинета — дверь нараспашку и сейф открыт. Меня как током шарахнуло! Все, как вы и предупреждали меня, сбылось. Но, клянусь, я сам забрать ключи никак не мог. Отец — хозяин дома — пока жив. Как бы я ему объяснил? А Ева просто взломала замок ящика в его столе и украла ключи. Оружейный сейф у нас как шкаф, там механический замок. Я думал, папа и с кровати-то не поднимется, он такой слабый, а он встал. Попросил разбудить нашего шофера, чтоб тот ему тоже помогал идти. И мы поехали втроем. Я поразился, какой он… Мой отец. Он все взял на себя. И после этого разговора полковник Гущин вновь повторил Макару, что Зайцев-старший, оказывается, намного физически здоровее, чем им представлялось раньше. И может, еще поживет на свете? Макар ответил, что Зайцев-старший поражен до глубины души той жаждой убийства, которая скрывалась в Еве до поры до времени. А может, она, эта жажда крови, была в ней изначально? — Вот вам и ответ, Федор Матвеевич, на сомнения Клавдия нашего — в чем ее мотив для убийств Лаврентьевых. Не только психоз. Но и ее патологическая жажда убивать. На острове она проявилась наглядно и страшно — она едва не убила Мамонтова. Если бы не первый выстрел ее мужа, она бы прикончила и сына, и вас… И даже лишенная ружья, она пыталась задушить Адама — убивать была готова голыми руками. А значит, могла в тех двух наших случаях воспользоваться и ножом, и тяжелым предметом, которым она оглушала сестер. Любое оружие она использовала. Так в ней силен безумный инстинкт, жажда крови… Штурм ГЭС, когда на ее глазах гибли члены их секты и ее любовники, сломал ее психику… А сама она готовилась принять яд. — Насчет тяжелого предмета, — заметил задумчиво полковник Гущин. — Среди канистр, из которых Адам на глазах твоей дочки поливал свой костер с пластиковым школьным скелетом… криминалисты обнаружили небольшой ломик. Надо узнать, откуда его приволок на остров наш непредсказуемый… — Принц Жаба? — спросил Макар. — У меня к нему масса вопросов, Федор Матвеевич, не только этот. — В любом случае расследование в отношении Евы не будет полным, пока мы не найдем частного детектива, с которым она общалась, — подытожил Гущин. — Если бы лишь Ева о нем твердила, я бы, возможно, счел ее выдумкой или интерпретацией воображения утверждение, будто она якобы к какому-то детективу обращалась, пользуясь данными, которыми снабдил ее Василий Зайцев. Однако то, что детектив, наводивший справки в родильном отделении, существует на самом деле, вам с Клавдием подтвердила заведующая Полонская, лично с ним беседовавшая по телефону. Значит, детектив не очередной миф Евы. Однако пока на след его мы так и не напали — все агентства, которые мои сотрудники уже проверили, дают отрицательный ответ — нет там никакого частника по имени Андрей Григорьевич… Хотя он мог назвать вымышленное имя. Но зачем? Это была его рутинная работа — навести справки в интересах клиентки за плату, — ничего архисекретного. В любом случае мы обязаны его найти, потому что именно детектив — главное связующее звено между Евой и прежней заведующей родильным отделением Анной Лаврентьевой. Для следствия необходимый факт — доказать их связь через детектива. — Может, она нам сама теперь что-то расскажет, когда ее из реанимации в палату переведут? — спросил Макар. — Ты на нее особо не рассчитывай. И Макар нехотя согласился. Слишком много непонятного и неразгаданного еще оставалось в этом запутанном деле. Хотя главная опасность — Ева — была уже, к счастью, нейтрализована. О матери Макар желал говорить с сыном. Да, он не скрывал: к Адаму у него накопилось много вопросов. И не только из-за ночного похищения Лидочки. Хотя теперь Макар и в этом не был до конца уверен. Не похищение, но совместный добровольный побег на острова. Его маленькая дочка не выступала в роли жертвы в ночных событиях. Нет, она, оказывается, играла в них весьма активную и самостоятельную роль. Он осознал это, едва лишь заговорил с Лидочкой. Он не делал скидки на ее малый возраст. Его дочка умна не по годам и независима в своих поступках и симпатиях. Так и вышло с чертовым принцем Жабой, навязавшимся на их голову… Макар горячо убеждал полковника Гущина отправить парня к себе домой — пока в доме Зайцевых хозяйничала полиция, проводя обыски. Не стоит оставлять Адама в Бронницком УВД в кабинете под присмотром сотрудника розыска. Лучше отослать его к нам под присмотр гувернантки и горничной. Он и Лидочка — оба должны сначала отойти от стресса, от шока… Макар не считал, что совершает ошибку, отправляя ночного похитителя к себе домой. Он поступил так после того, как по дороге в больницу Клавдий, борясь со слабостью от потери крови, шепотом рассказал ему, что открылось ему у костра — как сама Лидочка бросилась бесстрашно защищать принца Жабу и как схлопотала удар ногой от безумной Евы… Как они стояли у костра — Адам держал ее на руках… Да и Макар помнил, как Адам усадил его дочку в лодку и оттолкнул от берега, спасая от матери, а сам остался, вызывая ее ярость на себя… Дома в присутствии всех домашних — и сурового полковника Гущина, и молчаливой Августы — он начал свой собственный, отцовский мужской разговор с принцем Жабой. Час отца… Гнев отца! И снова вспомнил Клавдия, глядя на Августу, настороженно созерцавшую Адама. Как Клавдий шептал ему: рисунки… Августа мне показывала свои рисунки еще раньше… Создание в лодке со змеиным хвостом вместо ног, я его счел Тритоном, но это не античный образ, а Эдемский червячок… Помнишь, как назвал нам ребенка Евы сектант? Макар, Августа обладает редким даром предвидения событий… Мы и прежде с подобным ее даром сталкивались — разве ты не помнишь? Не считай, что у меня сейчас лихорадочный бред от раны… А задумайся, ты же ее отец… Макар перед их мужским разговором не поленился заглянуть сам в рисунки старшей дочери. И отыскал в ворохе картин Августы тот самый ее рисунок. И его поразила одна деталь — нет, не странные глаза Эдемского червячка, — желто-золотистые огни… И не змеиный хвост вместо ног. А то, что у нарисованного Августой персонажа был обнаженный торс. Адам, снявший свою толстовку и отдавший ее Гущину для перевязки раны Клавдия Мамонтова… Полуголый пятнадцатилетний подросток, которому полицейские, как и его отчиму, выдали казенное одеяло, чтобы завернуться в него и согреться. Таким — закопченным, в одеяле, — он и явился на полицейской машине в дом на озере. — Как полицейские к нам его привезли, мы с Машей сразу напоили его горячим чаем, от еды он сначала наотрез отказался, — докладывала Макару гувернантка Вера Павловна. — Я отправила его в душ, он же весь грязный. Дала ему вашу, Макар, чистую толстовку и спортивные брюки! Потом вы Лидочку домой вернули и уехали к полковнику на весь день. А они… дети… Я с них глаз, конечно, не спускала, но у них свой особый мир. Лидочка от мальчика просто не отходила, и Августа с ними была все время. Я, как вы и просили, про ночное похищение с ним не заговаривала. Они пообедали, затем сидели на веранде. Мальчик с Лидой говорил на английском, у него великолепный английский и хорошо поставленное произношение. Он не по возрасту харизматичен, — шепнула гувернантка взволнованно. — Он рассказывал девочкам сказку — я так поняла, своего собственного сочинения. — Где ты раздобыл скелет? — спросил Макар Адама, начиная свой Час Отца. — Моя бабушка была директором гимназии. — Адам сидел на диване в гостиной, они все расположились напротив него, и только одна Лидочка угнездилась рядом. Цепко ухватила его за руку — ее крохотная ручка тонула в его крупном худом кулаке. — Это нам известно. — Она преподавала биологию. Когда в гимназии шел ремонт и меняли оборудование, она забрала Мертвяка домой — я ее упросил. Он прикольный. — Скелет? Наглядное школьное пособие для уроков биологии? — не выдержал, вмешался полковник Гущин. — Ага. Ему полсотни лет, по нему еще мой прадед школяров учил. А когда бабушка умерла, и она… не мать моя заставила меня переехать, и они с отчимом нашу квартиру продали, я забрал коробку со скелетом на память о моей прошлой жизни. Единственная вещь, которую я взял с собой… Нет, вру, еще бабушкины книги и учебники. Потом сам собрал Мертвяка заново. Как конструктор анатомический. — А зачем ты тогда скелет сжег на костре, раз так трепетно хранил как памятную семейную реликвию? — спросил Макар, покосившись на Лидочку — она внимательно слушала. Что она понимала в свои четыре года? — Перформанс — сюрприз твоей дочке. — Адам в упор глянул на Макара. — Как в старой сказке — верные друзья пытаются спасти друг друга: она меня от проклятия злой ведьмы… суки безжалостной. А я ее… — От чего ты собрался спасать мою дочь? — взвился Макар. — От заброшенности и одиночества, я тебе раньше объяснял, папаша. Не злись на меня — так уж вышло. Это судьба. Мы с ней встретились — как в сказке. Через пятнадцать лет ей стукнет девятнадцать, и я вообще на ней женюсь. — Чего?! — Макар хотел подняться. Полковник Гущин удержал его: тихо, тихо, продолжаем разговор! — Она еще маленькая. Пусть растет, кроха. Я ее буду оберегать и защищать, когда тебя нет. А тебя вечно дома нет, папаша, насколько я успел заметить. Тебя вечно где-то носит. И старшую твою немую я стану теперь опекать. Можешь на меня целиком положиться, — Адам вещал спокойно. И не было наглости или вызова в его словах. Они звучали как нечто решенное, само собой разумеющееся. — Так лишь в сказках бывает — все, что с нами случилось. Ну, считай, что сказка стала явью, и продолжение следует. Через пятнадцать лет я приду и попрошу у тебя ее руки. Сначала-то мне надо с собой разобраться, заслужить твою дочку.