Преодолеть расстояние от края поляны до этого места оказалось чуть ли не тяжелее, чем проделать весь предыдущий путь. В пяти шагах от цели Яннем остановился и неловко упал на колени. Его руки выпустили амулеты и обвисли вдоль тела, мелко дрожа, как у древнего старика, кровь стекала из носа и изо рта по подбородку. Но упал он не поэтому. Дикая боль, понемногу становящаяся нестерпимой, не так подкосила его, как то, что он наконец увидел, подойдя вплотную к источнику Тьмы, тлевшему посреди сожженной эльфийской рощи. Это был Брайс. И это не был Брайс. Абсолютно ничего в этом жутком существе, остове от человека, не напоминало его брата. Он лежал не на земле, как сперва показалось Яннему, а ВНУТРИ земли, словно она в какой-то момент стала мягкой, как мокрый песок, и он погрузился в нее, впечатав в рыхлую почву свое тело. А потом почва снова затвердела вокруг него, образовав яму, точно повторяющую очертания его тела. Тела, которое уже не было человеческим. Иссохшее, с ошметками истлевшей одежды, почти лишенное плоти: остались только кости, обтянутые сухой серой кожей, которая, казалось, прорвется, как пергамент, от одного прикосновения. Волосы и зубы выпали, на обоих глазах лежали комья земли. Но самым чудовищным было даже не это. Тело не просто лежало в земле: оно срослось с землей, с мертвыми пнями вокруг него. В буквальном смысле. Мелкие иссиня-черные ростки, толстые, склизкие, блестящие, тянулись из земли и прорастали прямо в плоть. На руках, ногах, ребрах, шее. Это сельфрилл, понял Яннем, тот самый эльфийский сельфрилл, которым Элавиоль грозилась казнить его самого. Он прорастет в твоем теле, у тебя на груди распустятся цветы, и никто уже не сможет тебе помочь… Это был сельфрилл, но не тот, другой. Тоже изуродованный скверной, как меллирон под Бергмаром и Серебряный Лист у его корней. Эльфийская магия в сочетании с магией Тьмы. Кто-то казнил здесь человека, погрузив в землю и приказав оскверненному сельфриллу прорасти сквозь его тело. И тем не менее этот человек все еще был жив. – О боги, – сказал Яннем. – Боги. Это не можешь быть… ты. «Я же сказал, уходи». Брайс действительно был жив. И в сознании. Яннем видел, как медленно, очень медленно поднимается и опадает его грудь, еще не пробитая чудовищными ростками, но до этого, похоже, немного оставалось. Его агония длилась давно, неделями, но умереть по-настоящему он почему-то не мог, и хотя Яннем был готов к тому, что ничего хорошего его здесь не ждет, то, что он обнаружил, повергло его в настоящую панику. Хотелось рухнуть ничком и заорать от ужаса, и орать, пока жадная Тьма, крутящаяся вокруг него и внутри него, будет разрывать его плоть и душу в клочки. Но она пока не сделала этого. Брайс держал ее на цепи. «Это не то, что ты думаешь, Яннем. Не то, чем выглядит». «Что он с тобой сделал? Эгмонтер. Это же он?» «Да. Он глуп. Всегда был глуп. Никогда не знал меры. Не знал, кому бросает вызов. Однажды он заплатит за это. Скоро». «Я хочу тебе помочь. Боги, Брайс, как тебе помочь?» «Я не нуждаюсь в помощи. Пожалуйста, уходи, я не смогу долго сдерживать ее, она голодна. Она всегда голодна». Так спокойно, хотя… «спокойно» – немного не то слово. В посмертии нет спокойствия и нет страстей, есть только желание брать. Стоя на коленях перед существом, которое еще недавно было его младшим братом, Яннем думал о том, какой все же силой должен обладать Брайс, если после того, что с ним сотворили – что он позволил сотворить с собой, – еще способен хотя бы отчасти контролировать адского зверя, который пожирает его самого. Брайс каким-то образом слился с Тьмой, не только ментально, но и физически, кормился ею и позволял ей кормиться собой. Яннем вдруг понял, что то, что он видит перед собой – нечто вроде промежуточной, переходной формы, как куколка бабочки. Пройдет еще какое-то время, и существо, которое он видит сейчас перед собой, снова преобразится. И тогда… «Помнишь, каким я был? Слабым. Потерявшим все силы. Зависимым от тебя. Подчинившимся. Искалеченным. Что мне было терять?» Брайс как будто слышал спутанные мысли Яннема, улавливал в них негодование и упрек и отвечал на все это, словно оправдываясь. И от этого делалось жутко, потому что слишком явно свидетельствовало, как много в нем все еще оставалось от человека. От прежнего Брайса. «Эгмонтер думает, что я в его власти. В полнолуние он придет и подожжет меня, чтобы на моих костях возгорелось темное пламя. Тебе лучше оказаться как можно дальше, когда это произойдет». – И ты ему позволишь? – хрипло спросил Яннем. «Ты не понимаешь, Ян. И он тоже не понимает. Власть Тьмы – обоюдоострый клинок. Она владеет тобой, ты – ею, иначе это не бывает. Она питает меня. Еще немного, и я буду готов. Она вернет меня. Вернет мне все, что у меня отняли. Что ты у меня отнял. Мою магию. Мое тело». – Это же вранье, Брайс. Это вранье. Тьма нашептывает тебе эти… эти мечты, чтобы держать тебя под контролем. Черные блестящие ростки, вросшие в тело Брайса, угрожающе зашевелились, словно пытаясь дотянуться до Яннема. И это было самым лучшим подтверждением его слов. «Ты ничего в этом не понимаешь. Придет время, и ты увидишь. Узнаешь. Теперь уходи. Я больше не желаю ее удерживать». Разумеется, Брайс говорил о Тьме. «Не желаю ее больше удерживать…» Он не сказал «не могу». Он совершенно не знал уже, где кончается его воля и начинается воля Тьмы, которая его поглотила. Но целиком ли? Яннем, шатаясь, поднялся. Утер рот ладонью, взялся окровавленными пальцами за кинжал на поясе. Это был последний из амулетов, самый сильный, сильнее всех прочих заряженный Светом. «Не прикасайтесь к нему как можно дольше, – предупредил Кармиэль. – Оставьте на самый крайний случай. Возможно, хватит на один или два удара. Но скорее всего, ОНО сожрет вас раньше, чем вы даже попытаетесь. Чем бы ОНО ни было». А что, если ОНО – это мой родной брат, а, элори Кармиэль? Что тогда? Тогда у меня, наверное, будет шанс. Яннем шагнул вперед, согнулся над вплетенным в землю скелетом Брайса и ударил по черному ростку, вросшему в его тело. Росток отпал, и из обрубка брызнула кровь. Яркая, алая кровь – человеческая, и Яннем с ужасом понял, что ростки сельфрилла действительно вросли в плоть Брайса. Его нельзя было сдвинуть с места, не обрубив их, каждый из них стал теперь такой же частью его тела, как палец или ухо… Не давая себе задуматься над этим, Яннем принялся обрубать ростки, один за другим, оскалив окровавленные зубы, не пытаясь уклониться от высоких фонтанчиков крови, бивших ему в лицо всякий раз, когда он разрубал очередной отросток. Брайс совершенно не реагировал на его действия: лежал все так же в каменной неподвижности, словно вмурованный в эту проклятую землю. Но ростки, которые уничтожал Яннем один за другим, извивались и плевались кровью. Яннем слышал, как беснуется Тьма вокруг него, кажется, даже ощущал ее удары. Однако то ли амулеты все-таки защищали его, то ли была другая причина, но Яннем не ронял кинжал и не падал. Он рубил и рубил, пока полностью не освободил тело Брайса от впивавшихся в него иссиня-черных ростков. Яннем бросил кинжал и впился пальцами в землю вокруг Брайса, пытаясь отрыть ее хоть немного, чтобы вытащить брата из ямы. В этом ему помогла собственная кровь Брайса, обильно хлеставшая из десятков ран на его иссохшем теле – боги, там же вообще не осталось плоти, только кожа, кости и кровь. Но кровь размягчила землю. Почва стала рыхлой и довольно легко поддалась. Яннем не знал, сколько времени рыл ее, в бешенстве, ярости и каком-то животном слепом упрямстве – так, должно быть, зверь отрывает нору, в которой засыпало его детенышей. Наконец земля отошла достаточно, чтобы Яннем смог обхватить Брайса за торчащие ребра и перекатить на бок, вытаскивая из ямы. От этого движения кровь потекла сильнее, но Яннем не дал себе передышки. Он рывком поднял Брайса – полностью лишенный мышц, тот весил не больше десятилетнего ребенка – и, повернувшись спиной к окровавленной яме, ринулся с поляны прочь. Он внезапно осознал, что уже давно не слышит голос Брайса в своей голове. Только вой Тьмы, у которой отнимали игрушку. Ну давай, подумал Яннем. Давай, останови меня, тварь, если уж так охота. Попытайся. Яннем не помнил, как пересек лес и добрался до лагеря. Очнулся только, поймав обращенные на него взгляды, полные такого смертельного ужаса, какого Яннем не видел даже в глазах своих врагов, которых по его приказу пытали в подземельях Бергмара. – Отойдите от них! Прочь, все прочь! – исступленно закричал Кармиэль. Эльфы попятились, глядя на короля Яннема и его брата с таким отвращением, с каким глядели бы на темного бога Ыхлыга, вышедшего из-под земли. Кем бы стал Брайс, если бы остался там и позволил Тьме и дальше питать себя и питаться собой? Демоном, равным Ыхлыгу? Или сильнее? – Убейте его… обоих… их надо убить сейчас… пока не стало поздно… – Сам и убивай. Яннем смутно слышал голоса Кармиэля и Вириэля, они препирались, как всегда. Яннем улыбнулся окровавленным ртом: люди всегда остаются людьми, как и эльфы – эльфами. Он выпрямился, чувствуя себя уже гораздо лучше без этого нечеловеческого, царапающего голоса в своей голове. На Брайса – вернее, на то, что осталось от Брайса, – он не смотрел с тех пор, как поднял его тело в иэллии. – Мы возвращается к Элавиоль, – сказал Яннем, и оба эльфа умолкли. – К вашим друидам. В Светлый лес. Пусть они его спасут. Его нельзя просто убить, потому что тогда Тьма, которую он в себя впитал, вырвется на волю. И сожрет нас всех. Он улыбался, говоря это. Эльфы обменялись красноречивыми взглядами («Я же предупреждал!» – «Помалкивал бы лучше»). Потом Вириэль повернулся к своим людям и сказал: – Соорудите носилки. Двое носилок, – добавил он, смерив Яннема взглядом, и улыбка Яннема стала шире. Странно, но он чувствовал неимоверное облегчение. Хотя по-прежнему не смотрел на своего брата. И ощущал густой запах его крови. – Мне не надо, я поеду верхом, – сказал он и потерял наконец сознание. Глава 11 Власть Тьмы – обоюдоострый клинок. Она владеет тобой, ты – ею. Иначе это не бывает. Брайс стоял в устье мертвого ручья с растрескавшимся дном, выложенным клочьями высохшего ила. В иле копошились странные, отвратительные на вид насекомые, то ли жуки, то ли пауки, выползающие из трещин. Их было не очень много, и они не нападали, словно были здесь полноправными хозяевами и знали об этом, а он, пришелец, чужестранец в незнакомой стране, не мог причинить им никакого вреда. Странно, они даже, казалось, приветствовали его. Откуда-то он это знал. Брайс сделал шаг, потом другой. Идти оказалось легко, ноги отталкивались от растресканной земли, словно он вот-вот готовился взлететь. По бокам от ручья стоял густой туман, багряно-серый, в нем что-то ворочалось и вздыхало, ухая с утробными стонами, которые могли быть спутниками и упоенного соития, и чьей-то агонии. Брайсу они не нравились, но ему вообще здесь не нравилось. Это высохшее русло ручья, огороженное живым туманом, походило на тропу. На дорогу. Он не представлял, что может ждать его в конце, но не было иного выхода, как идти вперед, потому что он знал, что если ступит в багряный туман, тот мгновенно сожрет его живьем и перемелет мясо с костями. Брайс пошел вперед, стараясь не наступать на копошащихся насекомых, лениво расползавшихся в стороны под его ногами. Наступил на одного, услышав под ногой мерзкий короткий хруст, торопливо отдернул ногу и с отвращением двинулся дальше. Кто-то звал его по имени, настойчиво, нетерпеливо, почти грубо. Кто-то, кто ждал в конце тропы. У него шевельнулось что-то вроде воспоминания, наполненного гневом и страхом: рыхлая почва, втягивающая его тело в разверзающуюся прямо под ногами могилу, комья земли на лице. Это сделал человек, чьего имени он не помнил. Но также Брайс знал, что этого человека здесь нет – тут было слишком далеко для него, слишком темно. В том месте, где оказался Брайс, люди, возможно, вообще никогда не бывали. Разве что те, кому уже нечего терять и кто согласился отдать всего себя, чтобы получить взамен исполнение всех желаний. Каких угодно желаний. Иначе это не бывает. – Брайс. Сынок. Посмотри на меня. Он оглянулся и увидел Илиамэль, свою мать. Она стояла там, где он только что прошел – высокая, стройная, с прекрасными золотыми волосами, окутывающими ее, подобно драгоценному покрывалу. Совершенно обнаженная, хотя это не сразу бросалось в глаза под золотым ковром ее волос, одна прядь которых была заправлена за остроконечное, еще не отсеченное ухо. Юная, прекрасная. Она протянула к Брайсу руки, которыми качала колыбель и гладила его по голове, когда он подрос, и Брайс помнил, какими теплыми и нежными они были. Сейчас по ним ползали пауки. – Милый мой сын. Мой первенец. Моя гордость. Ты стал всем, о чем я мечтала, и даже больше. Почему же ты за меня не отомстил? – Ты никогда не просила, – ответил Брайс, не сводя глаз с моляще вытянутых к нему рук. – Конечно, разве я могла? Ты ведь сын своего отца. Полукровка в диком краю, где все ненавидят таких, как ты. Разве я могла подвергать тебя такому риску? Я лишь дала тебе меч, сын, и только ты должен был решать, на чьи головы его обрушить. Ты выбрал не меня. – Это несправедливо, мама, – сказал он, и Илиамэль рассмеялась. Как же прекрасно звучал ее смех, которого Брайс в реальной жизни никогда не слышал: безъязыкая супруга короля Лотара всегда смеялась беззвучно. – Я обещала тебе власть и могущество, Брайс. Справедливости я не обещала. Еще один паук вынырнул из золотистых волос, проворно забираясь ей на темя. Оттуда сполз на лицо, шевеля волосатыми лапами, и накрыл одутловатым черным брюшком рот. Глаза Илиамэль широко распахнулись. В них засверкал гнев. – Ты обещал! – крикнула она, прежде чем паук просунул лапу ей в рот, цепляясь когтем за язык. Брайс отвернулся от нее и пошел прочь. Кто-то продолжал настойчиво звать его в конце дороги, но это была не его мать. Еще через сто шагов он увидел отца. Король Лотар лежал поперек дороги в охотничьем облачении, с поломанной спиной и измазанным кровью ртом. Но он был еще жив. Брайс точно помнил, что когда отец упал со скалы в ущелье, то умер сразу. Тогда он на мгновение успел ощутить себя отцеубийцей – ведь не подхватил, не смягчил падение, хотя мог успеть, должен был успеть…