– Выразитесь яснее. – Лично не видел. Но могу сделать вывод. – Вывод из чего? – В последнюю неделю Григорий Филиппович сильно изменился: стал нервным, волнительным, поздно приходил в ломбард и рано убегал, все о чем-то размышлял, озабоченный и раздраженный. Не иначе, роман-с! – и Катков подмигнул. Тема была исчерпана. – Господин приказчик, ваш хозяин утром в воскресенье забирал кое-какие вещи из принятых? Вопрос был не простой. Павлуша испытал легкие муки: сказать или промолчать? – Именно так-с, – решился он. – Чашу, нож охотничий с серебряной рукояткой и черные свечи? Проницательность сыскной полиции стала неприятным открытием. Катков прочистил горло. – Вещам срок вышел. Все одно на продажу выставлены. Григорию Филипповичу позволительно-с… Или закон запрещает? – Он просил вас купить черного петуха? Павлуша решил было, что над ним шутят, но лицо господина сыщика не располагало к розыгрышам. – Никак нет-с, – ответил он. – О подобном и речи не было! – Когда барышня обещала прийти за деньгами? – вдруг спросил Пушкин, поглядывая на циферблаты заложенных часов, которые показывали разное время. – Утром обещалась, – Катков удивленно пожал плечами. – До сих пор нет. Может, и не придет. Пушкин попросил упаковать перстень. Катков, как фокусник, выхватил из-под прилавка коробочку, явно с чужого кольца, чистым носовым платком протер хрусталик, бережно посадил в бархатную прорезь и закрыл крышку. Он хотел еще накрутить бумаги, но Пушкин опустил коробочку в карман пальто. – В котором часу закрываете лавку? – Ломбард, – поправил Катков. – Так пора бы уже. – Сегодня трудитесь до десяти, нет – до одиннадцати. – Как прикажете, – ответил приказчик, заранее страдая оттого, что ночевать придется в кладовке: не идти же ночью через всю Москву. А на извозчика жалко тратиться. – Когда эта дама придет за деньгами… – начал Пушкин. – А если не придет? – Придет, – сказал он, обрубая спор. – Поступите так… Катков выслушал, как поставить несложную ловушку. Он обещался исполнить все в точности. А Пушкин вышел из ломбарда, огляделся и дал два коротких свистка. С разных концов Варсонофьевского переулка подбежали городовые. Одного он знал по участку, другой отдал честь. Приказание от сыскной полиции городовые обещали исполнить. Ничего сложного не требовалось. Всего-то перенести прогулки поближе к ломбарду, следить, кто в него входит, а когда заметят сигнал, действовать быстро, не обращая внимания на слезы и угрозы. Или угрозы и слезы, как уж получится. Когда рыбка попадет в сеть, доставить в участок и сразу послать за Пушкиным, он будет в «Славянском базаре». 15 Михаил Аркадьевич был далеко не так прост, как хотел казаться. Он давно привык играть роль чуть недалекого, но добродушного, толкового и исполнительного чиновника. Который умеет услужить, на хорошем счету у начальства, мягок с подчиненными и всегда исполняет то, что требуется. Такой незаменимый человек с открытой душой и чудаковатым характером. Маска была необходима. Без нее Михаил Аркадьевич никогда бы не сделал блестящую карьеру. Особенно в полиции. В Российской империи, с его происхождением, об этом нельзя было мечтать. Однако ему удалось. Потому что научился скрывать острый ум и незаметно пользоваться им. Ум, который помогал видеть любого насквозь. Как ножом проходя сквозь кусок вологодского масла. Мало кто мог обмануть его. Эфенбах слушал жалобный рассказ Кирьякова и не понимал, как относиться к изложенному. Он был уверен, что его подчиненный не врет, вроде не пьян, но рассказ о явлении призрака в номере гостиницы ничем иным, кроме как дичью, быть не мог. Михаил Аркадьевич не верил в привидения, духов и тому подобное шарлатанство. Он вообще не верил ни в кого, кроме самого себя, как бывает с человеком, который отказался от веры и принял христианство ради карьеры. О чем никогда не переживал. Только не мог решить, что делать с Кирьяковым: пожалеть или объявить строгий выговор. Пока наконец не блеснуло простое и красивое решение. – Эдакие страсти, – сказал он сочувственно. – Да на тебе, Леонид Андреевич, лица нет, зачем на службу пришел, отвалялся бы дома… – Темноты теперь боюсь. И пустой комнаты, – пожаловался Кирьяков, будто начальник сыска был доброй бабушкой. – Ничего-ничего, раздражайший мой, утрясется – разложится. – Ума не приложу, что это было. Так перед глазами и стоит… Ужас… – А не нашего с тобой ума на это дело класть, – сказал Эфенбах, подливая в рюмку Кирьякова. – Пушкин кашу заварил, вот пусть теперь ее и выхлебывает. С него и спросим. Так ведь? Они чокнулись. Михаил Аркадьевич ощутил приятную мягкость коньяка, сошедшую в душу. Он знал, что способности Кирьякова не стоят и крошки таланта Пушкина, и вообще Кирьяков мелкий жалобщик и скользкая личность, продаст за грош, но правила игры надо соблюдать. Пусть Пушкин разбирается с призраками. Меньше лениться будет. – А вот смотри, какую злодейку Пушкин отловил, – Эфенбах протянул снимок Агаты, который только доставили от фотографа. Кирьяков карточку взял, но презрительно сморщился. – Она не похожа на воровку. – Вот и я говорю, а он уперся: дескать, ограбила всех достойных господ и чиновника московской управы в придачу. – Ее в Городском участке содержат? – А тебе какой интерес? – спросил Михаил Аркадьевич, снова наполняя рюмки. – Да вот проверить хочу кое-что, – ответил Кирьяков, вертя фотографию, словно хотел рассмотреть даму со всех сторон. – Исследовать желаешь: не она ли тебя ночью напугала до мокрых подштанников? – Это как же вы догадались, Михаил Аркадьевич? – удивленно спросил Кирьяков. – Ну и ну! Так в Городском она? – Пушкин ее выпустил. Кирьяков не поверил собственным ушам. – Как выпустил?! – Такой странный человек, прямо тебе скажу, Леонид Андреевич. Пристал с ножиком к горлу: говорит – выпустим как приманку, на нее настоящий злодей клюнет. – Да разве так можно?! – И я ему тоже! А он – ни в какую. Ну ничего, если что, так его голова с шеи и полетит. И за дело: нечего самовольничать! – Эфенбах поднял рюмку. – Чтобы никакие призраки нам не мешали творить правосудие! Кирьяков никак не мог оторваться от снимка. – Постойте. Я тут подумал… – начал он. – Раз такое дело, давайте отправим ее снимок в Петербург, пусть проверят по картотеке антропометрического бюро. Вдруг на ней что-то числится. Если Пушкин ее упустил – позору не оберемся. Михаил Аркадьевич прекрасно понял, что чиновником движет не забота о чести сыскной полиции, а мелкая мстительность. Но отвергнуть предложение нельзя: мало ли что? Этот еще и жалобу на родного начальника накатает, с него станется. Да и вообще редко случалось, чтоб Кирьяков высказал дельную мысль. – Прямо с языка моего снял, – ответил Эфенбах. – Как раз хотел это предложить. Непременно отправь. Пусть в столице проверят. Если что – мы ее тут за грудки и в кутузку. Завтра с почтой отправим. Настольные часы показывали половину девятого. – Разрешите не откладывать, – сказал Кирьяков, поднимаясь и, видимо, готовясь к старту. – Успею к ночному поезду на Петербург. Передам с проводником, а там уже доставят в Департамент полиции. – Прямо вот молодец какой! Как раз хотел тебя просить, раздражайший мой! – сказал Михаил Аркадьевич, устав держать рюмку на весу и наконец отправляя ее содержимое в рот. – На пролетку – и бегмя бегом на вокзал. Успеешь! И Кирьяков побежал так, будто от этого зависела его жизнь. Или за ним гналось привидение. Куда только усталость делась! Эфенбах не спеша убрал в стол графинчик солнечного напитка, закрыл дверь в кабинет и подошел к окну. Москва расплывалась в ночи. На небе горели звезды. Было тихо. – Бедный, бедный Пушкин мой, – тихонько пробормотал Михаил Аркадьевич. – И врага себе нажил, и кашу заварил. Что-то будет… 16 Агата слишком спешила. Не замечала ничего вокруг. Только всматривалась, стараясь угадать: горят в ломбарде окна или опоздала. Ей показалось, что в дальнем конце Варсонофьевского мелькнули очертания знакомой фигуры, но такое совпадение невозможно: Пушкину тут делать нечего. Наконец она увидела, что ломбард еще открыт. Агата чуть угомонила дыхание и распахнула дверь под звон колокольчика. Городового, что маячил на другой стороне улицы, заметила, но значения его появлению не придала. Что ей теперь городовой! Катков хоть и готовился, чуть занервничал, когда увидел входящую. Тем не менее поклонился с дежурной улыбкой. И пожелал доброго вечера. – Простите, немного опоздала, – сказала Агата, подходя к прилавку. – Понимаем-с. А у нас все готово.