– Ничего не нужно, – Агата подняла вуаль. – Раздумала продавать перстень, хочу забрать. Приказчик источал чистую вежливость. – Прощения просим, никак невозможно-с! – Почему невозможно? Просто верните перстень. – Его уже нет. За надежной улыбкой Каткова Агата не могла понять, что происходит. – Куда же он делся? – Никуда не делся. Продан уже. – Как продан? – спросила Агата, не готовая к такому повороту. – Да вам, мадам, какая печаль? Деньги сейчас изволите получить триста рубчиков. – Не нужны мне ваши деньги, верните перстень! – она хлопнула ладонью по прилавку, но тут же сменила тон: – Будьте так добры, господин приказчик. Или нужно заплатить за хранение вещи. – Так мы бы с радостью! Так ведь у нас ломбард! Сразу на витрину ставим. Перстенек в заклад не изволили оставить? Деньги сразу пожелали? Ну, так изволите получить. Вещь оказалась популярной: первый покупатель после вас взял. Жаль, мало запросил, прогадал-с… – Кому продали перстень? – Да кто же его знает! – Катков развел руками. – Нам имена без надобности. Расчет извольте получить. Агата не ответила, пребывая в раздумьях. Между тем Катков отсчитал десяток красных купюр. Одна показалась сомнительной. Пробурчав, он побежал к двери, выставил бумажку на мороз и посмотрел на нее под ярким светом лампы, расположенной у порога. – Все в полном порядке, прошу пересчитать… К стопке ассигнаций Агата не прикоснулась. Она не знала, что теперь делать. На звякнувший колокольчик не обратила внимания. И только когда приказчик резко попятился, поняла, что происходит неладное. Она обернулась. Дорогу преграждала пара городовых, смотревших без снисхождения. – В чем дело? – строго спросила Агата. – Извольте проследовать в участок, – ответил тот, что повыше. Она еще старалась выиграть время, надеясь на какое-то чудо. – По какому праву? – Там разберутся. – Я… Я работаю на сыскную полицию! – сама не ожидая от себя такого, выпалила Агата. Городовые усмехнулись: – Оно и видно. – Вы не смеете… Не смеете меня задерживать… Я помогаю самому господину Пушкину! – Он предупредил, что врать будете, – сказал городовой, мягко беря ее за локоть. Привычка оказалась сильнее. Агата выдернула руку и кинулась к улице, надеясь, что молодая прыть выручит, что городовые в шинелях и с шашками на боку неповоротливы и что вообще мужчины соображают туго. У нее почти получилось. Она была в шаге от спасительного порожка, оставалось только выскочить в дверь. Дальше – ночь, переулок и быстрый бег, который никогда не подводил. Спасение было рядом. Только руку протяни. Агата изо всей силы ударила в дверь, стекло жалобно застонало под хрип колокольчика. В лицо ударил мороз. Еще рывок, чтобы захлопнуть дверь перед носом городовых, и дальше не поймать. Оставалось совсем чуть-чуть… 17 Опыт нашептывал: если заваруха началась, то так и пойдет, пока не закончится. После обнаружения тела в четвертом номере вчера ночью, после суматохи, что случилась нынче, хорошего ждать не приходилось. Сандалов был уверен, что случится еще что-то. Оно и случилось. Чиновник сыскной полиции вид имел такой, будто неприятности витали у него за спиной. Как змеи у медузы Горгоны. Сандалов был беззащитен перед змеями. Щит его состоял из почтительной улыбки. Даже в невинной просьбе сыщика ему показалась скрытая угроза. Тем не менее он аккуратно развернул книгу регистрации гостей, предоставив ее в полное распоряжение чиновника. Нормальный человек водил бы по строчкам записей пальцем. Но чиновник сыска молча уставился в страницу, только глаза бегают. – Номер перед заездом гостя тщательно убирают? – Как иначе?! – поразился портье. – У нас гостиница первого разряда. «Славянский базар» – это имя! – Мне нужны подробности. – Каждую пылинку сметают. Ни соринки не пропустят! Перины взбивают, подоконники протирают, да что там… – Складки штор? – Непременным образом! Чистота и порядок исключительные. – Где этот номер? – вдруг спросил Пушкин, указав пальцем на запись. Сандалов так хорошо знал свою книгу, что мог читать вверх ногами. – На втором этаже. – В том же коридоре, где и четвертый номер? – Именно так, в самом конце. – Гостей записываете сразу, в день приезда? Портье выразил недоумение. – Как же иначе?! У нас все строго, извольте заметить… – Господин этот прибыл девятнадцатого декабря, днем… Пришлось чуть сощуриться, глаза уже не те, и склонить голову. – Совершенно верно, – ответил Сандалов, присмотревшись к записи. – Когда выехал из гостиницы? – Как можете видеть: росписи о выезде нет. Господин проживает. Оплачено вперед на неделю. – Частый гость у вас? – Первый раз, – ответил Сандалов и на всякий случай прочел фамилию: – Немировский Виктор Филиппович. Нет, не наш завсегдатай. Сандалову жестом указали отодвинуться, чтобы не загораживал ячейку с ключами. Ключ от двенадцатого номера был на месте. – Когда господин Немировский ушел? – Да разве возможно за всеми уследить! – искренне ответил Сандалов. Тем более гость неприметный, особых пожеланий не высказывал. – Человек свободный, может делать что хочет. Господин из сыска снова уставился в книгу. – Не могу найти, кто живет в соседнем с четвертым номере, – сказал он. Еще бы мог! Тут помнить надо или всю книгу внимательно изучить. – Сеньор Альфонс Коччини, – ответил Сандалов так, будто речь шла о коронованной персоне. – Известный фокусник, выступает с гастролью в театре Мошнина, мировая знаменитость, можно сказать. Все нашу гостиницу знают и ценят. Кажется, на Пушкина громкое имя не произвело никакого впечатления. – Когда приехал? – только и спросил он. – С месяц назад, как раз под начало выступлений. Газеты пишут: изумительное представление. Особо отмечают фокус с исчезновением. К рассказу портье интерес не проявили. Господин снова уткнулся в книгу, как ястреб, что выискивает добычу. Сандалов убедился, что человек этот дурно воспитан, мрачен. И подъехать к нему будет трудно, если вообще возможно. Неприятная, холодная личность, будто не свой, не московский. – Прибыл девятнадцатого декабря… Алоизий Кульбах, – прочел неприятный господин вслух. – Германский подданный? Сандалов оказался в ситуации, когда нужно было выбирать между честью портье, который не должен разглашать сведения о постояльцах, и шансом угодить в участок. Фактически выбора не имелось.