– Скажи-ка, любезный, господин Коччини ночевал в театре? Швейцар прямо-таки расплылся в улыбке. – И-и-и, барыня, так вы же ничего не знаете? – Чего не знаю, любезный? – Коччини-то наш изумительный… убёг. – Как «убёг»? – машинально повторила Агата. – А вот так, взял и исчез. Вчера в антракте как припустил, так только его и видели. Спектакль сорвал, скандал грандиозный, публика чуть театр не снесла, так фокусы требовала. Хозяин наш обещал его живьем съесть… Исчез, как ветром сдуло. Такой вот фокус выкинул. Агата сунула трешку и пошла прочь. Новость ошеломляющая, но важная. Коччини оказался не так глуп, как она рассчитывала. Что-то заподозрил и решил сбежать. Тем самым себя изобличил. Эту новость следовало немедленно сообщить надутому индюку. Чтобы он убедился, как Агата была права. Вот теперь пусть сам ищет беглеца по всей Москве. А то и дальше. Упустил убийцу, будет локти кусать. Предвкушая разгром Пушкина, Агата залезла в пролетку и приказала следовать в Гнездниковский переулок. 4 Разум человеческий, сталкиваясь с необъяснимым, ищет самую прозаическую разгадку. Свешников не был исключением человеческой породы. Он был неплохим приставом, хоть и в гражданском чине, то есть умел быстро распутывать обычные преступления, какие изредка случались на его участке. За дело брался сам, редко беспокоя сыскную полицию. Чаще всего завершал розыск по горячим следам, потому что преступником оказывался тот, кто и должен: ревнивый муж, завистливый сосед, вороватый приказчик, жадный дворник или гулящая девица. Пройти по горячим следам и найти злодея не составляло труда. Свешников так привык раскалывать преступления щелчком пальцев, что искренне считал себя мастером полицейского розыска. Каким, в сущности, и был. Совершив круг по гостиной, он старательно искал зацепку, которая вытащит его из непонимания, что тут произошло. – Покойный не дурак был выпить, – сказал он, легонько толкнув носком ботинка бутылку, которая совершила оборот вокруг себя и замерла в том же положении. Оспаривать глубокомысленный вывод было нельзя. На полу валялись еще две опустошенные бутылки вина, графинчик потерял хрустальную пробку, на дне его виднелась лужица водки. Рядом лежали бокалы и граненая стопка. Ошметки закусок на огромном подносе, на полу и меловой фигуре. Пушкин не выразил ни поддержки, ни возражения. Свешников не знал, что надо предпринять в таком очевидном и невероятном происшествии. – Еще один неизвестный? – спросил он с надеждой. – Некто Виктор Филиппович, домашняя кличка Викоша. Владеет кредитной конторой в Варсонофьевском переулке, полученной по наследству от отца. Женат, детей нет. – Как же вы это все, – пробормотал Свешников, сопровождая неуверенным кружением руки. – Его фамилия Немировский, он брат убитого здесь в воскресенье вечером Григория Филипповича, – бесстрастно ответил Пушкин. Ответ поставил пристава в неловкое положение. Прямо сказать, опростоволосился. Впрочем, ошибка была извинительна не только по причине невнимательности и раннего утра. Узнать Виктора Филипповича было трудно: лежал на животе лицом в пол, причем видимая половина лица была густо покрыта запекшейся кровью. Свешников был великодушен: – Молодец, Алексей, меткий глаз. А я так сразу узнал молодца. Вчера его же к нам в участок принесли. Что же это: признался в убийстве и вот чем закончил. – Чем он закончил? – спросил Пушкин. Приставу хотелось найти благовидный предлог, чтобы сбросить дело на сыск и удалиться. Но Пушкин был чрезвычайно серьезен. Не похож на себя, обычно ленивого. – Ну уж это очевидно, – примирительно сказал пристав. – Что именно очевидно? Это уже переходило границы допустимого, и Свешников нахмурился. – Господин Пушкин, не время и не место мне экзамен устраивать. – Не думал делать глупости. Константин Владимирович, искренне хочу спросить: что вы здесь видите? Свешников глянул и убедился: чиновник сыска и не думал шутить. Вид его, усталый и сосредоточенный, указывал, что разговор серьезный. Свешников огляделся. Что он видит? Что в номере мало что изменилось. По-прежнему ковер скатан, большой стол у стены, черное пятно петушиной крови. На полу меловой круг с пентаклем и магическими закорючками. По лучам звезды расставлены огарки свечей. Изменения были очевидны. В пентакле лежал человек в брюках и белой сорочке, под головой его натекла бурая лужа. Слева от него – стул, поваленный на бок, придавил спинкой пиджак. Справа от тела старый револьвер, «смит-вессон» крупного калибра. – Самоубийство чистой воды, – проговорил он. – Почему? – не отставал Пушкин. – Как по учебнику: инерция выстрела откинула тело со стулом в одну сторону, оружие в другую. – Очень похоже, не правда ли? Куда разговор клонится, Свешников уловил. – Не похоже, а так оно и есть, – строго сказал он. – Типичное самоубийство. Составить протокол и закрыть дело. Опознание для порядка провести. Что его понесло в этот номер? – Хотел снять родовое проклятие, – ответил Пушкин. Подобные темы пристав на дух не принимал. – Это что еще за глупости? – Много лет назад его отец в этом номере убил цыганку. С некоторых пор призрак цыганки стал мучить семейство. Он и вышел на бой с призраком. – Пристрелить, что ли, захотел? – Вероятно. Свешников презрительно фыркнул: – Какая глупость. – Не совсем. Посчитал, что победит силой воли. Заглянет в глаза призраку. Тем самым одолеет. Оружие – для храбрости. – Вино с водкой для укрепления силы духа? Пушкин кивнул. – Виктор Филиппович пошел на подвиг. Он так сильно боялся призрака, так мужественно боролся со страхом, что не смог обойтись без напитков. В остальном – сделал все, что мог: принес новые свечи. – Разве это не те же? – У его брата были черные, для магических практик. Эти – обычные, восковые, из лавки. Поставил стул в центр пентакля, сел и стал ждать. Чтобы заглушить страх, пил. – А потом пустил себе пулю в лоб, – добавил Свешников. Пушкин подошел к телу и поманил пристава. – Константин Владимирович, поглядите. Пристав поморщился. – Пусть Богдасевич в трупах копается… Доктор! – позвал он, обернувшись. В ответ раздался сладкий храп. Богдасевич обнял саквояж, как родное дитя, и пристроился в кресле. В тепле и уюте номера спалось сладко. Для дела он был бесполезен. Свешников, как аист, на цыпочках подошел к Пушкину, стараясь держаться за его плечом. Ему указали на пробитую голову. – Видите входное отверстие? Не увидеть было трудно: большой калибр разнес левую затылочную часть, оставив развороченную дыру. – На что тут любоваться? – брезгливо спросил пристав. – Вам не кажется это странным? – Что именно? – Как застрелился Немировский. Свешников предпочел отойти от тела на более безопасное расстояние. Все-таки уже попахивало. – Не вижу ничего странного, – ответил он. Пушкин оставался на месте. – Помните, как нас учили основам криминалистики: самоубийца делает выстрел или в висок, или в рот, или в сердце. Очень редко – в живот. – Кажется, так.