Попалась, совсем попалась. Обманул бедную женщину, мелко и подло. Ангелине хотелось заплакать, но слезы не шли. Замерзли, наверное. – Так вы позволите? – спросил Пушкин, входя и не дожидаясь разрешения растерянной женщины. И направился прямиком к гостиной. Тут только Ангелина кинулась вдогонку и повисла у него на локте. – Алексей! Умоляю! Не давай воли гневу и ревности! Он невинен, как дитя! Это я, я одна во всем виновата! Не убивай его! Это моя гибельная страсть! Прости меня и его! Будь милосерден! Пушкин бережно приподнял женщину, стараясь не смотреть на распахнутый пеньюар. – Госпожа Камаева, мне дела нет до ваших страстей. Голос его действовал безотказно. Ангелина сразу поверила, что не произойдет ужасной сцены ревности со стрельбой, кровью, прощальным словом умирающего, примирением конкурентов за миг до смерти одного из них, раскаяний, слез, клятвы и всего прочего. Как известно, подобная чепуха бывает только в пятикопеечных женских романах, до которых Ангелина была большая охотница, – их продают на лотках. В воображении она видела, как старый любовник убивает нового из-за нее – прекрасной, но порочной. Вредная частичка женской души требовала, чтобы это произошло. Ради кого еще в Москве мужчины убивают друг друга? Ее окутает ореол славы. Наверняка после такого за ее руку и сердце (не говоря уже о состоянии) выйдет настоящая драка. Жаль, что такое не случится… Пушкин был спокоен. Слишком спокоен для бывшего любовника, который пришел в ночи свершить месть, как статуя Командора. Он зевнул, чем разбил в осколки фантазии женщины. К Ангелине вернулась уверенность. Она запахнула пеньюар, впрочем, не слишком быстро, чтобы напоследок он разглядел, какое счастье упустил. – Алексей, ты даешь слово не наделать глупостей? – Госпожа Камаева, я очень хочу спать. Приведите его, оставьте нас и через четверть часа получите целым и невредимым. На всякий случай погрозив пальцем, Ангелина проскользнула в спальню, старательно прикрыв дверь. Послышалась возня и перешептывание, голос Ангелины стал громче, можно было разобрать, как она приказывала. Не выбирая кресла, Пушкин плюхнулся в ближнее. Теплая мягкость приняла его, он почувствовал, как устал за длинный день. Еще немного – и сон одолеет. Очень вовремя створка приоткрылась, в проеме показался господин в домашнем халате, блестя налысо выбритой головой и бритыми щеками. Когда женщина меняет прическу, она становится другой. Оказалось, что бакенбарды меняют лицо мужчины не меньше. В первое мгновение Пушкину показалось, что он ошибся. Но только в первое. Все-таки черты лица изменить невозможно. Он указал на кресло напротив. Господин в чужом халате опасливо приблизился и присел на краешек. – Как… Как вы меня нашли? – дрогнув голосом, спросил он. – У вас не было выбора, – ответил Пушкин. – В «Славянский базар» нельзя. Денег с собой мало, чтобы снять номер в другой гостинице. Ночлежкой на Сухаревке побрезгуете. Надежных знакомых в Москве нет. Остается один выход: любящая женщина. Которая укроет и спрячет от сыскной полиции. Рискуя попасть под суд. Ответом был тяжкий вздох, с раскаянием, стыдом и всей прочей чепухой, какую обычно выдумывают. – Отведете в участок? – Что вам там делать? – Ну, так это… Протокол… Допрос… Как у вас там полагается. – Синьор Коччини, – Пушкин сделал паузу. – Или все-таки господин Копенкин? – Агафон, – за признанием последовал другой тяжкий вздох. – Так вот, Агафон, если бы в этом был смысл, вы бы уже сидели в сыске. Фокусник в халате не понял, в чем тут хитрость. – Разве не подозреваете меня? – настороженно спросил он. – В чем же? – В том, что я… что я… – он никак не мог произнести неудобное слово. – Вы проговорились, что Григорий Немировский был мертв? – помог Пушкин. – Тем самым выдали себя как убийцу? Агафон благодарственно кивнул. – Именно так… именно так… – Нет, не подозреваю. – Но почему же?! В данных обстоятельствах вопрос выглядел странно. – Потому, что сказали правду: вы видели Григория Немировского мертвым, – ответил Пушкин. – Но как вы… – Не хочу тратить драгоценные минуты моего сна на ваши тягостные объяснения… В номер «Славянского базара» вы прибыли с большим опозданием, вас что-то задержало в театре. Постучали, за дверью услышали легкий шум, подумали, что вам разрешают войти, дверь оказалась не заперта. Вошли и увидели, как на полу лежит тело в сорочке и кальсонах. Не знаю, успели ли вы разглядеть черные свечи, зарезанного петуха и меловой пентакль на полу. Струсили и примитивно бежали. Агафон помалкивал, сраженный прозорливостью чиновника сыска. – Одна поправка, господин Пушкин, – наконец проговорил он. – Не опоздал, а излишне поспешил. Поторопился, и вот что вышло. – Теперь могу не сомневаться в вашей честности, – последовал ответ. Ловкий полицейский фокус: Пушкин нарочно его проверял. Агафон понял, что с этим господином шутки плохи. – Привидение около дальней шторы успели заметить? Фокусник вздрогнул, будто перед ним явилось «виденье гробовое». – Еще не хватало такого сюрприза. – Главный вопрос: кто послал вас воскресным вечером в номер гостиницы? – Не знаю, – Агафон смотрел прямо. – Слово чести, господин Пушкин, не знаю. Такое объяснение не устраивало. Агафон не скрывал ничего. Утром в воскресенье, когда он собрался позавтракать в ресторане, у двери лежал конверт. В нем была короткая записка: от господина Коччини требовались услуги сегодня вечером около десяти часов. К записке прилагались три сотенные бумажки. Гонорар упускать нельзя. Агафон отправился на вечернее представление, попросил переставить его номер в начало, быстро отыграл и вернулся в гостиницу… – Что было в записке? – Просили оказать услугу, о которой было договорено заранее. – Записка сохранилась? Агафон ответил пожатием плеч. – Может, где-то в гримерной комнате валяется. – У записки не было подписи? – Почему же, была: Григорий Немировский. – С Григорием Филипповичем вы не встречались. Как же поняли, что от вас требуется? Воровато оглянувшись, Агафон поманил пальцем. Пушкин знал: Ангелина наверняка подслушивала под дверью. Женщины привычек не меняют. Меняют только любовников. – Его жена, Ольга Петровна, просила найти медиума, который снимет проклятье с мужа, – шепотом проговорил он. – Гонорар предлагала большой? – шепотом же спросил Пушкин. – Те же триста рублей. – Записка была написана ее рукой? – Нет, конечно! Мужская рука сразу видна, да и ее почерк знаком, Ольга Петровна писала мне. Бедная женщина так хотела помочь мужу. – Мужьям своих сестер тоже просила помочь? – Неужели и на них проклятье? – в вопросе был заметен живой коммерческий интерес. – В своем роде, – ответил Пушкин. – Баронессу фон Шталь с Ольгой Петровной вы познакомили? Агафон заулыбался. Без бакенбардов улыбка выходила приторной. Как у приказчика. – О да! Такая милая дама. Моя горячая поклонница. – Что баронесса хотела от нее? – Заложить брильянты. – Неужели? – Именно так. Дело в том, что ее муж, барон из Петербурга, отказал в содержании. Ну, я и свел их с Ольгой Петровной. Чтобы в ломбарде три шкуры не содрали. – Одни неприятности с этими баронессами, – сказал Пушкин, зевая и прикрывая ладонью рот. – Что ж, господин Копенкин, вы ничего не скрывали, и я не буду. Сыскная полиция нуждается в вашей помощи. Готовы? Такого горячего отклика трудно было ожидать. Агафон буквально рвался в бой. Через четверть часа, когда все детали были тщательно обсуждены, Пушкин встал и попросил проводить. В прихожей, где не могла слышать Ангелина, он обернулся. – Хотите совет, господин Копенкин?