— Сеньора, мексиканское правительство все последние годы со вниманием следит за вашей, гм, карьерой. Против вас ничего нет, поскольку ваша деятельность, насколько известно, происходит за пределами национальной территории. («Примерная гражданка», — вставил Ранхель таким серьезным тоном, что ирония в словах растворилась.) И ввиду всего этого соответствующие власти готовы прийти к соглашению. К соглашению, удовлетворительному для всех. Сотрудничество в обмен на неприкосновенность. Тереса подозрительно смотрела на них. — Сотрудничество какого рода? Тапиа аккуратно закурил сигарету. Так же аккуратно, как, судя по всему, размышлял о том, что ему вот-вот предстояло сказать. Или, вернее, как это сказать. И наконец решился: — У вас там, на родине, есть личные счеты. Кроме того, вам многое известно о временах Блондина Давилы и деятельности Эпифанио Варгаса… Вы были, так сказать, привилегированным свидетелем, и это чуть не стоило вам жизни… Есть мнение, что, быть может, вам хотелось бы все уладить. У вас достаточно средств, чтобы заняться чем-нибудь другим, наслаждаясь тем, что вы имеете, и не беспокоясь о будущем. — Да что вы говорите. — То, что слышите. — Хм… И чему же я обязана подобным великодушием? — Вы никогда не принимаете плату наркотиками. Только деньгами. Вы не владелица и не продавец — вы только перевозчик. На данный момент, несомненно, самый крупный в Европе. Но и только… Это дает нам возможность разумного маневра — так сказать, лицом к общественному мнению. — К общественному мнению?.. Это еще что за чушь? Дипломат ответил не сразу. Тереса слышала дыхание Ранхеля; человек из ДЭА, сплетя пальцы, беспокойно ерзал в своем кресле. — Вам предлагается возможность вернуться в Мексику, если вы захотите, — продолжал Тапиа, — или тихо обосноваться там, где вам будет угодно… Даже с испанскими властями были проведены переговоры на этот счет: Министерство юстиции обещало приостановить все судебные действия и расследования, которые имеют место в настоящий момент… Которые, насколько мне известно, значительно продвинулись и могут вскоре значительно осложнить жизнь, гм, Королеве Юга… Как говорят в Испании, все стереть и начать с чистого листа. — А я и не знала, что у гринго такие длинные руки. — Смотря для чего. И тут Тереса рассмеялась. — Вы просите, — сказала она, еще не вполне веря, — чтобы я рассказала вам все то, что, по-вашему, я знаю об Эпифанио Варгасе. Чтобы я стала стукачкой — в мои-то годы. И это при том, что я родом из Синалоа. — Не только чтобы просто рассказали, — уточнил Ранхель. — А чтобы вы рассказали об этом там. — Где там? — Перед комиссией по вопросам юстиции при Генеральном прокуроре республики. — То есть вы имеете в виду — чтобы я поехала в Мексику давать показания? — Да, в качестве защищаемого свидетеля. Полная неприкосновенность. Это будет происходить в Мехико при наличии всех личных и юридических гарантий. И вы будете иметь право на благодарность народа своей страны и правительства Соединенных Штатов. Внезапно Тереса встала. Рефлекторно, не думая. На этот раз оба мужчины поднялись одновременно: Ранхель недоумевал, Тапиа явно испытывал неловкость. Я же тебе говорил, читалось на его лице, когда он в последний раз переглянулся с человеком из ДЭА. Тереса подошла к двери и резко распахнула ее. Там, в коридоре, стоял Поте Гальвес. Благодаря своей обманчивой полноте он выглядел вполне мирно, но руки держал чуть отведенными от тела. Если понадобится, сказала она ему взглядом, вышвырни их отсюда пинками. — Вы, — она почти выплюнула эти слова, — сошли с ума. *** И вот теперь она сидела за таким знакомым столиком в гибралтарском баре, размышляя обо всем этом. Сидела вместе с крохотной новой жизнью, которая зарождалась в ней и с которой она еще не знала, что делать. С отзвуками недавнего разговора в голове. Со своими ощущениями. С последними словами и старыми воспоминаниями. С болью и благодарностью. С образом Блондина Давилы — безмолвного и неподвижного, как она сейчас, в той кульяканской таверне, — и с образом другого мужчины, сидевшего рядом с ней однажды ночью в часовне святого Мальверде. Твой Блондин любил пошутить, Тересита. Ты правда ничего не читала? Тогда уходи и постарайся зарыться так глубоко, чтобы тебя не нашли. Дон Эпифанио Варгас. Ее крестный отец. Человек, который мог убить ее, но сжалился и не убил. Который потом раскаялся в этом, но уже ничего не мог поделать. Глава 16 Вьюки на сторону сбились Тео Альхарафе вернулся два дня спустя с вполне удовлетворительной информацией. Платежи пунктуально приходят на Гран-Кайман. Предпринимаются шаги для приобретения в собственность небольшого банка и пароходной компании в Белизе. Дочиста отмытые деньги, размещенные в трех цюрихских и двух лихтенштейнских банках, дают высокую прибыль. Тереса внимательно выслушала доклад, просмотрела документы, тщательно ознакомилась с несколькими бумагами, подписала их, и они с Тео поехали ужинать в «Сантьяго» — ресторан в Марбелье, выходящий фасадом на приморскую аллею; Поте Гальвес сидел снаружи, за одним из столиков на террасе. Бобы с ветчиной и тушеная скумбрия, вкусное и сочное мясо лангуста. Бутылка «Сеньорио де Ласан» урожая 1996 года. Тео был разговорчив и мил. Красив. Пиджак на спинке стула, дважды подвернутые рукава белой рубашки, бронзовые руки с крепкими запястьями, покрытыми вьющимися волосками. «Патек Филипп», отполированные ногти, на левой руке блестящее обручальное кольцо. Иногда, не донеся до рта бокал или вилку, Тео поворачивал свой безупречный профиль испанского орла, чтобы взглянуть на улицу и на входную дверь. Пару раз вставал из-за стола поздороваться с кем-то. Томас Пестанья, ужинавший в глубине зала с группой немецких инвесторов, словно бы не заметил их появления, однако вскоре к их столику подошел официант с бутылкой хорошего вина. От сеньора алькальда, сказал он. Вместе с его приветствиями. Тереса смотрела на сидящего напротив мужчину и размышляла. Она не собиралась рассказывать ему ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может, и вообще никогда о том, что таится в ее утробе. И любопытно: вначале она думала, что скоро придут какие-то ощущения, физическое осознание начавшей развиваться в ней жизни. Однако она не чувствовала ничего. Была только уверенность — и размышления, к которым она приводила. Вот разве только грудь, пожалуй, немного увеличилась да исчезли головные боли; но вообще Тереса ощущала себя беременной, лишь когда думала об этом, или читала результаты своих анализов, или заглядывала в календарь, где в двух месяцах не были отмечены критические дни. И все же, думала она, сидя за столиком и слушая легкую болтовню Тео, вот я — брюхатая, как домохозяйка, как говорят в Испании. Внутри меня есть что-то или кто-то, а я до сих пор не знаю, что буду делать со своей чертовой жизнью и с жизнью этого создания, которое пока ничто, но станет чем-то, если я ему позволю. Она вгляделась в лицо Тео, словно ища какой-нибудь знак, что помог бы ей принять окончательное решение. Или с его жизнью. — Что-нибудь сейчас происходит? — с рассеянным видом негромко спросил Тео между двумя глотками вина, присланного алькальдом. — Пока ничего. Обычные повседневные дела. За десертом он предложил поехать в дом на улице Анча или в какой-нибудь хороший отель на Золотой миле и провести там остаток вечера и ночь. — Бутылка вина, тарелка иберийской ветчины, — предложил он. — Не торопясь. Но Тереса покачала головой. — Я устала, — сказала она, растягивая предпоследний слог. — Сегодня мне что-то неохота. — Тебе уже почти месяц что-то неохота, — заметил Тео. Улыбаясь — красивый, спокойный, — он нежно коснулся ее пальцев. Тереса перевела взгляд на свою руку, неподвижно лежащую на столе, и некоторое время сидела так, глядя на нее, как на чужую. Этой рукой, подумала она, я выстрелила в лицо Коту Фьерросу. — Как поживают твои девочки? Он взглянул на нее с удивлением. Тереса никогда не спрашивала о его семье. Нечто вроде молчаливого уговора с самой собой, который она всегда соблюдала неукоснительно. — Спасибо, хорошо, — не сразу ответил он. — Как хорошо, — сказала она. — Как хорошо, что у них все хорошо. И у их мамы, полагаю, тоже. У всех трех. Положив десертную ложечку на тарелку, Тео наклонился через стол, внимательно глядя на Тересу. — Что с тобой? — спросил он. — Скажи мне, что с тобой сегодня. Она посмотрела по сторонам: люди за столиками, машины на проспекте, освещенном закатным солнцем, которое уже заметно опустилось над морем. — Со мной ничего, — ответила она, понизив голос. — Но я тебе соврала. Кое-что действительно происходит. Кое-что, о чем я тебе еще не говорила. — Почему? — Потому, что я не всегда и не все тебе говорю. Его взгляд — глаза в глаза — стал беспокойным. Безупречная искренность. Выдержав секунд пять, он обернулся, чтобы посмотреть на улицу. И снова повернулся к Тересе — с легкой улыбкой. Красавчик. Он вновь коснулся ее руки, и на этот раз она не отодвинула свою. — Что-то важное? Вот так, подумала Тереса. Так оно и бывает, и каждый помогает собственной судьбе. Почти всегда последний шажок ты делаешь сам. К хорошему или к плохому, но сам. — Да, — ответила она. — Судно в пути. Оно называется «Лус Анхелита». *** Уже стемнело. В саду, как безумные, трещали сверчки. Когда зажглись огни, Тереса приказала погасить их и теперь сидела на ступеньках крыльца, прижавшись спиной к одной из колонок и глядя на звезды поверх густых черных крон ив. В ногах у нее стояла нераспечатанная бутылка текилы, а за спиной, где на низенький столик рядом с шезлонгами поставили стереоустановку, звучала мексиканская музыка. Музыка Синалоа, которую еще днем ей предложил послушать Поте Гальвес: знаете, хозяйка, это самые последние песни «Лос Бронкос де Рейноса», мне их прислали оттуда, потом скажете, понравилось или нет. В горах Чиуауа то было. Под ветром травы клонились. Хромая, брела кобыла, вьюки на сторону сбились…