– Вы заметите в нем перемены. У него сдают нервы. Несомненно, это сказывается осада. Робин никогда не отличался нервозностью. Робин отправлялся в бой с соколом на рукавице. Если Робин изменился, то отнюдь не по вине пятимесячной осады. Они прибыли вместе незадолго до того, как стемнело. Я одна встретила их в галерее. В правление парламента Гартред жилось весьма легко. Она, по-моему, слегка раздалась в плечах и в груди, но это ей очень шло. К тому же, искушая судьбу, она позволила природе сурово обойтись со своими волосами, которые теперь уже не отливали золотом, а поблескивали серебром, и от этого она выглядела более очаровательной и хрупкой. Войдя в комнату, она бросила свой плащ Робину, сказав этим первым небрежным жестом все, что хотелось мне узнать об их отношениях. В один миг годы откатились назад. Передо мной была двадцатилетняя новобрачная, уже подуставшая от Кита, этого раба и крепостного, которому не хватало силы воли, чтобы играть роль господина… Точно так же, когда-то, стоял рядом с ней Кит – с той же собачьей преданностью и обожанием во взгляде. Но Амброз Манатон оказался прав. В глазах Робина читалось не одно лишь обожание. В них отражались и напряжение, и сомнение, и тревога. А отяжелевший подбородок и одутловатые щеки выдавали пьяницу. Поражение в войне и роман с Гартред тяжело сказались на моем брате. – Похоже, мы с тобой обречены встречаться в моменты больших потрясений, – сказала я Гартред. – Ты по-прежнему играешь в пикет? Я заметила, как Робин озадаченно переводит взгляд с одной на другую, но Гартред, стягивая кружевные перчатки, улыбнулась. – Пикет нынче не в моде, – ответила она. – Последнее модное увлечение – игра в кости, но с тех пор, как все азартные игры запрещены парламентом, следует заниматься этим делом тайком. – Тогда можешь на меня не рассчитывать, – сказала я. – Тебе придется играть с Робином или Амброзом Манатоном. Она метнула на меня быстрый взгляд, но я сделала вид, что не заметила этого. – По крайней мере мне остается одно утешение, – сказала она. – Это сознание того, что хоть раз в жизни мы не играем друг против друга. Ведь мы все здесь партнеры, побеждающая сторона? – Мы? – переспросила я. Всего лишь четыре года назад она приезжала сюда как шпионка лорда Робартса. – Если ты сомневаешься в моих верноподданнических чувствах, – сказала Гартред, – тебе следует сказать об этом Ричарду, когда он приедет. Но сейчас, пожалуй, уже поздно отступать. Я посвящена во все секреты. Она снова улыбнулась, и когда я посмотрела на нее, то почувствовала себя рыцарем стародавних времен, приветствующим своего противника перед поединком. – Я распорядилась поместить тебя в той длинной комнате наверху, которую обычно занимает Элис с детьми, – сказала я. – Спасибо, – ответила Гартред. – Робин слева от тебя, – сказала я, – а Амброз Манатон справа в небольшой спальне у лестничной площадки. С двумя такими стражами тебе, я думаю, вряд ли придется волноваться. Она и глазом не повела. Повернувшись к Робину, она дала ему кое-какие распоряжения относительно багажа. И он тут же, как лакей, отправился исполнять ее приказания. – Тебе повезло, – сказала я, – что мужчины в моем роду отличаются столь уживчивым характером. – Мне бы повезло еще больше, – ответила она, – если бы они в то же время не были такими собственниками. – Фамильная черта, – парировала я, – напоминает о девизе нашего дома: «Что имеем, не отдаем». Она какое-то время в задумчивости на меня смотрела. – Ты обладаешь странной властью над Ричардом, – сказала она. – Какой-то непонятной притягательной силой. Я полностью доверяюсь тебе. Я поклонилась ей со своего кресла. – Не доверяйся мне, Гартред, – ответила я. – Менебилли – всего лишь название на карте, выбор мог пасть и на любое другое поместье. Пустой дом, близость песчаного берега. – И сверх того – тайник, – произнесла она резко. – Серебро уже давным-давно на Монетном дворе, – сказала я. – А то, что еще оставалось, пополнило парламентскую казну. Какую игру ты затеяла на сей раз, Гартред? Она ответила не сразу, но я заметила, что ее кошачьи глаза следят за тенью Робина в холле. – Мои дочери выросли, – сказала она. – Орли-Корт становится тяжелой обузой. Быть может, мне захочется третьего мужа и безбедного существования. Которое мой брат не в силах был бы дать ей, подумала я, но которое с удовольствием мог бы предоставить ей мужчина, бывший на пятнадцать лет моложе ее, с землями и состоянием. Миссис Харрис… Миссис Денис… Миссис Манатон? – Ты уже разбила жизнь одному мужчине из моей семьи, – сказала я. – Поостерегись пытаться сделать то же самое и со вторым. – Думаешь, в твоих силах помешать мне? – Нет. Ты вольна поступать, как тебе заблагорассудится. Я лишь предупреждаю тебя. – Предупреждаешь о чем? – У тебя никогда не получится играть с Робином, как ты это делала с Китом. Робин способен убить. Какое-то время она недоумевающе на меня смотрела. И тут в комнату вошел мой брат. В тот вечер я размышляла о роялистском восстании. В их замысел входило, чтобы Корнуолл заполыхал с востока до запада, а ведь во все времена здесь было достаточно горючего материала, и вот эти люди собрались под крышей Менебилли, чтобы занялся пожар по всей стране. За обеденным столом мы являли собой странное общество. Гартред со своими серебряными волосами, украшенными драгоценностями, – во главе стола, по обе стороны от нее – мужчины: мой брат постоянно тянулся рукой к графину и не сводил влюбленных глаз с ее лица, в то время как холодный и невозмутимый Амброз Манатон не переставая говорил ей в правое ухо – выключив таким образом из разговора Робина – о коррупции в парламенте, что заставляло меня заподозрить, что он, должно быть, сам был в этом замешан, уж больно много подробностей было ему известно. Слева от меня сидел Питер Кортни, который время от времени встречался взглядом с Гартред и при этом многозначительно улыбался. Но поскольку он то же самое проделывал и со служанкой, подававшей ему тарелку, и со мной, когда мне случалось посмотреть в его сторону, то я предположила, что со стороны Гартред речь скорее идет о привычке, чем о сговоре. Я хорошо знала своего Питера. Насупившийся Дик занимал место в центре и бросал мрачные взгляды на сидевшего напротив него кузена, ну а тот без умолку болтал о письмах, полученных им от его брата Джека, который вошел в такую милость к принцу Уэльскому во Франции, что тот с ним никогда не расставался. И когда я, играя роль хозяйки дома, который отнюдь не был моим, – чем вызывала, вне всякого сомнения, неодобрение тени старого Джона Рашли, – переводила взгляд с одного на другого, следя за тем, чтобы у всех были еда и вино, то с некоторым дурным предчувствием подумала о том, что, обыщи Ричард все графство, он бы не нашел шестерых человек, более способных перессориться между собой и разругаться, чем те, что сидели сейчас за этим столом. Гартред, его сестра, никогда не желала ему добра. Робин, мой брат, отказался в прошлом подчиниться его приказу. Питер Кортни был одним из тех, кто роптал против его главенства. Дик, его сын, боялся и ненавидел его. Амброз Манатон был неизвестной величиной, ну а Банни, его племянник, представлял собой простую пешку, умевшую читать по карте. И вот таким людям предстояло возглавить восстание? Если это так, пусть Господь Бог поможет моему бедному Корнуоллу и принцу Уэльскому. – Мой дядя, – говорил Банни, строя из солонок крепость, – никогда не прощает обиды. Он однажды сказал мне, что если какой-то человек сыграет с ним плохую шутку, то он ответит ему худшей. Он пустился в описание какого-то прошлого сражения, и его никто не слушал, кроме, думается мне, Питера, поступавшего так по доброте душевной. Но слова Банни, так легко слетевшие с его уст, не выходили у меня из головы. «Мой дядя никогда не прощает обиды». Он был обижен каждым из нас, кто сидел сейчас за столом в Менебилли. Какое время выберет он, чтобы заплатить по старым счетам? Ричард, мой возлюбленный, насмешливый и злопамятный. Итак, канун восстания и эти шестеро, увязшие в нем по горло. Было что-то символическое в стуле, пустовавшем возле меня. Затем мы разом смолкли, ибо дверь внезапно распахнулась, и на пороге показался Ричард: он смотрел на нас, на голове у него была шляпа, а с плеч свисал длинный плащ. Столь любимых мною рыжеватых волос не было, а закрывавший уши завитой парик придавал ему мрачный, сатанинский вид, под стать которому была и его улыбка. – Что за подарок для шерифа герцогства, случись тому нагрянуть сюда. Каждый из вас – предатель. Мы совершенно тупо уставились на него – даже Гартред на сей раз не сумела поспеть за ходом его мысли. Но я заметила, что Дик принялся грызть ногти. Затем Ричард бросил шляпу и плащ стоявшему наготове слуге и направился к пустовавшему справа от меня стулу. – Долго ждала? – спросил он у меня. – Два года и три месяца, – ответила я ему. Он наполнил бокал из стоявшего с его стороны графина. – В январе тысяча шестьсот сорок шестого года, – сказал он, обращаясь ко всей компании, – я нарушил обещание, данное нашей здешней хозяйке. Однажды утром, в Веррингтоне, я покинул ее, сказав, что вернусь к завтраку. К несчастью, принц Уэльский рассудил иначе. И вместо этого я завтракал в Лонстонском замке. Я предлагаю загладить эту свою вину завтра. Он поднял бокал, осушил его одним залпом, затем, положив свою руку на мою, прижал ее к столу. – Благодарю тебя, Господи, – сказал он, – за женщину, которая не обрушивается с проклятьями за опоздание. Глава 31 Все было, как когда-то в Веррингтоне. Прежний распорядок. Прежнее произвольное деление на ночь и день. Он врывался ко мне в комнату, когда я, не завершив еще своего туалета, завтракала с папильотками на голове, и, пока я продолжала это свое занятие, он ходил взад-вперед по комнате, непрерывно говоря, трогая мои щетки, расчески, браслеты на столе и проклиная все, если в его планах происходила какая-нибудь заминка. Треваннион слишком медлил. Трелони-старший чересчур осторожничал. А те, кто должен будет продвигать восстание дальше на запад, не носили громких имен – все это были мелкие сошки, которым не хватало нужных для руководителя качеств. – Гроуз из Сент-Бериана, Маддерн из Пензанса, Кигвин из Маусхоула, – сказал Ричард, – никто из них не поднялся выше звания капитана в тысяча шестьсот сорок шестом году и никогда не водил отряды в бой. Но нам сейчас придется довольствоваться ими. Это тот случай, когда говорят faute de mieux[20]. Беда в том, что я не могу быть в пятидесяти местах одновременно. Снова все как в Веррингтоне. Пылающие в камине столовой дрова. Груда бумаг, раскиданных по столу, а в центре его большая карта. Ричард сидит на стуле, рядом с ним вместо Джека – Банни. Красные крестики на песчаных дюнах, куда должны высадиться отряды. Криннис… Пентеван… Вериан… Сигнальные огни на мысах, чтобы предупредить суда в море… Гриббен… Додмэн… Наэр… Мой брат Робин стоит возле двери на месте полковника Роскаррока. И Питер Кортни верхом на лошади во дворе – он принес послание от Джонатана Трелони. – Какие вести из Толланда? – Все хорошо. Они будут ждать нашего сигнала. Лу можно легко взять. Там не будет сколько-нибудь серьезного сопротивления. Послания одно за другим скрупулезно изучались. Как это бывает со всеми побежденными, сейчас больше всех не терпелось поднять мятеж именно тем, кто первым сдался врагу в 1646 году. Хелстон… Пензанс… Сент-Айвс… Доверие к Гренвилу как к главнокомандующему было полным, от него потребуется лишь отдать распоряжения. Сидя в своем кресле возле огня, я прислушивалась ко всем этим разговорам. Вот я уже не в столовой Менебилли, а снова в Веррингтоне, в Оттери-Сент-Мэри, в Эксетере… Те же проблемы, те же доводы, те же сомнения у командиров, те же молниеносные решения. Перо Ричарда наставлено на острова Силли. – Здесь будет главная база армии принца. Захватить эти острова несложно. Твой брат Джек может сделать это с горсткой людей. Банни, широко улыбнувшись, кивнул рыжеватой шевелюрой. – Затем основные места высадки должны быть там, где наше влияние сильнее всего. Как я себе представляю, это отрезок побережья отсюда до Фалмута, с Сент-Мосом в качестве нашей главной цели. Гоптон посылал мне с Гернси депеши со своими возражениями, не оставлявшими камня на камне от моих предложений. Так вот, пусть он ими подавится, мне до них нет дела. Если бы он действовал по своему плану, то послал бы каплю народу сюда, каплю сюда и так помочился бы по всему Корнуоллу, чтобы, как он говорит, запутать противника. Как же, пусть запутает мою задницу. Один мощный удар, нанесенный в центр при нашей активной поддержке, и Гоптон может высаживаться со всей своей армией через двадцать четыре часа. Крупные совещания проводились по ночам – так легче было передвигаться по дорогам. Трелони добирались из Трелона, сэр Чарлз Треваннион из Каэрхейза, сэр Артур Бассет из Тихейди. Я лежала в своей комнате наверху: снизу, из гостиной, до меня доносился приглушенный шум голосов, и неизменно всех их перекрывал зычный голос Ричарда. Действительно ли французы примут участие в этой игре? Сомнение в этом выражали все присутствующие, однако Ричард отбросил их доводы. – Да пропади пропадом эти французы, если даже они и не ввяжутся в драку. Что с того, черт побери? Мы можем действовать и без них. Французы никогда не отличались обязательностью по отношению к своим союзникам. – Но будь у нас по крайней мере их обещание, что они поддержат нас, – пробормотал сэр Чарлз Треваннион, – и если бы их чисто символический отряд помог принцу при высадке, то моральный эффект от этого был бы такой, как если бы они выставили против мятежников десять дивизий.