– Может быть, он просто тосковал по матери, – сказал Бенедикт. «Может быть», – подумал Гамаш. В конечном счете в этом доме было что-то драгоценное. Единственное, что у него невозможно было отнять. Это место было наполнено воспоминаниями. Он опять увидел метки на косяке. И фотографию в доме Энтони – три ребенка в цветочном саду, прекрасном и опасном. Арман Гамаш знал, что воспоминания не только драгоценны – они еще обладают силой. Заряжены эмоциями как прекрасными, так и опасными. Кто знал, что обитает в этом гнилом старом доме? Гамаш снова обратился к копии. Она была написана на немецком, потому он мало что понимал. К тому же почти не разбирал написанное. Неужели эта бумага – причина всего? Безумное завещание, написанное сто тридцать два года назад. И еще одно, не менее безумное, оглашенное два дня назад? – Где умерла мадам Баумгартнер? – В доме престарелых «Мезон Сен-Реми», – сказал нотариус. – А что? – А какова причина смерти? – спросил Арман. – Сердечная недостаточность, – ответил Люсьен. – Диагноз в свидетельстве о смерти в вашем досье. А что? – повторил он вопрос. – Но вскрытия не делали? – Нет, конечно. Она была старой женщиной, которая умерла от естественных причин. – Арман? – сказала Мирна, но он ей только мимолетно улыбнулся. – Вы не возражаете, если я это заберу? – Он взял копию. – Возражаю, – сказал Люсьен. – Она нужна мне для моих дел. – Désolé, но мне не нужно было произносить это в форме вопроса, – сказал Гамаш; он сложил документ, сунул его в нагрудный карман. – Вы наверняка сможете сделать еще одну копию. – Арман встал, сказал Мирне: – Ваш магазин открыт? – Он не заперт, – ответила она. – Все как всегда. Берите что хотите. Следующие несколько минут Гамаш провел, просматривая полки магазина «Книги Мирны новые и старые», и наконец нашел то, что ему требовалось. Положив деньги рядом с кассой, он сунул книгу в карман куртки. Вернувшись в бистро, он увидел Билли Уильямса – тот шел к своему пикапу. – Ему нельзя садиться за руль, – сказала Мирна, направляясь к двери. – С его больной голенью… Она окликнула его, и Билли повернулся, а когда увидел Мирну, на его губах появилась улыбка. – Он хороший человек, – сказал Арман. – Добрый человек. – Удобно иметь такого человека под боком. Вот это точно. Они смотрели, как Билли приближается к бистро. И хотя Арман не понимал ни слова из того, что говорил Билли Уильямс, он прекрасно понимал выражение на его лице. Видит ли Мирна то, что видит он? – спрашивал себя Гамаш. Глава двадцатая Жан Ги Бовуар смотрел на тело Энтони Баумгартнера, пока коронер проверяла результаты аутопсии. В отличие от Гамаша, Бовуар не видел этого Энтони при жизни, но, глядя на его тело, тоже мог сказать, что Баумгартнер был красивым, благородного вида человеком. У него даже теперь сохранялся властный вид, необычный для трупа. – Во всем остальном здоровый пятидесятидвухлетний человек, – сказала доктор Харрис. – Вы видите рану на черепе? И Гамаш, и Бовуар подались вперед, хотя и с расстояния все было прекрасно видно. – Есть представление, чем нанесена рана? – спросил Гамаш, отступив. – Я бы сказала, что, судя по ее конфигурации, это здоровенная дубинка из дерева, тяжелая. С заостренным концом. Ею размахнулись, как бейсбольной битой. – Она показала, как замахивались. – Ударили по голове сбоку с достаточной силой, чтобы нанести такое вот повреждение. Разбить череп не так-то просто, как вам может показаться. А это что? Гамаш нахмурился: – Вы уверены, что рана была получена до обрушения дома? Это, безусловно, был самый важный вопрос, который определял разницу между убийством и несчастным случаем. – Да. Абсолютно. Он внимательно посмотрел на нее все еще опухшими и слезящимися глазами. Доктор Харрис вздохнула, сняла хирургические перчатки, бросила в корзинку для мусора. Она хорошо знала старшего суперинтенданта Гамаша и старшего инспектора Бовуара. Достаточно хорошо, чтобы называть их Арман и Жан Ги. За выпивкой. Но у трупа они были старший суперинтендант, старший инспектор и доктор. Доктор не обиделась, когда ей повторно задали вопрос. Гамаш был человеком осторожным, а осторожность более всего и необходима при поиске преступника. И хотя Харрис знала, что Гамаш до сих пор отстранен от работы, она продолжала считать его главой Sûreté, пока кто-нибудь не вынудил бы ее изменить мнение. – Энтони Баумгартнер умер приблизительно за полчаса до обрушения дома. Я это вижу по состоянию его органов и отсутствию внутреннего кровотечения. Кроме того, ранение у него в боковой части черепа. А дома обычно не падают наискосок. – Мне нужно позвонить, – сказал старший инспектор Бовуар; он достал сотовый и вышел. – Ведь было два обрушения, верно? – спросила доктор Харрис у Гамаша. – Да. Одно частичное – поздно вечером, а потом окончательное, вчера днем. – То, в которое попали вы, – сказала она. – И которое обнажило труп. – Oui. Он рассказал ей вкратце о том, чему был свидетелем. – Сядьте, – сказала доктор Харрис, показывая на табуретку. – Зачем? – Я вам промою глаза. – Да у меня все хорошо, все время улучшается. – Вы ведь не хотите ослепнуть? – Упаси бог, нет. А что, есть такая вероятность? Она увидела, что он по-настоящему потрясен. – Отдаленная. Но кто знает, какой материал был в том доме? Чем скорее вы отделаетесь от соринок в глазах, тем лучше. Вполне вероятно, что они могут повредить роговицу. Или того хуже – забиться под яблоко. Он сел, и она наклонилась над ним, сначала внимательно рассмотрела его глаза, потом принесла воду и принялась спринцевать. Он морщился от струек воды. – Извините, не предупредила: это может вызвать жжение. Когда она закончила, он принялся широко открывать глаза, моргать. – Не трите, – предупредила она и снова внимательно осмотрела оба глаза, потом выключила налобный осветитель. – Лучше. Гораздо лучше. Но неприятное ощущение в глазах осталось. Он плохо видел, глаза были раздражены и болели. – Что вы ему сказали? – спросил Бовуар, вернувшись после звонка. – Заставили его плакать. Доктор Харрис рассмеялась: – Я ему сказала, что в бистро кончились круассаны.