– И что это значит? – спросил Габри. Мирна молчала. Смотрела. Она знала, но не могла сказать. Смотрела на имена. Возрасты. Хельга, Ганс, Ингрид, Хорст Розе. Все родились в девятьсот двадцатые. Со звездами рядом с их фамилиями. А потом простое обозначение. 10.11.38. А потом – ничего. – Это дата, – сказала наконец Мирна. Рут подалась к экрану Мирны. Потом вернулась к своему компьютеру. – Kristallnacht[37], – пояснила она, еще ожесточеннее молотя по клавишам. – Десятое ноября тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Когда добрые, порядочные люди показали, кто они есть на самом деле, и набросились на соседей. Евреев. – Kristallnacht, – уронила Мирна. – Из-за всего этого разбитого стекла. – В ту ночь разбили нечто большее, чем стекло, – сказала Рут. – Особой жестокостью прославила себя Австрия. Она говорила так, будто присутствовала при этом, и, хотя на ее лице застыло бесстрастное выражение, а голос звучал ровно, ее пальцы еще сильнее долбили по клавишам. В гонке. – Баумгартнеры? – спросила Мирна. – Семья баронессы? – Похоже, они уехали до холокоста, – сказала Клара. – Я пытаюсь их найти. Интересно, что их не называют «барон» и «баронесса». – Так, может быть, они проиграли дело? – спросила Мирна. – Мне кажется очевидным: проиграли. – Шломо Киндерот оставил наследство обоим своим сыновьям, – сказала Мирна. – Ты нашла ту часть семьи, которая стала Баумгартнерами. А что другая ветвь? Несколько секунд Клара стучала по клавишам. – На это уйдет время, но пока я не могу найти упоминаний барона или баронессы Киндерот. – Ты не думаешь… – начал Габри. 10.11.38. – Не знаю, – отозвалась Клара. – Как с завещанием – не повезло? – спросила Мирна у Габри. – Понятия не имею, – ответил он. – В архив я залез, но там все по-немецки. Я по-немецки не понимаю. – Я об этом не подумала, – сказала Мирна. Арман Гамаш сидел в тихой комнате Национального архива. Записи, которые он искал, были не канадские. И не квебекские. Он с помощью своего пароля вышел на сайт Интерпола. Потом в австрийский архив. Тот, в который имел доступ он, был более подробный, чем публичные архивы. Но Арман быстро уперся в ту же проблему, что и Габри. Имена – Баумгартнер, Киндерот – он мог читать. Но постановления суда оказались ему не по силам. Ему, однако, было понятно, что судебные постановления были вынесены. Во множественном числе. Много постановлений. От 1887 года. Потом от 1892-го. Потом еще одно. И еще. И все они касались Баумгартнеров и Киндеротов. Баумгартнеры против Киндеротов. На несколько лет постановления пресеклись. А потом появились снова. Как окопная война, прервавшаяся только для рытья новых воронок, после чего враги снова бросались в бой. Гамаш предполагал, что с каждым разом схватки велись все яростнее. Такова уж человеческая природа. Если общую картину он более или менее понимал (тот факт, что иск предъявлялся снова и снова), детали оставались ему неясны. Хотя вряд ли можно было надеяться, что эти подробности выведут его на убийцу Энтони Баумгартнера 132 года спустя после смерти Шломо, барона Киндерота. Гамаш знал: ему требуется помощь. Он провел еще один поиск, а потом, найдя то, что искал, встал и принялся расхаживать по комнате. Жестикулировать. Наконец несколько минут спустя он достал телефон и набрал номер. – Guten Tag, – сказал он и попросил к телефону Kontrollinspektor. – Я искать могучий информация, как суд сказал. Голос на другом конце линии звучал низко, спокойно и явно принадлежал разумному человеку. И все же инспектор службы контроля Гунд не мог отделаться от впечатления, что говорит с сумасшедшим. – И кто вы, простите, еще раз? – спросил он. Звонок переадресовали ему его подчиненные. Они любили шутки такого рода в середине долгой смены, посреди ночи. Он был далеко не уверен, что это настоящий звонок, а не от одного из агентов, проверяющих, как далеко им удастся зайти. – Я зовут Арман Гамаш, главный шеф Sûreté du Québec. – В Канаде? – Направление верное, – проговорил голос с явным облегчением. – Канада. Гамаш закатил глаза. Он понимал, что только запутывает дело. Арман попросил соединить его с кем-нибудь из старших офицеров, которые говорят по-французски. Или по-английски. Его соединили с кем-то, кто не говорил ни по-английски, ни по-французски. Может быть, таково было представление секретаря о шутке, хотя австрийцы, прославившиеся в разных областях, не были известны своим юмором. Прежде чем звонить, Гамаш попрактиковался, вытаскивая из тумана времени те немецкие слова, которым его научила бабушка. Он обычно сидел за кухонным столом, а она болтала по-французски. Потом переходила на немецкий. С вкраплениями идиша. В детстве Арман, конечно, не понимал разницы. Гамаш расхаживал по комнате в Национальном архиве, бормотал про себя слова и фразы, всплывавшие в памяти. Пытался составить одно или два доходчивых предложения. А тем временем запах свежей выпечки становился все более и более отчетливым. Он всплывал на поверхность вместе со словами. И образами. Арман все отчетливее и отчетливее чувствовал запах мадленок: его бабушка пекла это печенье каждую пятницу. Она давала ему свежеиспеченную вкуснятину прямо из духовки, но прежде обязательно поливала ее рыбьим жиром и выжидала некоторое время, чтобы тот впитался. И потому, когда Арман вонзал в печенье зубы, вкус он ощущал великолепный и отвратительный. Утешительный и рвотный. Его словно обнимали и отталкивали одновременно. – Sehr gut, meyn tayer. «Очень хорошо, мой дорогой», – говорила она на смеси идиша с немецким и прижимала его к себе, а глаза мальчика оказывались в дюймах от татуировки на ее левой руке. – Я расследую убийство, и частью расследования является завещание, – сказал Гамаш в трубку. Или по меньшей мере думал, что сказал. – Мне необходимо знать, как было улажено дело. Оно старое. – Я расследовать мертвец лежит, а суд сказал есть… Последовала пауза: подчиненный Гунда на другом конце линии делал вид, что подыскивает слово. И Гунд не сомневался – подыскивал такое, чтобы посмешнее. – …мера. Нет, не то. Есть… Гунд уже собирался повесить трубку. С него хватит. Но все же любопытство его одолевало. К тому же он уже не был абсолютно убежден, что это скучающий агент разыгрывает его. Человек на другом конце линии боролся с тем, что хотел донести до него… – …размер. Нет. Качество?.. Гунд обратился к своему компьютеру и набрал: «Sûreté du Québec. Gamache». – …часть. Вот оно. Суд решил – есть его часть. Но суд решил, может, не совсем то. Oy gevalt[38]. Как это сказать? Гунд читал, вскинув брови, потом посмотрел на телефон и попытался примирить то, что читает, и то, что слышит. Теперь низкий голос говорил: – Сила. Nein. Я почти нашел. Воля. Вот оно. Gott im Himmel. Danke[39]. – Послышался вздох. – Воля. Воля будет частью его. – Старший суперинтендант Гамаш, – сказал Гунд, – если я вас правильно понял, вы просите меня найти судебное решение по завещанию. – Ja, ja. Именно так. Это пожилой событие. Гамаш поморщился не столько от запаха рыбьего жира на печенье, сколько от обволакивавшей его чепухи, производимой собственным ртом. – Старое дело, – сказал инспектор Гунд.