– Почему вдруг? – В нем есть что-то. Он прозрачный и одновременно… как это слово? – Непроницаемый? – предложила Рейн-Мари. Клара рассмеялась: – Да, пожалуй. И все же… «И все же, – подумала Рейн-Мари, глядя на своего гостя. – И все же – нет». Когда они уходили, Рут сунула Жану Ги подарок. – Книга стихов, – сказала она. – Одно тебе может понравиться. Только не читай его моему крестнику. – Почему? – спросил он, прищурившись. – Сам поймешь. – Одна из ваших? – спросила Анни, глядя на подарок, завернутый в старую газету. – Нет. – Одна из моих? – спросила Мирна. – Не твое дело, – сказала Рут. – Могу поспорить, это мое дело, – пробормотала Мирна, надевая сапоги. У дверей женщины обнялись, и Мирна предложила проводить Рут домой. – Мы ее проводим, – сказал Оливье. Из темноты, пока закрывалась дверь, отделявшая тепло от трескучего мороза, до Клары донесся голос Габри: – Ой, смотрите. Плавучая льдина. Ну-ка, Рут. На ней твое имя. – Пидор. – Старая карга. И сонное, тихое «фак-фак-фак», потом дверь закрылась. Арман встретил их у двери: – Хорошо провели время? – Там Рут была, – сказал Жан Ги. Гамаш улыбнулся. Понимающе. – Ты уже, наверно, поел, – сказала Рейн-Мари. – Но если ты еще голоден… Она протянула ему контейнер. – Ты настоящий спаситель. Я умираю с голода. Арман поцеловал жену и понес еду в кухню. – Тебе удалось перевести письмо? – спросил Жан Ги. – Да. Думаю, да. По крайней мере, понять суть. – И в чем она? Гамаш уже собирался сказать, но увидел Анни, ждавшую мужа, который тут же и появился. – Я тебе скажу утром. Не возражаешь, если я поеду с тобой в Монреаль? Вопрос задавался Жану Ги как риторический, но тот, к удивлению Гамаша, задумался. – Это не обязательно, – сказал Арман. – Уверен, кто-нибудь еще… – Нет-нет, я, конечно, тебя отвезу. Просто я не буду возвращаться и у меня назначена ранняя встреча. Нам придется выехать ни свет ни заря. – Я вас могу отвезти, сэр, – сказал Бенедикт. Он чуть не с головой залез в холодильник, а теперь появился с пирогом в руке. – Если вы не возражаете, я бы воспользовался вашей машиной. Мне ужасно нужно взять чистую одежду и проверить, как дела в здании. А потом я бы отвез вас назад. Мою машину к тому времени, наверно, уже сделают. – Это будет идеально, – сказал Арман. – Merci. – А тебе зачем в город? – спросила Рейн-Мари. – У меня ланч со Стивеном Горовитцем. – Он посмотрел на Жана Ги. – «Горовитц инвестментс». Бовуар кивнул. Речь шла о фирме, в которой работал Гуго Баумгартнер. Анни и Жан Ги пожелали всем спокойной ночи, а Бенедикт унес огромный кусок пирога и стакан с молоком в свою комнату. – Энтони Баумгартнер, видимо, был интересным человеком, – сказала Рейн-Мари. В микроволновке разогревался петух в вине. – Что тебя навело на такую мысль? – Жан Ги сказал, что у него в кабинете висел портрет кисти Клары. – Да, совершенно неожиданно. Арман подумал о письме, за переводом которого он провел весь вечер. Как и картина, письмо было пронизано ожесточением. Но присутствовала в нем и надежда. Хотя и не такого свойства, как на полотне Клары. Он чувствовал в письме надежду на месть. Воздаяние. От этого попахивало алчностью. Заблуждением. И глубокой верой в то, что кое с кем непременно случится что-то ужасное. И оно происходило. Надежда сама по себе добра. Или хороша. Арман спрашивал себя, что видел Баумгартнер, когда стоял перед картиной и заглядывал Деве в глаза. Видел ли он в ней искупление или дозволение на ожесточенность? Может быть, в этом лице он видел собственную мать. Недовольно смотрящую на него. Во всем своем безумии и заблуждении, разочаровании и предвзятости. Может быть, он понимал, что происходит, когда ложная надежда распространяется на поколения. Может быть, поэтому ему и нравилась картина. Может быть, он видел себя. – Отправляйся-ка спать, – сказал он Рейн-Мари. – Я скоро. Еще немного надо поработать. – Так поздно? – Понимаешь, Оноре хотел посмотреть второго «Терминатора», потом мы заглянули в казино, так что для работы почти не осталось времени. – Какой ты у меня глупый-глупый, – сказала она, поцеловав его. Ее большой палец погладил глубокий шрам на его виске. – Давай не поздно. Она взяла с собой чай, но оставила тонкий запах ромашки и старых садовых роз, к которому примешивался грубоватый запах петуха в вине. Арман остался стоять в кухне с закрытыми глазами. Потом, открыв их, пошел к себе в кабинет. Анри и Грейси посеменили за ним и улеглись там же под столом. Арман ввел свой пароль и увидел, что фотографии и видео наконец загрузились. Амелия и Марк разошлись рано.