Часов около девяти утра, когда Арман и Бенедикт выехали в Монреаль, Жана Ги в Трех Соснах уже давно не было. И поскольку Бовуар уехал один, Арман не видел, как его зять остановился с задней стороны здания и огляделся, перед тем как войти внутрь. Когда он вошел в большой зал для совещаний, там никого не было. Жан Ги сел, но вскоре встал. В беспокойстве принялся выхаживать туда-сюда перед окнами. Потом стал ходить вокруг стола. Он остановился посмотреть на знакомую картину. Копию классического Жана Поля Лемье. Потом он снова принялся ходить, поглядывая в окно на Монреаль, чуть завешенный ледяным туманом. Словно на город накинули марлевую вуаль. Он сцепил руки за спиной, надул щеки, выдохнул. «У меня теперь семья, – сказал он себе, – и я должен ставить ее на первое место». Да. Для этого он и приехал сюда. Не ради себя. Не потому, что он дерьмо собачье. Или даже не потому, что он собака. Или просто дерьмо. Дверь открылась, он повернулся и увидел знакомых теперь уже мужчин и женщин, которые допрашивали его прежде. Которые сделали ему предложение несколькими днями раньше. Бовуар отказался принять его. Чем отнюдь их не осчастливил. Им явно мало кто отвечал «нет». Он объяснил отказ своей преданностью старшему суперинтенданту. Они рассказали ему о преимуществах и о явных потерях, которые будут иметь место, если он отвергнет их предложение. Жан Ги чувствовал себя измотанным. Действующий старший инспектор Бовуар признавал эту методику, как признавал он и ее действенность. Но, сидя в кровати ночью со спящей рядом Анни, Жан Ги почувствовал, что ему надо вернуться к бумагам. Читал. Перечитывал. Неужели, если он подпишет, последствия будут такими уж катастрофическими? Будут ли его потом считать виноватым? По иронии судьбы обычно он такие вещи обсуждал с шефом. Но теперь не мог. Не в этот раз. Не на этой сделке. Он, конечно, долго обсуждал проблему с Анни. Варианты. Последствия. И вот теперь он снова оказался в этой комнате. Собирался сделать то, что никогда не считал возможным. Обменявшись рукопожатиями, они все сели. Наступило неловкое молчание, пока секретарь разносил кофе, и Жан Ги показал на картину Лемье: – Мне нравится. – Я рада, – сказала женщина. – Нумерованная копия? – спросил он. – Оригинал. – Ага, – сказал он. – Кьяроскуро. Мужчина рядом с ней улыбнулся: – Я вижу, вы разбираетесь в искусстве. Да. Не многие понимают, что видят игру света и темноты, тонкостей и крайностей… Бовуар кивнул и улыбнулся. Но думать по какой-то причине он мог только о мороженом. Когда принесли кофе, ароматный и крепкий, он сделал долгий тонизирующий глоток. Он был готов совершить это. А они, казалось, тоже подготовились. Женщина, заправлявшая здесь, подвинула ему через стол небольшую стопку бумаг с лежащей наверху авторучкой: – Мы очень рады, что вы передумали. Он взял авторучку и быстро подписал. Теперь Жан Ги не мог себе позволить колебаний. Таким стал один из его первых уроков в отделе по расследованию убийств от тогда еще старшего инспектора Гамаша. Если уж что начал, то не останавливайся, ты не можешь больше сомневаться. Принял решение – назад пути нет. Никогда не оглядывайся. Это действие, понял Бовуар, надевая колпачок на ручку, было предопределено несколько месяцев назад. Когда его и Гамаша отстранили от исполнения служебных обязанностей. Когда началось следствие. Когда их подчиненные поставили под сомнение не только законность их действий, но и их честь, их преданность. И он закономерно пришел сюда. К этому моменту. В эту комнату. Жан Ги подвинул документ назад по столу. – Оставьте себе, – сказала женщина, когда Бовуар хотел было подвинуть по столешнице и авторучку. – Я рада, что вы решили присоединиться к нам. Она улыбалась. Они все улыбались. Женщина протянула руку, и он после короткого колебания пожал ее. «Шхуна „Гесперус“ шла, – услышал он низкий голос, – по штормовому морю». Дальше этих строк шхуна никуда не пришла, и Жан Ги всегда смеялся этой долгоиграющей шутке. Но теперь, глядя в окно на падающий снег и чувствуя ручку в нагрудном кармане, он вспомнил название. И подумал, не привела ли его попытка прийти в безопасную гавань к тому, что он только приблизился к своему крушению. Бенедикт оказался осторожным, хотя и нервным водителем. Он держал баранку в положении на десять и два часа сидел прямой как кол, ни на секунду не отрывая глаз от заснеженной дороги. На дороге их обгоняла одна машина за другой. Но Арман никуда не спешил и предпочитал безопасность бесшабашности. Он знал также, что именно его присутствие заставляет парня проявлять излишнюю осторожность. Даже нервность. «Ничего, скоро расслабится», – подумал Гамаш. Они говорили о таких земных вещах, как домовладение и работа Бенедикта в качестве смотрителя, и что может выйти из строя в зданиях. Больших и маленьких. Арман рассказал ему о реновациях, которые они собираются провести у себя в доме. – Надеюсь, вы не будете возражать, если я воспользуюсь вашими мозгами, – сказал Арман. – У нас немало спален, но когда приезжает наш сын Даниель с женой и двумя дочерьми вместе с Анни и Жаном Ги и их сыном… то всем места не хватает. – И вы хотите сделать пристройку? Они обсудили возможности. Бенедикт предложил двигаться вверх, а не в стороны, и поэтому переоборудовать чердак. И пояснения, как это сделать, чтобы не обрушить дом. – Одного обрушившегося дома более чем достаточно, – сказал Арман, и Бенедикт с ним согласился. Гамаш намотал услышанное на ус. Не то, что касалось реновации, проводить которую он не собирался, а то, что Бенедикт и в самом деле знал, как предотвратить обрушение дома. А потому, вероятно, знал и как его обрушить. Бенедикт высадил Армана в центре Монреаля у роскошного здания «Горовитц инвестментс», пообещав подобрать позднее. Падал снежок. Легко. Красиво. Прикрывал белизной городскую грязь. Хотя бы на какое-то время. Гамаш проводил взглядом Бенедикта, свернувшего за угол, остановил такси и назвал адрес на рю Сент-Катрин. – Вы уверены? – спросил водитель, оглядывая Армана. Его пассажир был хорошо одет, в хорошей куртке, в белой рубашке, галстуке, видимом под шарфом. – Уверен. Merci. Он откинулся на спинку сиденья, и на его лице появилось мрачное выражение. – Подождите меня, пожалуйста, – сказал Гамаш, когда они добрались до места. – Долго я ждать не буду, – предупредил водитель. Хотя денег он еще не получил, но предпочел бы уехать, потому что машину наркоманы могли угнать, его избить и ограбить. Все таксисты знали, что здесь запретная зона. Или если уж пришлось сюда ехать, то лучше здесь не задерживаться. Он запер двери и включил передний ход. Но любопытство все же одолевало его, и он смотрел на пассажира, который шел с большей уверенностью, чем следовало, потом свернул: водитель знал, что там, куда свернул пассажир, – проулок. Забитый бачками для мусора и шлюхами. Он прождал минуту, две. Потом чуть нажал на газ, прополз несколько метров и остановился в створе проулка. Таксист увидел, как его пассажир пожал руку другому высокому человеку. Но этот был изможденным. Проститутка. Транссексуал. Он передал ей деньги в плотном конверте. Как ни странно, женщина вроде бы пыталась вернуть его, но пассажир настоял на своем. Потом он повернул голову, увидел машину, кивнул. Клиент вернулся уверенным шагом, с солидным выражением. И хотя у водителя и возникло искушение оставить его здесь после той мерзости (в чем уж она состояла), которая произошла в проулке, он дождался.