«И все же, – подумал Гамаш, – какой-то прогресс есть». Она один раз коротко кивнула ему. «Пошел в жопу». Он не ответил. Только смотрел на нее. Пирсинг оставался на своем месте. В брови, носу и щеке. Вдоль ушных хрящей. И?.. Да, вот оно. Щелк-щелк-щелк – это она постукивала кончиком языка со штырьком пирсинга по зубам. В покере это сочли бы подсказкой. Щелк-щелк-щелк. Подсознательная азбука Морзе Амелии. Когда-нибудь он, может, скажет ей о ее симптоме. Но не сегодня. Сегодня он служил на пользу дела. И это было в его пользу. Щелк-щелк-щелк. SOS. «Чистые простыни, – подумал Гамаш. – Запах дымка. Голова Анри на моих тапочках». Он перебирал свой собственный код. Что-то вроде четок. Слоеные круассаны. – Вы знаете, почему вы здесь? – спросил кадета коммандер. Перед тем как покинуть академию (Гамаша переводили старшим суперинтендантом в Surete), Арман долго разговаривал со своим преемником о кадетах. Он тогда высказал пожелание позволить кадетам быть личностями. А Амелия Шоке явно была личностью. И даже больше. – Нет, я не знаю, почему вы хотели меня увидеть. – Пауза. – Сэр. Коммандер взял конверт со своего стола, вытащил из него пакетик: – Узнаете? – Нет. Ответ прозвучал почти мгновенно – ей некогда было удивиться. Она точно знала, почему ее вызвали. И точно знала, каково содержимое пластикового пакетика. Гамаш достаточно хорошо знал Амелию: она подготовилась к этой встрече. Пожалуй, слишком хорошо подготовилась. Не демонстрировала природное свое любопытство (даже удивление) невинной овечки. Вместо этого Амелия давала отрепетированные ответы, говорящие о ее вине. Арман посмотрел на коммандера – подметил ли он те же симптомы, и увидел: да, подметил. Гамаш почувствовал, как быстрее забилось его сердце. Увидел, что приближается точка невозврата. Он принял решение: знал теперь, что должен делать, хотя в сердце его оставались сомнения. Но было понятно: он должен довести задуманное до конца. Дыхание Амелии Шоке изменилось. Стало более коротким, более частым. Женщина тоже видела точку невозврата. Вот она. На горизонте. Приближается. Быстро. Щелчки прекратились. Она была настороже. Животное, которое, пожив с более мелкими существами, вдруг обнаружило мир гигантов. Выяснило вдруг, что оно мельче, чем думало. Более уязвимо, чем полагало. Больше подвергается опасностям, чем оно считало возможным. Существо, ищущее выхода, а находящее только обрыв. – Это лежало в вашей комнате, под вашим матрасом, – сказал коммандер. – Вы обыскивали мою комнату? Она говорила с негодованием, и Гамаш чуть ли не восхищался ее реакцией. Почти. – Это не какая-то безобидная вещь, правильно, кадет Шоке? – Коммандер опустил пакетик на стол. – Это наркотик. Количество, достаточное для продажи. – Это не мое. Я понятия не имею, откуда оно взялось. Да и как мне могла в голову прийти такая глупость – приносить эту чуму в академию. Я бы нашла место получше. Может, в чьей-нибудь комнате. – Вы хотите сказать, что кто-то подложил вам наркотик? – спросил Гамаш. Она пожала плечами. – Намеренно? – настаивал он. – Кто-то пытался подставить вас? Или просто тоже не хотел держать у себя в комнате? – Это уж вы сами решайте. Я знаю одно: это не мое. – С пакетика сняли отпечатки пальцев… – Умно. Коммандер уставился на нее. Гамаш знал, что у Амелии есть способность забираться в кишки других, хотя зачем ей туда хотелось – один бог знает. – …и скоро у нас будут результаты. Где вы это взяли? – Это. Не. Мое. Пощелкивание возобновилось. Теперь оно звучало как «так-так-так» и имело целью вызвать раздражение. Гамаш видел, что коммандер борется с желанием броситься через стол и вцепиться в ее горло. И кадет Шоке не делала ничего, чтобы спасти себя. Напротив. Она дразнила их. Самоуверенная, нахальная, почти наверняка лицемерная, она просто настаивала на своей виновности. И хуже. Невиновный кадет в случае обнаружения у него опаснейшего наркотика заявлял бы о своей невиновности и пытался сотрудничать, чтобы найти виноватого. Виновный кадет почти наверняка по крайней мере делал бы вид, что занимается тем же. Ничего этого она не делала. Из уязвимого существа, загнанного и испуганного, она превратилась в агрессора, отбрехивающегося нелепой и очевидной ложью. Амелия Шоке была старшим кадетом. Она выросла в естественного лидера, а не в громилу, как опасался Гамаш. Она соображала быстро, была настороже. Стала человеком, которому другие пытались инстинктивно подражать. А оттого кадет Шоке, как продавец наркотиков, становилась еще опаснее. Что с ее бэкграундом не было таким уж невероятным. Подавшись к ней поближе, он увидел татуировки на ее запястьях и предплечьях: рукава своей формы она закатала до локтей. Потом его проницательный взгляд переместился на ее лицо, и он увидел что-то еще. Что-то такое, что могло объяснить ее необдуманные действия, саморазрушительное, переменчивое поведение во время этого разговора. Реагировала она бурно. Непредсказуемо. Как наркоманка. Уж не?.. Его глаза чуть расширились. – Вы глупая, глупая женщина. – Он не говорил, а практически рычал. Потом обратился к коммандеру: – Нужно сделать ей анализ крови. Она под кайфом. – Идите в жопу. Он смерил ее уничижительным взглядом: – Когда вы принимали эту дрянь в последний раз? – Я ничего не принимала. – Посмотрите на нее, – сказал Гамаш коммандеру, после чего обратился к Амелии: – У вас зрачки расширены. Вы думаете, мне непонятно, что это означает? Обыщите ее комнату еще раз, – сказал он. Коммандер нажал кнопку. – Я хочу покончить с этим прямо сейчас, – сказал Гамаш, снова обращаясь к Амелии. – Не смейте! Я прошла слишком большой путь. Мы уже близко к концу. Я могу. – Не можете. Вы все изгадили. Вы себя изгадили. Вы зашли слишком далеко. – Нет-нет! Это глазные капли. Всего лишь капли. – Она чуть ли не умоляла. – Это только впечатление такое, будто я накачалась. Но я не накачалась. – Скажите агентам, которые будут обыскивать ее комнату, – пусть поищут глазные капли, – сказал Гамаш, которому хотелось, чуть ли не отчаянно хотелось поверить ей. Поверить, что сама она не принимала наркотиков. – Они ничего не найдут, – сказала Амелия. – Я их выбросила.