На следующее утро она проснулась в комнате Марка. На кровати Марка. На которой сидел Марк, уставившись на нее. – Господи боже, Душистый Горошек, ты что вчера нашла? Когда я тебя оставил, ты искала новую чуму. Нашла? Она отрицательно покачала головой. – Как я сюда попала? – Я тебя принес. Нашел в проулке. Я точно думал, что ты померла. Но ты только отрубилась. Ты что приняла? Она провела рукой по лицу, чувствуя то ли сухие катышки из глаз, то ли слезы на щеках. – Не знаю. Амелия и раньше накачивалась до бессознательного состояния. Много раз. Но никогда так. Ее голова словно раскалывалась, дыхание давалось с трудом. Она попыталась вспомнить, что случилось предыдущим вечером. Но видела только вспышки, которые крутились и раскачивались в ее памяти. Желудок выворачивало, она почувствовала, что ее вот-вот вырвет. Одно воспоминание все время возвращалось к ней. Маленькая девочка. Лет шести или семи. Ярко-красная шапочка с логотипом «Монреаль канадиенс» на голове. В варежках из лосиной шкуры – пакетик с наркотой. Девочка раскачивалась на ногах. Смотрела перед собой. Но Амелия знала, что это не столько воспоминание, сколько галлюцинация. Вызванная придурком-дилером, назвавшим ее «малюткой». – Ты произвела сильное впечатление, – сказал Марк, садясь на кровать рядом и подтягивая на ней одеяло. – Все хотят знать, кто ты. – И что ты им сказал? Марк обнял ее, прижал к своей костлявой груди. Говоря в ее грязные волосы, сквозь которые его голос звучал приглушенно, он сказал: – Я сказал им, Душистый Горошек, что ты одноглазый. Глава семнадцатая Арман потянулся к торчащей руке. К телу, которому принадлежала рука. – Что там? – прокричала Мирна. Прижатая к земле за ним, она не видела ни что он делает, ни почему. Но она почти чувствовала его лихорадочные движения. Она попыталась открыть глаза, но пыль в воздухе не позволила ей сделать это. Билли, который располагался лицом к ней, тоже не мог открыть глаза. И его руки плотно держали ее. Но Арман глаз не закрывал, он сосредоточился на руке. Надеясь увидеть движение, он тянулся к ней пальцами. Он подался вперед насколько мог. Но был не в состоянии дотянуться в полной мере. Достать. – Что? – спросил Бенедикт. – Что происходит? – Тут кто-то погребен вместе с нами. Я вижу руку. Бенедикта стал одолевать кашель, и Арман расслабил тело, поняв, что слишком сильно давит на парня. Что, пытаясь дотянуться до того, кто, скорее всего, мертв, вредит живому. Они услышали над собой крики и движение. И все же Арман продолжал тянуться. Бессознательно подражая «Сотворению Адама». Два пальца, почти соприкоснувшиеся. Но если Микеланджело изобразил зарождение жизни, то Арман знал, что он тянется к смерти. К чьей-то смерти. – Кто это? – спросил Арман. Жан Ги закрыл дверь за собой и сел на сиденье «скорой помощи». Армана, по его настоянию, медики осмотрели в последнюю очередь. Бенедикта отвезли в больницу на обследование из-за травмы головы. Мирне и Билли после осмотра сказали, что им лучше отправиться в больницу, но они отказались. – Я хочу одного: поскорее добраться домой, – сказала Мирна. – Принять ванну. Увидеть друзей. Жан Ги сел против Армана, который, хотя фельдшеры несколько раз промыли ему глаза, моргал, чувствуя раздражение от песчинок и пылинок, все еще остававшихся в них. Его лицо было покрыто грязью, по?том, каплями воды после промывки. Но крови не было. Жан Ги не отваживался верить своим глазам. Жив остался не только Гамаш, но и все, кто там оказался. Спасенные крепкой дверью. – А Бенедикт… – сказал Арман, чуть покашливая и протирая влажной салфеткой слюну вокруг рта. – Он нас всех затащил под этот косяк. А потом прикрывал меня. Он все еще чувствовал, как обломки падают на его руки, ноги. Молотят его, их со всех сторон. Грудь его сжималась, дыхание было затруднено. Еще он чувствовал, хотя и не видел, Бенедикта. Который защищал его своим телом. И слышал рыдания, переходившие в хныканье. Парнишка был в ужасе. Он знал, что ему грозит смерть. И все же он предпочел тем актом, который мог стать для него последним, попытаться спасти почти незнакомого человека, почти наверняка ценой собственной жизни. Жан Ги кивал, соглашаясь. Он был первым, кто проник к ним. Вырвался из удерживавших его рук и забрался на руины, поскальзываясь и спотыкаясь на снегу и отдельных обломках. А потом услышал их – они кричали, взывали о помощи. Билли, Мирна, Бенедикт. Но тот, чей голос он так отчаянно жаждал услышать, молчал. Паника обуяла его, он начал откапывать завал руками. Он разбрасывал обломки, которые в обычной ситуации не смог бы и приподнять. Бовуар работал, пока не порвалась кожа на его перчатках. Пока не нашел их. Сначала Билли, потом Мирну, потом Бенедикта. Наконец последнее лицо повернулось к нему, щурясь на солнце. И хриплый голос: – Жан Ги, там есть еще кто-то. Пока спасатели с собаками откапывали тело, Жан Ги помогал освобождать других. У Мирны были поцарапаны ноги. У Билли вывихнута лодыжка. Бенедикт получил удар по голове, возможно, и другие повреждения от первоначального обрушения и проведенной на морозе ночи. А Арману повезло – он практически не получил никаких повреждений. Их тяжелые ботинки, тяжелые куртки, плотные шапочки и рукавицы по большей части смогли их защитить. Вместе с дверью. И Бенедиктом. Гамаш снова моргнул, пытаясь вернуть резкость Жану Ги, сидящему в паре футов от него в «скорой». Глаза словно замазали вазелином. Все покрылось матовой пленкой. Мусор около дома. Как и остальные, он отказался от больницы. Как и все, он хотел одного: побыстрее домой. Но если Билли и Мирну отвезли в Три Сосны, то Арман остался. Он должен был узнать, чье тело нашли в завале. – Они только что откопали его, – сказал Жан Ги. Он протянул шефу бумажник. Арман раскрыл его, увидел водительские права, но прочесть ничего не смог. Он крепко закрыл глаза, чтобы прочистить их, но все же слова, лицо оставались нечеткими. Гамаш вернул бумажник Жану Ги: – Ты можешь прочесть для меня? Мирна погрузилась поглубже в ванну, пока горячая вода не коснулась ее подбородка, а мыльная пена не поднялась так высоко, что она ничего за ней не видела. – Господи боже, – прошептала Мирна, когда холод и страх отпустили ее. То, что не могла сделать теплая ванна, сделали запах лаванды, темное шоколадное печенье и громадный бокал красного вина. За дверями раздавался Бах – Концерт для двух скрипок. А на фоне музыки – неразборчивое, но узнаваемое бормотание Клары. И очень-очень тихий еще один звук.