Фак-фак-фак. Она закрыла глаза. Билли Уильямс редко принимал ванны и никогда в жизни не принимал пенистую ванну. Он не то чтобы рассматривал ее как вещь, не подходящую для мужчин, а просто вообще никогда не рассматривал. Но мадам Гамаш пригласила его, чтобы он вымылся и согрелся. И остался на обед. Билли замерз и проголодался и собирался отказаться, но тут почуял запах роз и, прихрамывая, последовал за ней по коридору в спальню и большую ванную при ней. Ванна была наполнена, пена от пузырьков стояла высоко и пахла, как сад бабушки. Запах такой зовущий, что отказаться невозможно. – Я вас оставляю, – сказала она. – Пойду посмотрю, как там дела у Мирны. – Скажите… – начал было Билли, но замолчал. – Скажите ей «привет» от меня. – Непременно. Тут на кровати чистая одежда, а в духовке разогревается тушеное мясо. Когда мадам Гамаш ушла, он шагнул в ванну, потом сел. Погрузился в горячую воду. Почувствовал, как расслабляются его напряженные мышцы в воде и пене, обволакивающих его измученное тело. На столике рядом с ванной он нашел банку пива, его любимого. И громадный кусок пирога с лимонным безе. Билли закрыл глаза и вздохнул. Амелия Шоке стояла под душем. Все еще слабая. Осоловелая. Она бы приняла горячую ванну. И долго лежала бы в ней. Но ванная у Марка вызывала у нее отвращение: по всей лохани проходила полоса грязи, унитаз уродовали потеки. Сливные отверстия были забиты волосами – длинными и прямыми, а также короткими и курчавыми. Она хотела выйти отсюда как можно скорее. Она закрыла глаза, наслаждаясь теплой водой, струящейся по ее пульсирующей голове. Потрескавшимся дешевым обмылком Амелия натерла тело и голову. И на минуту даже почувствовала себя человеком. Представила себе: вот она сейчас откроет глаза и окажется в чистой, яркой душевой академии. Амелия держалась за эту фантазию сколько могла. Потом открыла глаза и принялась соскребать с себя грязь. Соскребать. И только тогда заметила какую-то надпись на левом предплечье. Новая татуировка среди многих других. Она посмотрела внимательнее. Нет. Не татуировка. Надпись фломастером. Дэвид. И больше ничего. Просто Дэвид. И цифра: 14. Это написала не она. Кто-то другой. Амелия принялась тереть сильнее. Почти до крови. Но имя не исчезало. Дэвид. 14. Глава восемнадцатая Жан Ги Бовуар повесил телефонную трубку в кухне, потом спросил у тестя, можно ли ему воспользоваться телефоном в кабинете. – Конечно. Арман проводил его взглядом, потом повернулся к другим за столом. Рейн-Мари. Билли. Анни. Бенедикт. Гамаш и Жан Ги из разрушенного дома сразу поехали в больницу и обнаружили там Бенедикта в приемном отделении. Исцарапанного. Голодного. С забинтованной головой до самой линии волос. – Он просто везунчик, – сказал доктор. – Ни трещин, ни внутреннего кровотечения. Ни даже сотрясения. Ваш сын? – спросил он у Жана Ги. Тот посмотрел на молодого доктора нехорошим взглядом. – Нет, не мой сын, – отрезал Жан Ги и, увидев улыбку на лице Армана, добавил: – Его внук. – Это не совсем так, – сказал Арман, но и отрицать полностью слова зятя не стал. Доктор посмотрел на двоих мужчин, растрепанных, грязных. Потом на Бенедикта. Грязного. Растрепанного. И не почувствовал нужды возражать. – Ну, он весь ваш. Отвели Бенедикта домой. Домой к Гамашу. И теперь все, приняв душ, в теплой одежде, присоединились к другим – на столе стояла говяжья тушенка и теплый яблочный крисп с густой сметаной. Вкусная еда, которая редко не отвечала своей единственной великой цели. День подошел к середине, и они сидели, греясь от кухонной печки. Они, конечно, спросили о теле. О мертвеце. Хотели узнать, кто он. Но Жан Ги ответил, что не может им сказать, пока семья не поставлена в известность. По этому поводу он и звонил. Вернувшись минуту-другую спустя, он сел рядом с Анни и, кинув короткий взгляд на Армана, сказал: – Это тело Энтони Баумгартнера. – Что? – сказал Бенедикт. – Мы его только вчера видели. – Баумгартнер? – переспросила Рейн-Мари. – Родственник баронессы? – Ее сын, – сказал Арман. – Бедняга, – вздохнула Анни. – У него была семья? – Oui, – ответил Жан Ги. – Его бывшую жену оповестили, а она сообщит детям. Им уже под двадцать. – И что он там делал? – спросила Рейн-Мари. – Вот то-то и вопрос, – сказал Жан Ги, хотя имелись и другие вопросы, вытекавшие из полученной им только что информации. После того как он ответил на звонок и позвонил сам. – Вы уверены, что не видели и не слышали его, когда приехали туда вчера вечером? – спросил у Бенедикта Жан Ги; тот в ответ отрицательно покачал головой. – И никого другого вы тоже не видели? И опять Бенедикт покачал головой. Арман с интересом смотрел на своего зятя. – Я видел машину, – сказал Бенедикт. – Но только когда мы с Билли завели мой пикап. Я ее увидел в свете фар. Я знал, что пикапу нужно время, чтобы прогреться, а потому зашел в дом, чтобы не ждать на ветру. – И я тебя там оставил, – сказал Билли. – Извини. – Это нормально. Не ваша вина. Я вел себя глупо. Не нужно мне было вообще туда ездить. – Дом не был заперт? – спросил Арман. – Не был. Гамаш вытер слезы с раздраженных глаз, бросил влажную салфетку в огонь. Фельдшер просил его не трогать глаза, потому что соринки соберутся в уголках и трение может привести к необратимым повреждениям. Но они рыдали – просили, чтобы их потерли, и не потереть стало почти невозможным. Рейн-Мари, видя это, протянула руку, ухватила его запястье. На другую руку он сел. – Не возражаете, если мы присоединимся? – раздался голос из гостиной. Вошли Мирна и Клара.