– Слышала, тебя выкинули из больницы. – Мирна обняла Бенедикта. – Как ты? Билли вскочил и предложил Мирне свое место, не пуская на него Клару. Глаза Рейн-Мари загорелись, она улыбнулась, посмотрев на Армана. – Ерунда, одни ушибы, – сказал Бенедикт. – Усибы, – сказала Клара. – Эх, ты, обесьян. Бенедикт уставился на нее почти так же, как Арман вперялся в Билли, когда говорил тот. – Вы незнакомы, – сказала Мирна. – Это Клара Морроу, соседка. – Привет, – сказал Бенедикт четким, громким голосом. – Вы не видели такое кино – «Выстрел в темноте»?[35] – спросила Клара у Бенедикта, а потом сказала Мирне: – Еще один фильм, который мы должны пересмотреть. – Хорошая мысль. – Клузо – знаете? – спросила Клара у Бенедикта, который продолжал смотреть, чуть наклонив голову, словно это могло помочь ему понять сию растрепанную персону. – «Мои руки – смертельное оружие». – Клара подняла ладони с растопыренными пальцами, имитируя рубящий удар карате и опробуя на Бенедикте еще одну цитату из фильма, но Бенедикт только смотрел встревоженным взглядом и даже на всякий случай сделал шаг назад, чуть не наступив на Гамаша. – Ничего страшного, – с улыбкой сказал Арман. – Она ими только рисует. – Живопись пальцами? – спросил Бенедикт. – У меня тетушка этим занималась. Терапия. С головой не очень хорошо было. – Если уж речь зашла о головах, как твоя-то – в порядке? – спросила Мирна, возвращаясь к первоначальному вопросу. – Они меня осмотрели – у меня явно крепкий череп. Он сказал это с такой серьезностью, что остальные не смогли сдержать смех. Бенедикт, который не сразу понял, в чем дело, сначала почувствовал смущение, потом усмехнулся. – Но и большое сердце, – сказала Рейн-Мари, погладив одеяло на его коленях. – Вы спасли их жизни. – Это они спасли мою. – Там, в доме, вероятно, было холодно, – сказал Арман. – Без отопления-то. – Да, холодно. – Хорошо, что вам удалось разложить костерок и греться у него. – Но нас это напугало до смерти, – сказала Мирна. – Мы его почуяли и решили, что дом горит. Словно одного обрушения было мало. – Так теперь вы можете нам сказать? – спросила Клара, садясь на стул Армана, взявшего себе другой. – Мы знаем имя человека, которого завалило в доме? – Я им только что сказал, – ответил Жан Ги. – Его зовут Энтони Баумгартнер. Рот Мирны распахнулся от потрясения. – Сын баронессы? Мы его только вчера видели! В его доме. Бенедикт только что произнес такие же слова. Арман знал: их произносят многие. Словно если ты видел кого-то недавно, это может защитить его от неожиданной смерти. – Вы говорили нам, – обратился он к Бенедикту, – что, когда входили в дверь, она была не заперта. Но никаких следов месье Баумгартнера вы не увидели? – Никаких. Я крикнул, думая, что там может кто-нибудь находиться, но мне никто не ответил. Я начал искать с помощью фонарика на моем айфоне. Вообще-то, я просто время убивал – ждал, когда согреется моя машина. Но потом я решил проверить, можно ли восстановить этот дом, зашел в него поглубже, чтобы осмотреть внимательнее. Вот тут-то он и рухнул. Молодой человек замолчал. Арман и Жан Ги, оба имевшие личный опыт травматизации, видели знакомые признаки. – И как это произошло? – осторожно спросил Гамаш. Психотерапевт научил его кое-чему, и он пытался передать свои знания всем агентам Surete. Потребность говорить о том, что случилось. Не только о физических, но и об эмоциональных травмах. И теперь он предлагал выговориться Бенедикту. Человеку с крепким черепом и большим сердцем. Анри, лежавший между Арманом и Бенедиктом, перекатился на спину. Его громадные уши плоско легли на пол, словно два маленьких коврика. Бенедикт наклонился и погладил Анри живот. Стараясь ни с кем не встречаться глазами. – Я услышал треск, – сказал он, обращаясь к Анри, который внимательно слушал. – Я подумал, это мороз коробит дерево. Такое случается со старыми домами. Я не испугался. Сначала. Думал, я понимаю, что происходит. Но потом раздался другой, гораздо более громкий звук. Я находился в кухне. И услышал что-то, будто поезд приближался, и дом стал сотрясаться. Голос Бенедикта становился громче, и Мирна взяла его за руку. Не для того, чтобы его остановить, а чтобы успокоить. Бенедикт посмотрел на Мирну, потом – на Армана. Своими слезящимися глазами Арман отчетливо видел ужас парня. – Я бросился к двери, – продолжил Бенедикт. – Но тут упала балка, прямо передо мной. Я сумел вовремя остановиться. А потом… – Он замолчал на полуслове. – Продолжайте, – мягко сказал Арман. – А потом словно всюду начались взрывы. Я испугался и замер. Он огляделся, его зрачки расширились, взгляд остановился на Жане Ги, который смотрел на молодого человека не с жалостью, а с сочувствием. Даже не с пониманием, хотя Жан Ги и понимал. В выражении его лица отчетливо виделось одно. Утешение. То, что Бенедикт чувствовал тогда, как реагировал, его действия и бездействие – все это представлялось естественным и нормальным. Замереть. Бежать. Кричать. Визжать. Жан Ги сам прошел через все это. И ведь он имел специальную подготовку. А парень был всего лишь плотником. Строителем. – Я знаю, – сказала Мирна. – Я тоже замерла. Когда все начало падать. Это как… – Я был один. Рот Мирны, открытый для произнесения следующих заготовленных слов, таким и остался. И не произнес ни слова. – Я был один, – повторил Бенедикт. Теперь шепотом. Это-то и определяло разницу. Пропасть. Между их ужасом и его. Они тоже смотрели смерти в глаза. Но вместе. Он был один. Нижняя губа Бенедикта дрожала, его подбородок собрался в складки – он изо всех сил старался сдержать дрожь. – Мне было так страшно, – прошептал он. – Когда я наконец шевельнулся, то увидел дверной проем, – слава богу, он находился под опорной балкой. Я прыгнул туда и лег. – Он говорил, а плечи его сутулились. – Потом обрушение прекратилось, но я оказался в ловушке. Я кричал и кричал, но безрезультатно. А потом стало ужасно, ужасно холодно. И темно. Я уронил свой айфон, так что ни позвонить, ни эсэмэснуть не мог. И света у меня не было. И тут настала настоящая тишина. Он сидел, обхватив себя руками и глядя в окно. – Но у вас были спички, – сказал Арман. Бенедикт кивнул. – Я про них забыл. Потом уже я сложил маленький костерок. Дерево было такое старое и сырое – загорелось оно легко. Время от времени дом еще проседал, но я типа привык к этому, а когда у меня появился костер, мне стало лучше. Я разговаривал сам с собой. Говорил себе, как здорово у меня все получается. Как все прекрасно. Как я умен. Какой я везучий. Убеждал себя, что кто-то меня найдет. – Он посмотрел на Билли. На Мирну. На Армана. – И вы меня нашли. – И вы ни разу не слышали других звуков? – спросил Жан Ги. – Человеческих звуков? – Не слышал. Пока не появились вы. Они кивали, думали. Воображали. Вспоминали. И по крайней мере в одном случае размышляли. – Почему вы там оказались? – спросил Арман у Бенедикта. – Чтобы взять мою машину. – Да. Но вы обещали не ездить без зимних покрышек. Дали мне слово. Так почему вы туда поехали? Бенедикт опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом с Арманом. – Извините. – Он тяжело вздохнул. – Теперь это кажется таким глупым, но после двух порций пива казалось, что у меня родилась хорошая идея. Нелепо, я знаю, но есть две вещи, которые меня по-настоящему волнуют. Моя подружка и моя машина. Я тоскую по моей девушке. И я волновался из-за машины. Когда Билли предложил меня подвезти, я воспользовался его предложением. – Молодой человек поднял глаза на Армана. – Я собирался позвонить вам утром. Сказать, где я. Мне жаль. Правда. Бенедикт вел себя бесшабашно – это было ясно любому копу и отцу. Арману не составляло труда поверить, что у этого молодого человека, вероятно, трудности с логическим мышлением. Свидетельством тому его стрижка, свитер, визитка. И безбашенность. Его попытка ездить в жестокую квебекскую зиму на летних покрышках.