Однако ему трудно было поверить, что Бенедикт нарушает обещания. В особенности обещание, которое – он это видел – давалось со всей серьезностью. И все же Гамаш поверил. А еще ему было ясно: это означало, что он ошибался в оценке молодого человека. В данном случае. Но и в других тоже. Солнце опускалось к горизонту, и Анни тихо встала, чтобы включить свет. – Кто-нибудь еще хочет выпить? – спросила она. – Да, пожалуйста, – сказала Мирна, поднимаясь. – Я помогу, – сказала Клара. – Мы можем поговорить? – спросил Жан Ги у Армана. – В твоем кабинете? Они вошли в кабинет, и Жан Ги закрыл дверь. – Я сказал не все, шеф. Есть кое-что, о чем другие пока не должны знать. Судмедэксперт считает, что Энтони Баумгартнер погиб не от обрушения дома. – А от чего? – У него проломлен череп. На ране обнаружена пыль от бетона и штукатурки, но внутрь ничего не попало. – Внутреннее кровотечение? – Нет. – Легкие? – Чистые. Гамаш коротко кивнул, показал Жану Ги на стул, сел сам. – Он был мертв еще до обрушения дома, – сказал Гамаш, сразу же осознав подоплеку. – Не мог причиной смерти быть инфаркт или инсульт? – Доктор Харрис рассматривала оба варианта, она считает, что ни инфаркта, ни инсульта не было. Она готова назвать рану на голове причиной смерти – рану, полученную до обрушения дома. – Ты ей звонил? – Oui. Я классифицировал это как убийство и назначил инспектора Дюфресна вести дело. Я буду руководить следствием. – Хорошо, – сказал Гамаш. – Что ты можешь рассказать о вашей встрече с Баумгартнерами вчера? Гамаш задумался. Он уже рассказывал Жану Ги о встрече и завещании, но без подробностей. Встреча была отдельным событием. Он не видел в ней триггера убийства. Но теперь Арман поменял точку зрения. Он рассказал зятю о собрании, о доме, о других присутствовавших. Об их реакции на завещание. – Значит, он сомневался в правомочности вашего назначения душеприказчиком? – спросил Бовуар. – Да, он считал, что они могут все вопросы решить втроем – он, сестра и брат. На такие соображения навела их мать. – Вероятно, что-то случилось, что-то изменилось, если она лишила их такой возможности. – Но при этом она все оставила им, – сказал Гамаш. – Если бы имела место какая-то ссора, то она, вероятно, не только отняла бы у них свободу действий, но и вообще лишила бы наследства. Бовуар слушал, кивал. Думал. – Тебе больше ничего не кажется странным, шеф? Не показалось ли ему что-то странным? Тогда нет, но теперь? Задним числом? Он прекрасно знал, как легко, как искусительно для людей преувеличивать те или иные подробности. Взгляды. Интонации. Вспышки. Во время встречи они были гостями, не подозревая того, что они к тому же свидетели. Теперь он старался быть точным. Не было ли сказано или сделано что-то такое, что всего несколько часов спустя привело к смерти Энтони Баумгартнера? Этот вопрос Гамаш всегда задавал себе, опускаясь на колени рядом с трупом. Почему этот человек мертв? Задал он себе этот вопрос и сейчас. Почему умер Энтони Баумгартнер? Что произошло? – На простое совпадение это не похоже, – признал он. – Я имею в виду тот факт, что один из них умер спустя несколько часов после зачитывания завещания. Но я, сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить во время встречи ничего такого, что могло бы стать искрой. Но когда мы уехали, Гуго и нотариус остались с Энтони. Что-то могло произойти после моего ухода. – А что ты думаешь о завещании, шеф? – Я думаю, с нашей точки зрения, это кажется неожиданным и даже необъяснимым, но я должен сказать, ее дети, включая и Энтони, вовсе не удивились. Они бы удивились сильнее, если бы она не оставила им всех денег и собственности. – Хорошо, – сказал Бовуар, вставая. – Дело открывается. Мы узнаем о Баумгартнерах все, что можно узнать. – Включая и баронессу, – сказал Гамаш. – Я не мог прогнать мысль, что если бы она оставалась живой, то живым был бы и ее сын. Он поднялся и пошел к двери, но вернулся к столу, когда зазвонил телефон. – Oui, allo. Гамаш показал Бовуару на стул, но сам остался стоять. Жан Ги увидел, как изменилось лицо Армана. – Нет, вы правильно сделали. Она все еще там? – Он слушал, медленно опускаясь на стул. – Повторите мне, что случилось… Понимаю. И вы уверены, что она сказала именно эти слова? Последовала пауза; Бовуар наблюдал, как утончились и побелели губы Гамаша. – Продолжайте и дальше… Нет-нет. Ничего не предпринимайте. Конечно, я знаю, что это незаконно, – отрезал он, но тут же взял себя в руки. Арман сделал глубокий вдох, а когда заговорил опять, голос его звучал ровно. – Давать оценки вы можете сколько угодно, но помните: вы только наблюдатели. Не вмешивайтесь. Он повесил трубку, и Жан Ги спросил: – Речь о кадете Шоке? Гамаш уже успел рассказать ему, что случилось днем ранее в академии, и Жан Ги знал, что шеф установил за Шоке наблюдение. – О бывшем кадете, – сказал Гамаш, но кивнул. – Oui. – Она на улице? – Oui. Старший суперинтендант, казалось, говорит неохотно. Не потому, что скрывает какую-то информацию от Бовуара, просто и сам пока не уверен. – Ее друг нашел ее в проулке – лежала, вырубившись, он отнес ее к себе. – Merde, – сказал Бовуар, покачав головой. – Глупая, глупая девка. – Потом он внимательнее взглянул на Гамаша. – Но вряд ли тебя это должно удивлять, шеф. Он вовремя остановился – не добавил: «Я же тебя предупреждал». Бовуар предостерегал Гамаша об этом молодом кадете со времени ее приема в академию, а принимал ее лично Арман. Из-за этой фигуры между ними постоянно возникали распри. Она была слабым местом шефа. Гамаш верил, что люди способны изменяться. К худшему, да. Но и к лучшему. Однако Жан Ги Бовуар знал другое. Люди, говорил ему его опыт, фундаментально не меняются. Они лишь учатся скрывать свои худшие мысли. Носить цивилизованные маски. Но за улыбками и вежливыми словами, невидимая во мраке, вызревала порча, а в подходящее время, когда условия располагали к тому, эти ужасные мысли превращались в кошмарные действия. – И что вы собираетесь делать? – спросил Бовуар. А когда Гамаш не ответил, Жан Ги внимательнее посмотрел на своего шефа и наставника. И понял ответ. – Вы следите за ней. Но не для того, чтобы ее защитить, а чтобы узнать, выведет ли она вас на опиоиды. – Oui. «В конечном счете не такой уж он и мягкий», – подумал Бовуар и попытался скрыть потрясение, которое испытал.