В такие дни человека тянуло на улицу. Хотя и было понятно, что лучше этого не делать. Как только ты выходил на улицу, холод хватал тебя, обжигал легкие, запаивал ноздри, перехватывал дыхание. В глазах у тебя появлялись слезы. Ресницы смерзались, так что тебе приходилось раздирать веки. И все же, хотя и хватая ртом воздух, ты оставался стоять. Еще чуть-чуть. Побыть частью этого дня. Прежде чем вернуться к печке и горячему шоколаду или чаю. Или к крепкому, ароматному кофе с молоком. И электронной почте. Она читала и перечитывала письмо, потом позвонила по указанному в письме телефону, чтобы спросить, по какой причине нотариус хочет ее видеть. Не дозвонившись, Мирна взяла письмо и отправилась поговорить в бистро за ланчем с друзьями и соседями, Кларой Морроу и Габри Дюбо. Те вели дискуссию о снежных скульптурах, турнире по хоккею с мячом, конкурсе на лучшую шапочку, закусках на приближающийся зимний карнавал, и Мирна почувствовала, что ее внимание рассеивается. – Привет, – сказал Габри. – Кто-нибудь есть дома?[10] – Что? – Нам нужна твоя помощь, – обратилась к нему Клара. – Гонки на снегоступах вокруг деревенской площади. Один круг или два? – Один для возраста до восьми лет, – сказала Мирна. – Один с половиной для возраста до двенадцати, и два для всех остальных. – Да, это убедительно, – согласился Габри. – Теперь команды снежных боев… Мысли Мирны снова поплыли. Она как в тумане отметила, что Габри встал и подкинул несколько полешек в каждый камин бистро. Он остановился, чтобы поговорить с кем-то из клиентов, в это время вошли другие с холода, потопали, стряхивая снег с обуви, потерли захолодевшие руки. Их встретило тепло, запах кленового дымка, пироги со свининой прямо с пылу с жару и неизменный аромат кофе, которым пропитались даже балки и доски пола. – У меня есть кое-что – хочу тебе показать, – прошептала Мирна Кларе, пока Габри занимался клиентами. – Ты почему шепчешь? – Клара тоже понизила голос. – Это что-нибудь грязное? – Нет, конечно. – Конечно? – переспросила Клара, вскинув брови. – Я тебя слишком хорошо знаю для такого «конечно». Мирна рассмеялась. Клара ее и в самом деле знала. Но и она знала Клару. Каштановые волосы ее подруги торчали во все стороны, словно ее слегка ударило током. Она немного напоминала спутник… спутник средних лет. Что объясняло и характер ее искусства. Картины Клары Морроу были не от мира сего. И в то же время оставались глубоко, мучительно человечными. Она писала то, что представлялось портретами, но было таковыми только на поверхности. Прекрасно выписанная плоть растягивалась и иногда истончалась; на ранах, на празднествах. На пропастях потерь и вспышках радости. Клара писала мир и отчаяние. И все это в одном портрете. Кистью, полотном и краской Клара и пленяла, и освобождала своих героев. А еще ей удавалось с ног до головы измазаться краской. Краска была на щеках, в волосах, под ногтями. Она сама представляла собой незаконченный портрет. – Я тебе покажу попозже, – сказала Мирна: к столику вернулся Габри. – А грязь уж лучше потом, – добавила Клара. – Грязь? – повторил за ней Габри. – Выкладывай. – Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми. – Голыми? – Габри посмотрел на Мирну. – Не то чтобы я ханжа, но дети… – Да бога ради, – сказала Мирна. – Я ничего такого не говорила. Клара все выдумала. – Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят… – сказал Габри. – Развесить факелы вокруг деревенской площади… Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости. Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно. – Или пусть не голые, потому что… – Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. – Может, лучше в купальных костюмах. Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке. – Можно назвать это бегством на Карибы, – сказала она. Мирна тяжело вздохнула. Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей. Рут Зардо ответила тем же. Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости. Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски. Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние – комок в горле. Она посмотрела в окно и написала: Острые, как льдинки, ребячьи крики пронзают небо… Утка Роза на диване рядом с Рут забормотала «фак-фак-фак». Впрочем, может, она говорила «дак-дак-дак». Хотя глупым казалось, чтобы утка говорила «дак»[11]. И те, кто знал Розу, чувствовали, что «фак» – гораздо более вероятно. Роза вытянула длинную шею и аккуратно взяла чипс из тарелки, пока Рут смотрела, как дети катаются с горки – от церкви к самой деревенской площади. Потом она написала: Или в засыпанной снегом деревенской церкви встать наконец на колени и помолиться о том, чего нам не будет дано. Подали ланч. Клара и Мирна заказали палтуса с семенами горчицы, листьями карри и помидорами на гриле. Что касается Габри, то его партнер Оливье приготовил ему рябчика с жареным инжиром и пюре из цветной капусты. – Я собираюсь пригласить премьера, – сказал Габри. – Он мог бы открыть карнавал. Дюбо каждый год приглашал Жюстена Трюдо. Но ответа ни разу не получил. – Может, он поучаствует в гонках? – спросила Клара. Глаза Габри широко распахнулись. Жюстен Трюдо. Гоняется вокруг деревенской площади. В плавках. С этого момента разговор пошел вкривь и вкось. Сердце Мирны в этом не участвовало, как не участвовал и ее разум; хотя на мгновение она и задержалась на образе Трюдо, но мысли тут же вернулись к письму в кармане. Что случится, если она никуда не поедет? Солнце окрашивало снег за окном в розовые и голубые тона. До них доносился детский визг, в котором слышалась смесь удовольствия и страха от скоростного спуска на санках с горки. Картинка казалась такой идиллической. Но… Но если по какой-то прихоти судьбы на небо накатывали тучи, когда ты находился вдали от дома, а редкий снежок переходил в круговерть метели, тогда тебе оставалось только надеяться на удачу. Квебекская зима, такая веселая и спокойная, могла ополчиться на тебя. Могла убить. И делала это каждый год. Осенью мужчины, женщины, дети, живые и здоровые, не замечали надвигающейся метели – и уже больше никогда не встречали весну. За городом зима была прекрасным, великолепным, блестящим убийцей. Квебекцы с сединой в волосах и морщинами на лицах дожили до преклонных лет благодаря мудрости, благоразумию и предусмотрительности, которые вовремя приводили их домой. Они наблюдали за метелью, сидя у веселого огонька с чашкой горячего шоколада или бокалом вина и хорошей книгой. Если для канадцев мало что было страшнее, чем оказаться в метель под открытым небом, то и мало что было приятнее, чем сидеть в тепле у камина, когда за окном бушует непогода. И жизнь вмещала в себя столько всякого разного, что, как это хорошо знала Мирна, всего один шаг отделял радость от горя.