— А ту, первую женщину, ты тоже знала? — Какую первую женщину? — Таня навострила уши. — Которую нашли на мусорной свалке. Разрезанную на куски. И, видя на ее лице искренний интерес, Володя рассказал ей всё. Таня не верила своим ушам! Она оказалась права. Подобное убийство было не первым. — Это случилось за день до еврейского погрома, — сказал Володя и описал место, где нашли части тела убитой. — Еврейский погром начался с мертвого младенца, — машинально сказала Таня, — а выходит, было еще и убийство. Володя заинтересовался мертвым младенцем, и Таня рассказала о лавке Кацмана. — Корзину с убитым младенцем просто подбросили ему под дверь, — сказала Таня, — это был лишь предлог для погрома. А ту, первую женщину, опознали? — Нет, — покачал головой Володя, — я специально узнавал. Собирал материал для статьи. А знаешь что? Если у тебя есть свободное время и если ты не возражаешь, давай вместе сходим домой к этой Дуньке-Швабре. Вдруг повезет, и мы успеем до полиции. Ты можешь узнать ее адрес? — Могу, конечно, — сказала Таня, с трудом понимая, что происходит. Они снова вдвоем собираются заниматься расследованием? Зачем? Но отступить она не могла. А потому, попросив Володю подождать, бросилась к той самой торговке, которая теперь занимала очень важное место в Дунькиной истории, и выяснила, что Дунька-Швабра арендовала лачугу в том же самом переулке, где когда-то жила со своим грузчиком Ида. В переулке было пустынно. Только полосатый шелудивый кот, усевшись под водосточной трубой, провожал их желтыми настороженными глазами. Хибара, в которой снимала комнату Дунька, одной стеной примыкала к двухэтажному каменному дому, жилье в котором наверняка стоило дороже. Остальные же стенки лачуги были достроены из фанеры и досок, явно собранных отовсюду, оттого пристройка была чем-то вроде жалкой собачьей конуры, а не человеческим домом. Вдобавок ко всему, несмотря на свой страшный вид, она была поделена на клетушки. В самой крайней клетушке, ближней к улице, и жила Дунька. Открыть покосившуюся, с облепленной краской дверь оказалось легко, несмотря на то что она была заперта на ключ. Таня пошурудила в хлипком замке проволокой (когда-то этому ее учил Шмаровоз), и замок открылся словно сам по себе. Внутри стоял затхлый запах нежилого помещения. Таня и Володя переступили порог. Обстановка была нищенской. Покосившаяся разобранная кровать. Простыня грязная, с дырами. На столе в углу залежи грязной посуды с остатками еды, засохшие, подернутые плесенью. Дунька не отличалась хозяйственностью. На грязь и беспорядок в ее каморе тошно было смотреть. Внезапно Таня остановилась и указала Володе на большую плетеную корзину, накрытую тряпкой, покрытой бурыми пятнами, которая стояла на стуле прямо рядом с кроватью. — Интересно, — сказала Таня, — что в ней? Они подошли ближе. Тряпка выглядела ужасно — порыжевшая, грязная. От нее шел отвратительный запах. Таня проволокой откинула ее, открыла корзину, и… отшатнулась. Ей вдруг показалось, что она потеряет сознание. Увиденное просто не укладывалось в голове. В корзине лежал мертвый младенец, крошечный мальчик, голова которого была свернута набок. Тельце его было синим. Судя по состоянию кожи, он был мертв уже несколько дней. Младенец явно не имел никакого отношения к Дуньке — она вообще не рожала, детей у нее не было, и об этом знали все на Привозе. Чей же младенец был тогда? Таня бросила взгляд на тряпку, покрывавшую корзину, и внезапно все поняла. Тряпка, которой накрыли корзину, были юбкой Дуньки. А пятна на ней были пятнами ее крови. Глава 13 Грузинское вино и деньги красных. Расстрел как метод расследования большевиков — Что будем делать с ним… с этим? — Белое лицо Володи Сосновского ярко выделялось на фоне серой штукатурки стены. И Тане вдруг пришло в голову, что, несмотря на полицейское прошлое и репортерское настоящее, подобного ему еще не доводилось видеть. — Может, полицию позовем? Остатки полиции… в смысле… — запинаясь, Володя говорил с трудом, и Тане было ясно, что он совсем не так силен, каким пытается казаться. — Никакой полиции, никаких властей, — очнувшись словно от столбняка, Таня решительно взяла инициативу на себя, — с этого как раз и начался еврейский погром. Разбираться никто не будет. Нас обвинят в смерти младенца и расстреляют без суда и следствия. На этом все и закончится. — Что же тогда делать? — растерялся Володя. — Делать то, зачем мы пришли. Обыскать здесь все и исчезнуть. Пусть корзину находят без нас. — Что мы можем здесь найти? — нахмурился Володя. — Приходить сюда было плохой идеей. — Может, и нет, — Таня решительно накинула окровавленную ткань обратно на корзину, действуя проволокой, и задвинула стул в угол между кроватью и стенкой, — нужно действовать быстрее. С минуты на минуту кто-то может здесь появиться. Если нас застукают — тогда мы пропали. Первая же интересная находка обнаружилась в покосившейся тумбочке возле кровати, дверца которой закрывалась с трудом. Раскрыв тумбочку, Таня обнаружила довольно пухлую стопку революционных брошюр и прокламаций. Самого что ни на есть пропагандистского содержания. — Вот тебе и раз! — сказала Таня. — Дунька-Швабра была за красных. Может, и в партию большевиков вступила. — Разве она была грамотная, чтобы все это читать? — удивился Володя. — Грамотная? Ну нет! Это не читать. Это раздавать и подбрасывать — в богатые дома, магазины, к примеру. И часть, похоже, она уже раздала. Пачка, думаю, была больше. Это была правильная мысль — агитировать торговку с Привоза, умеющую общаться с людьми, — усмехнулась Таня. — Торговка — и за красных… — недоумевающе протянул Володя. — А что ты хочешь? Она была бедной торговкой, из самых низов. Такие люмпены — их главная добыча, — сказала Таня, — насмотрелась я на эту публику. Они именно таких и агитируют, самые что ни на есть отбросы общества. — Ты не любишь большевиков, не сочувствуешь красным, — усмехнулся Володя. — На самом деле я нейтральна к ним. Но мне не нравятся их методы, — сказала Таня, — и мне не нравятся те слои общества, на которые они делают главную ставку. Разве могло получиться что-то полезное для общества из такой, как Дунька-Швабра? Володя с брезгливостью засунул прокламации в прикроватную тумбочку. Новый факт из биографии жертвы заставлял думать уже в новом направлении. Они открыли шкаф. Одежды у Дуньки было мало. Все это были нищенские вещи, заштопанные и перестиранные не один раз. Очевидно, она едва сводила концы с концами. И если случались у нее периоды процветания, то деньги тратила явно не на одежду. В шкафу ничего интересного не было. Перешли к комоду. А вот там как раз и обнаружилось самое интересное. В самом нижнем ящике, под стопкой вытертых и застиранных полотенец, лежала большая, литра на два, глиняная бутыль вина с незнакомыми золотистыми буквами на очень красочной этикетке. Судя по пробке и по этикетке, вино было из дорогих. Странно было видеть эту бутылку в нищенской обстановке Дунькиной лачуги. — Это грузинское вино, — сказал Володя, рассматривая бутыль, — я знаю этот сорт, он дорогой. У нас часто подавали к столу такое вино в Петербурге. Отец любил выдержанные грузинские вина. Эта бутылка должна стоить целое состояние. Такой сорт не продается в дешевых лавчонках и в обычных магазинах. Его привозят на заказ богатым клиентам. Нам, в Петербург, привозил поставщик. Я помню, отец рассказывал. Как странно… Что это дорогое вино делает здесь? Купить его она явно не могла. — Ей подарили, — смекнула Таня, — это подарок. Видишь, вино закрыто. Она, похоже, знала его цену и не собиралась пить. Может, думала угостить кого-то особенного. Или наоборот — собиралась продать. — Но кто мог сделать ей такой подарок? — Может, тот, кто подарил браслет? Браслет ведь был недешевый, серебряный, — сказала Таня. — Интересен другой вопрос: где взял это вино тот, кто его подарил? Кто сейчас покупает такие вина? — Ну… в дорогих ресторанах высшего класса их точно покупают, — задумался Володя, — хотя не во всех. Еще те, кто у власти. В погребах Гришина-Алмазова наверняка такие были. А сейчас — личная охрана этого Домбровского. Там много чеченцев и грузин. Грузины явно могли привезти это вино с собой с Кавказа. В Грузии оно наверняка доступнее и дешевле. — Это мысль, — задумалась Таня, — кто-то, кто приехал непосредственно из Грузии. Я почему-то не думаю, что Дунька-Швабра связалась с кем-то из дикой сотни Домбровского. Те не клюнули бы на нее даже при полном отсутствии женщин. Уж слишком стара и страшна. И потом, там все молодые. А хахаль Дуньки был седой. — Да уж, — сказал Володя. Он не видел Дуньку-Швабру при жизни, но по состоянию комнаты мог предполагать, как она выглядела, — может, она доносила на кого-то Дикой сотне, и это была совсем не любовная связь? — Да на кого она могла донести — болтливая торговка из самых низов! — отвергла это предположение Таня. — У нее в голове не задерживалась ни одна мысль. Не то что донести, она бы вообще ни до чего не додумалась и не смогла внятно сформулировать. Нет, это отпадает. Володя положил бутыль обратно, и они продолжили обыск в полупустом комоде, где хранились лишь полотенца да несколько перемен дешевого, старого, заштопанного белья. Но следующую находку сделала именно Таня — потому что Володя не смог прикоснуться к нижнему женскому белью, а Таня прикоснулась. Под стопками нижнего белья лежали несколько пачек денег. Это были очень крупные купюры. Сумма являлась просто фантастической для той дыры, в которой Дунька жила. Таня даже вскрикнула — в последнее время ей не доводилось держать такие деньги в руках. Рядом с бумажными стопками лежал туго набитый полотняный мешочек. В нем были золотые царские червонцы, которые тоже стоили целое состояние. — Глазам своим не верю! — сказал Володя, в то время как Таня, лишившись дара речи, рассматривала деньги и развязывала полотняный мешочек. — Просто невероятно… — выдохнула она, — что это такое? Как такое может быть? — Может, это фальшивые деньги? — предположил Володя. — Не похоже, — покачала головой Таня, — я умею различить фальшивки. По городу их сейчас много ходит. Но они настоящие. — Это очень странно. Более чем странно… — нахмурился Володя. — Нищая торговка с Привоза под заштопанными панталонами в грязной лачуге хранит целое состояние! Как это логически объяснить? Похоже, в этом убийстве всё совсем не так, как кажется. И убил ее не псих, а убили по политическим мотивам. — Это не ее деньги, — догадалась Таня, — ей дали эти деньги на хранение. А она взяла. — Кто дал? Знакомый миллионер? — усмехнулся Володя. — Ну, она могла быть казначеем большевистской ячейки. Большевики доверяют таким, — стала предполагать Таня, — эти деньги ей мог дать любовник, боясь, к примеру, ограбления или налета красных. В конце концов, она могла их украсть. — У кого? — задумался Володя. — У кого сейчас есть такие деньги, которые еще не отобрали люди Домбровского! — У того, к кому они боятся полезть. У кого-то из Дикой сотни могли быть, — задумалась Таня, — видишь, снова наталкиваемся на возможную связь. — Судя по этим деньгами, она вляпалась во что-то серьезное, — подытожил Володя, — убить ее могли из-за этого, а труп разрезали специально, чтобы подумали на маньяка, на связь с первым убийством. — А мертвый младенец? — напомнила Таня. — Никто не знал, что в первом случае был мертвый младенец. В газетах об этом не писали. — Подожди… Ты хочешь сказать, что мертвый младенец был связан с первым убийством? — Да, хочу, — кивнула Таня, приобретая четкую уверенность, — мы имеем дело все-таки с сумасшедшим убийцей, который не только режет свои жертвы на куски, но и подбрасывает мертвых чужих младенцев. — Зачем? Что он хочет сказать этим? — недоумевал Володя. — Это символ. Какой-то символ, но вот какой — я не могу понять, — Таня задумалась, — думаю, убийца — мужчина. Эти убийства несут в себе какое-то послание. Он словно подчеркивает испорченную сущность этих женщин, наказывает их за пренебрежение к материнству, невыполнение своих прямых женских обязанностей, подчеркивает их грязную суть… Не знаю. Возможно, в жизни этого человека что-то было связано с мертвым младенцем. Это определенное послание, которое я пока не могу расшифровать, но оно есть, я уверена. А раз так, то ее убили не по политическим мотивам.