— Ее изнасиловали трое охранников, в тюрьме. Это было ужасно. Они буквально не оставили на ней живого места. Но самым ужасным было то, что она забеременела. Когда узнала, хотела покончить с собой. Я помогала ей, как могла… — старушка замолчала. — А потом она родила ребенка. — Что с ним стало, с ребенком? — голос Тани дрогнул, она уже все поняла. — Она задушила его сразу после родов, — сказала бывшая акушерка, — почти у меня на глазах. Я не успела его спасти. После этого ее отправили в психиатрическую лечебницу, где она пробыла некоторое время. Но вышла оттуда очень скоро, чтобы опять вернуться в тюрьму. За убийства. — Ребенка похоронили? — спросила Таня. — За оградой Второго Христианского кладбища, там, где всегда хоронили умерших в тюрьме некрещеных младенцев. Могилы, конечно, отдельной у него не было. Когда Володя и Таня покинули гостеприимный дом бывшей акушерки, оба молчали. Говорить не хотелось. Все было так страшно, что это не отражали слова. Глава 25 В гостинице «Бристоль». Месть настоящей любви. Имя в медальоне. Навсегда вместе Дождь рьяно колотил по карнизу. Эта беспрерывная водяная дробь напоминала пулеметную очередь, ранила слух. Стоя у закрытого балкона в гостиничном номере «Бристоля», Таня наблюдала, как дождевая вода, скапливаясь в старинном бронзовом водостоке, с шумом вырывалась наружу, ударяя по расположенному ниже карнизу. Сюда, в гостиницу «Бристоль», они забежали с Володей сразу после того, как вышли из здания биржи, где находились все бумаги городского архива. В этот раз Володя взял поручение редакции у Краснопёрова, и его пропустили беспрепятственно, выдав даже в помощь сотрудника — стеснительного молодого человека в очках, который каждый раз страшно краснел, глядя на Таню. Про Таню спросили сразу, на входе, но Володя словно отрезал, заявив веско и внушительно, что она сотрудник редакции. Поручение, выписанное Краснопёровым, давало ему право на это. Как только они вышли, хлынул проливной дождь. Крепко ухватив Таню за руку, Володя завел ее в гостиницу «Бристоль», где с совершенно прежним светским шиком заказал номер. — Зачем номер? — запротестовала Таня. — Это же страшно дорого! Просто где-то пересидим дождь. — А если он всю ночь будет лить? Предлагаешь всю ночь просидеть в подворотне? И потом, это не деньги! Я готов дать тебе все самое лучшее! Ты этого заслуживаешь, — и добавил, застеснявшись: — А денег у меня больше, чем я могу потратить. В редакции хорошо платят, и еще наследство осталось. В обставленный с купеческой роскошью номер «Бристоля» Володя заказал шампанское. Он разливал вино по бокалам, пока Таня с интересом смотрела на дождь. — За что пьем? — она отошла от окна. — За окончание нашего дела! За то, что мы нашли убийцу с Привоза! — Володя протянул ей бокал. — Рано, — Таня покачала головой, — мы еще не остановили убийцу. — Тогда давай выпьем за нас, — Володя смело выдержал ее взгляд. — Я бы выпила, если бы ты никуда не исчез, — Таня горько усмехнулась, — но закончится дождь, и ты исчезнешь так, как исчезал всегда. Я знаю. Тебя не изменишь. Володя промолчал, только залпом выпил бокал до дна. Лицо его стало очень серьезным. Он смотрел на Таню так, словно хотел что-то сказать… Но не сказал. Таня сделала вид, что ничего не заметила. Отодвинув в сторону хрустальную вазу, Таня разложила на столе все бумаги, которые были у них по этому делу. И первым, занимая центральное место, лежал главный документ — выписка из архива регистрации актов гражданского состояния. — Итак, Гоби Имерцаки женился на Марии Токарчук в 1897 году, — Таня осторожно провела по древней бумаге рукой, — дальше начались долгие годы убийств и тюрьмы, разлучавшей и вновь соединяющей их. Теперь я понимаю, что такого ценного содержалось в бумагах, которыми Домбровский шантажировал Имерцаки. Имя свидетельницы по делу прачки Семашко — Мария Т., Мария Токарчук. Единственная свидетельница, давшая фальшивые показания о том, куда и как ушла девушка. И это был протокол ее допроса — ее, а не Имерцаки. — Но ведь Имерцаки тоже был убийцей, — возразил Володя, — и не раз попадал в тюрьму. — Он был не таким убийцей, как Мария — или Машутка, так, наверное, будет правильно. Машутка, несчастная дочка Маньки Льняной, — печально вздохнула Таня. — Опять жалеешь всякую мразь! — нахмурился Володя. — Она же сумасшедшая! В этот раз — точно! Серийная убийца! — Я больше никого не жалею, — Таня покачала головой, — но она ведь не виновата, что у нее была такая наследственность. Отец — убийца, мать — убийца. Кем должна была стать она? — Ну ты даешь!.. — вспыхнул Володя. — Ладно, не будем ссориться, — примирительно сказала Таня. — Итак, что мы знаем по этому делу? — Мы знаем о женитьбе Гоби Имерцаки на Марии Токарчук, — подсказал Володя, — и мы знаем, что оба играли серьезную роль в большевистской организации. Имерцаки приблизил к себе Домбровский, шантажируя уголовным прошлым. А когда начались убийства на Привозе, Домбровский был уверен, что это убивает Имерцаки. Чтобы держать его в узде, забрал документы из тюрьмы. — И ошибочно шантажировал, — сказала Таня, — ведь убийц было двое. Если прачку Прасковью Семашко и Анну Черткову убил Имерцаки (Токарчук только помогла избавиться от трупов, расчленив тела), то три убийства на Привозе — дело рук исключительно Токарчук. Думаю, что Имерцаки был против этих убийств. Он хотел начать новую жизнь. — С Дунькой-Шваброй! — хмыкнул Володя. — А почему нет? Дунька была неплохой женщиной, с добрым сердцем. Он даже сделал ее членом партийной ячейки — казначеем. И доверял ей хранить часть денег, награбленных Домбровским, — сказала Таня. — Я вот думаю, на чем основывался этот союз двух убийц, — задумчиво сказал Володя, — на чем строится большинство союзов, как ни на скотской похоти, затмевающей людской разум? В этом случае на месте скотской похоти была жажда крови, страсть такая же сильная, как секс, как алчность. Неконтролируемый порыв… — Она не была совсем сумасшедшей, эта несчастная девочка, ставшая такой же несчастной женщиной, — покачала головой Таня, — ее душа была сломана с детства, а союз с убийцей Имерцаки еще больше развратил морально и физически. В конце концов она расправилась с ним… — Вонзив шпильку в сердце, — подсказал Володя. — Она боялась, что он ее выдаст, — сказала Таня, — и может, думать так у нее были все основания. — Какие основания? Она убивала потому, что была сумасшедшей! — Володя упрямо гнул свою линию. — Нет, — Таня не могла согласиться с ним, — во всех убийствах на Привозе был смысл. Дуньку-Швабру она убила из ревности, за связь с Имерцаки. Ираиду Стеклярову — за то, что, зная Имерцаки, та могла невольно навести на нее. — А первую женщину, безымянную? — уточнил Володя. — Она больше не безымянная, — сказала Таня, — я знаю ее имя. И это имя — ключ ко всему. Первое убийство было как раз самым важным. Она убила эту несчастную сразу, как только вышла из тюрьмы вместе с Имерцаки, во время штурма тюрьмы Японцем, чтобы получить новое имя, завладеть ее документами. И ей это удалось. Никто не опознал женщину, которая недавно приехала в город, чтобы устроиться на работу и никого не знала в Одессе. Мария Токарчук забрала ее документы, но позабыла забрать медальон. Нет документов — нет человека. Несчастную похоронили как безымянную. А ведь на самом деле это не так. У нее есть имя. — Какое имя, как ее зовут? — Володя смотрел на Таню во все глаза. — Узнаешь в свое время, — Таня усмехнулась, — когда мы вместе попытаемся остановить убийцу. Кстати, это будет завтра, с утра. — Что ты задумала? — нахмурился Володя. — Увидишь! — Таня откровенно насмехалась над ним. — Ты нашла этот медальон там, в катакомбах под посудной лавкой? — Володя подозрительно смотрел на нее. — Да, случайно, — Таня перестала усмехаться. — Мне повезло. Скажу сразу: мои аналитические способности тут ни при чем. Разве что наблюдательность и умение кое-что сопоставлять. В любом случае, я нашла то, что делала убийца с головами трупов. Машутка играла в куклы. Она вставляла головы в фарфоровые вазы и расписывала вазы, как платья кукол. Она пыталась делать «кукол» из живых людей. — Я же говорю — сумасшедшая, — ввернул Володя. — Нет, — лицо Тани стало печальным, — она убивала не со зла. Так и не ставшая взрослой, Машутка играла в куклы, ведь та, фарфоровая, подаренная матерью, была единственной куклой в ее жизни. И когда ее разбили, то разбили весь окружающий ее мир. Представь только ужас, в который ввергли этого несчастного ребенка! Отобрали куклу, мать, единственный дом, который у нее был. Потом — ужасы приюта. Что такое приют, мы знаем. А после этого — наемная, рабская работа. Случайная правда о том, кто выдал ее мать, из-за кого ее мать повесили. Первое убийство. Тюрьма. Брак с уголовником, убийцей Имерцаки. И падение в бездну все ниже и ниже. И только куклы, единственная мысль о куклах позволяла ей чувствовать себя живой. Она играла по своим правилам, и не ее вина, что детская игра в куклы для этой несчастной девочки стала кошмаром для всего окружающего мира. — Тебе нужно было бы в адвокаты пойти! — хмыкнул Володя. — Самого Плевако заткнула бы за пояс! Это ж надо, оправдывать такое отродье! Таня только пожала плечами, не собираясь ничего ему объяснять. Дождь закончился, но ни Володя, ни она не хотели уходить из гостиницы. Они проговорили до рассвета — не только об убийствах. Они говорили так, как говорят два самых дорогих друга, встретившихся после долгой разлуки. И никто из них даже не догадывался о том, что такие разговоры и есть самым важным, самым ценным проявлением любви. Утро застало их на ногах. Володя заказал в номер самый крепкий кофе с рогаликами. Но сна у обоих не было ни в одном глазу. Наконец Таня посмотрела на гостиничные часы, закуталась поплотней в шаль. — Нам пора, — сказала и, выйдя из гостиницы, повела Володю по направлению к Привозу. Возле входа в главные ворота Фруктового пассажа они застали толпу. Говорливые торговки, настоящие королевы Привоза, окружили черный автомобиль, из раскрытых окон которого топорщились штыки солдат, осыпая его визгливой, площадной бранью. — Автомобиль Марушиной, — сказала Таня, бросив на Володю какой-то странный взгляд. — Только ее не хватало! — поморщился Сосновский. — Что она делает здесь? — Собирает дань с торговок, — пояснила Таня, — потому они так страшно ругаются. Грязно, но как красочно! Где еще услышишь такую речь? — Какую дань? — Володя округлил глаза. — Позавчера Григорьева и его банду большевики выгнали из города! Все знают, что со дня на день будет арестован Домбровский! Какая дань? Не нужно больше платить! — Но ведь Ревком остался? — усмехнулась Таня, — вот для него и собирают деньги! Разве ты не знаешь, что Марушина — правая рука Соколовской? Та доверяет ей во всем! — Ладно, ну ее к чертям, эту надоедливую стерву! — разозлился Володя. — Скажи лучше, куда мы идем? — Прямо туда, — Таня смело выдержала его недоумевающий взгляд, — мы идем к ней. Автомобиль остановился. Из него вышли солдаты. Вышла и Авдотья Марушина. На фоне перемен, происходящих в городе, и быстрой расправы с бывшим атаманом Григорьевым, которого лишили всех полномочий и с позором выгнали, она не решалась стрелять в толпу. Марушина дала солдатам приказ опустить штыки, не применять оружие и вступить в диалог с толпой. Но это было невозможно. В мире не родился человек, способный перекричать одесских торговок с Привоза, когда они решительно настроены на скандал. Таня стала пробиваться сквозь толпу, направляясь к Марушиной. Ее узнали. Некоторые торговки даже отступали в сторону — на Привозе Таня пользовалась доброй славой. Наконец она поравнялась с Марушиной, встретила ее растерянный взгляд. Таня вынула руку из кармана, протянула вперед… Володя неотступно следовал за ней.