Поскольку подробности этого уголовного дела были слишком страшны и жестоки, Илью Кодыму судили в закрытом режиме судебного заседания. Его признали полностью сумасшедшим и поместили в одиночную тюремную камеру на пожизненный срок. Это было сделано для того, чтобы избежать ненужных волнений в городе, которые могли разгореться, если бы вместо тюрьмы Кодыму поместили в лечебницу. Но в тюрьме убийца просидел недолго – всего три месяца: он умер, задохнувшись во сне. Слухи по поводу его смерти ходили разные, среди которых – что он был убит тюремной охраной, подкупленной кем-то из родственников жертв… Итак, в Одессе уже существовал страшный убийца, которого удалось обезвредить без всяких политических мотивов. Однако в глаза бросалось странное сходство ран на теле жертв. Плюс – внутренности под мусорной кучей. Все же остальное было другим – начиная с пола жертв и заканчивая тем, что, в случае с Кодымой, у жертв отваливалась голова. Внутренние органы были удалены из тела точно так же, с помощью вертикального разреза, и Володя задумался о том, что бы это могло означать. Было ли это простым совпадением, или в этом было зашифровано нечто более важное? Володя не знал. Как бы там ни было, он аккуратно спрятал папку с делом Одинокого Волка Ильи Кодымы в свой стол. Когда Сосновский вышел на улицу, было уже темно. Идти было некуда – домой, вернее в комнаты на Дворянской, совсем не хотелось. И он медленно шел по улице, погруженный в свои собственные мысли. Стук копыт, раздавшийся за спиной, заставил его шагнуть в сторону. Его сердце тревожно забилось от того, что он по глупой случайности едва не угодил под копыта лошадей. – Эй, да погодите вы! Я вам говорю! – Громкий голос заставил Володю обернуться. Он увидел элегантный, лакированный, двухместный экипаж, которым правил его новый знакомый с литературного вечера, художник Грановский. – Владимир Сосновский! Я пытаюсь докричаться до вас! – Осадив лошадей, художник привстал с места. – Куда идете вы в одиночестве с таким печальным лицом? Что-то произошло? – Нет, ничего страшного. Всё проклятая работа в полиции – никакого от нее настроения, – вымученно улыбнулся Володя. – Тогда я предлагаю вам поднять настроение! Поехали ко мне ужинать! Посмотрите мастерскую, познакомлю вас со своей женой. – Не знаю, удобно ли. Ваша жена может рассердиться неожиданному гостю. – Ни в коем случае! И она, и я обожаем гостей, тем более – новых. И вообще – мы очень редко ужинаем в одиночестве. Так что вы можете ехать без стеснения! В любое другое время Володя конечно же отказался бы от этого предложения, но пустой осенний вечер нагнал на него такую тоску, что было радостно от любого появления человеческого лица. К тому же он вспомнил рассказ о жене Грановского, и ему страшно захотелось на нее посмотреть. Поэтому без зазрения совести Володя сел в экипаж и поехал к Грановским. В общем, и ехать оказалось не долго. Грановский занимал весь первый этаж довольно дорогого доходного дома на Коблевской улице, рядом с цирком. Квартира художника поражала роскошью и богатством обстановки. Выросший в богатом особняке в Петербурге, Володя смог оценить и настоящие персидские ковры, и тканные золотом настенные гобелены ручной работы, и хрустальные светильники, и обтянутую натуральным бархатом и атласом мебель, и позолоченные зеркала. Гостиная в квартире Грановского напоминала аристократический бальный зал, где от паркета отражались огоньки ярких люстр. Хозяин радушно усадил Володю в одно из кресел. – Не люблю ужинать в одиночестве, – сказал он при этом, – ну, а сегодня был бы совершенно пустой вечер, если бы я не встретил вас. Он говорил что-то еще, но в тот момент все внимание Володи было приковано к дверям гостиной, откуда выходила элегантная молодая дама, вся в белых кружевах. Зная, кем была жена Грановского, Володя в первый момент растерялся, так как мысленно представлял ее себе совершенно другой. Элегантная дама в дорогом кружевном платье, которая вошла в гостиную, не имела с портретом, нарисованным Володиным воображением, ничего общего. Она была молода, не старше 30 лет, удивительно красива. У нее были тонкие, аристократические черты лица, черные как вороново крыло волосы, собранные в модную прическу, и лучистые карие глаза, в которых вспыхивали невероятно яркие огоньки. Жена Грановского была красива какой-то особой, чувственной красотой, под которой угадывалась настоящая природная страстность. Возможно, все дело было в дорогом наряде и в умении себя вести, но она ничем не напоминала знакомых Володе вульгарных девиц из веселого дома с грубыми простонародными именами. Поймав себя на этой, в общем-то, неприличной и не к месту мысли, Володя даже покраснел. – Как хорошо, как славно! У нас гость! Я так рада! – Жена Грановского протянула обе руки мужу, и тот с любовью сжал их, одновременно целуя ее в щеку. – Познакомь меня с нашим гостем. Ужин уже готов. – Владимир Сосновский, замечательный поэт, который служит в полиции, – произнес Грановский. – А это моя обожаемая жена Матильда. Улыбаясь лучезарно и открыто, Матильда Грановская совершенно аристократическим жестом протянула Володе руку для поцелуя и пригласила мужчин следовать за собой в столовую. Время пролетело незаметно, изысканный ужин прошел замечательно. У Матильды Грановской оказалось прекрасное чувство юмора, и Володя с удовольствием болтал с супругами, которые, похоже, души не чаяли друг в друге. Одинокий осенний вечер стал отступать, и у Володи потеплело на душе от уютной атмосферы дружеского общения, которая оказалась для него приятной неожиданностью. И, болтая вот так, за ужином, на самые разнообразные, растворяющиеся в воздухе темы, Володя понял, что отныне Грановские будут его лучшими друзьями. Самыми лучшими друзьями, которых послал ему Бог. Когда ужин подходил к концу, Матильда, сославшись на усталость, удалилась к себе в спальню. А Грановский повел Володю в свою мастерскую. Она располагалась тут же, под квартирой, и полностью занимала глубокий подвал. – Как холодно! – Володя поежился, ступив на каменный пол подвала, заставленного холстами, подрамниками, сырыми полотнами, красками и всем тем, что необходимо для работы художника. – Здесь всегда низкая температура, и очень холодно, потому что подвал соединен с катакомбами, – ответил, как бы опрадываясь, Грановский. – Вы слышали когда-нибудь про катакомбы? – Да, что-то слышал. Это какие-то подземные ходы, которые идут под всем городом? – Целый лабиринт многоярусных подземных ходов, который тянется не только через весь центр Одессы, но и выходит далеко к морю. Многие говорят, что катакомбы имеют естественное происхождение, но это не так. Я думаю, их сотворила людская воля как идеальное запутанное убежище от враждебного мира. Недаром и сейчас катакомбы представляют собой настоящий криминальный лабиринт, не говоря уже о контрабандистах, которые оккупировали все морские ходы. Катакомбы многоярусны, многоэтажны. В них нельзя ходить без проводника, иначе можно лишиться жизни – заблудишься, и никто не найдет. Но во многих домах есть входы в катакомбы – они называются минами. Если не углубляться вдаль, мина – идеальный погреб. Есть такой и у меня. – После долгой речи Грановский просто показал на дощатую дверь в стене. – А вы когда-нибудь ходили туда? – Володя не спускал глаз с двери. – Нет. Зачем? – улыбнулся Грановский. – Достаточно того, что у меня есть такой вход. Когда я работаю по ночам в мастерской, в полном одиночестве, это, ну как вам сказать, подхлестывает мое воображение. Я думаю о том, например, кто бы мог сюда войти. – Ну а если действительно кто-нибудь войдет? – Нет, – твердо сказал Грановский. – Дверь заперта на ключ. А ключ есть только у меня. Через эту дверь идет холод. Здесь очень приятно находиться в жаркие летние дни. А вот с наступлением холодов – нет. В катакомбах всегда постоянная температура не выше 10 градусов по Цельсию. А в холодные месяцы в моей мастерской температура опускается до пяти градусов. Вот как сейчас. Но я люблю холод. Он мне не мешает. Наоборот, заставляет думать. Расхаживая по большой мастерской, Володя с увлечением рассматривал картины. Грановский действительно был очень талантливым и серьезным художником. – Вы уже слышали историю моей жены? – неожиданно спросил Грановский, и Володя растерялся. – Ну… да… не совсем… – Конечно, слышали. Сплетни ходят по всему городу. И я никак не могу им помешать. На самом деле, я никого не собирался спасать. Я просто влюбился в эту милую, несчастную девочку, которая с отчаянной стойкостью сопротивлялась судьбе. Ну вы же видите, что я намного ее старше. Поначалу мне действительно хотелось спасти ее от такой страшной жизни. А потом – потом я безумно влюбился в нее, забрал из этого ада, воспитал. Вы увидели, какой она стала. Никто не скажет, кем она была, если не знает ее истории. Это потому, что душа у нее невероятно чистая, а грязной ее сделала жестокая жизнь, которая бывает невероятно страшной и злой. Моя Матильда – самый яркий пример того, что никогда не надо судить людей и судить о людях по тому, что вы найдете в их прошлой жизни. Я рассказываю вам это потому, что хочу, чтобы вы знали, как все произошло… Когда Грановский это говорил, лицо его было невероятно выразительным и одухотворенным. Он действительно безумно любил свою жену. Но Володя промолчал. Он категорически не был согласен с ним. Несмотря на всю изящность и аристократичность Матильды, от которой попросту нельзя было оторвать глаз, Володя имел свое мнение по этому поводу. И он твердо знал, что никогда не смог бы поступить так, как поступил Грановский. Но Володя все же был слишком хорошо воспитан, чтобы высказывать свое мнение там, где его не спрашивают. А потому, промолчав, он принялся, расхаживая по мастерской, рассматривать картины. Внезапно его внимание привлекло знакомое женское лицо. Володя остановился напротив портрета, на котором в виде античной нимфы была изображена… мадам Коган. – Вы знаете эту даму? – небрежно спросил он. – Очень хорошо, – Грановский улыбнулся. – Это мадам Коган, жена богатейшего человека Одессы, торговца колбасой Когана. У меня недавно был с ней роман. – Как это? Ведь вы так влюблены в свою жену… – Одно другому не мешает. Тем более, Матильда ничего не знает об этом. Месяца два назад мадам Коган заказала мне портрет, мы стали часто встречаться. От скуки всё и произошло. Расстался я с ней, когда понял – наши отношения, с ее точки зрения, всего лишь месть ее мужу. Кроме того, я был не единственным ее предметом. Кажется, у нее был еще какой-то брутальный бандит с Молдаванки. Местный король… – Вот как, – задумчиво протянул Володя, вглядываясь в лицо мадам Коган, которое показалось ему теперь совершенно другим. Утром он выложил всё это Полипину. – Выходит, она наняла бандита, чтобы избавиться от своего мужа, – подытожил Володя, – таким образом, мужа убила она. – Вилами по воде писано, – хмыкнул Полипин. – То, что жена Когана была любовницей художника Грановского, еще не доказывает, что она убила собственного мужа. Что за бандит, как зовут, где встречались, кто может доказать? Не всё так просто! – Ее надо арестовать и как следует допросить! – горячился Володя. – Я чувствую, что именно она виновна в убийстве мужа! – Ой, только не делай мине за вырванные годы! – взорвался Полипин. – Ты пойдешь с этим к Бочарову? Вот и я не пойду! Ша, отстань! – Не выдержав, он даже показал рукой Володе, куда ему надо идти. Двое подгулявших биндюжников, с рассветом вывалившись из кабака в районе Средней, на Староконке, горланили песни так громко, что со второго этажа дома их окатили ведром воды. Холодный душ несколько умерил музыкальный пыл гуляк, и, завернув к Градоначальницкой, они пошли вниз, к балке, там, где в яме на Балковской улице, в районе Дюковских дач, располагалось депо поездов. Там, в депо, в старых, отслуживших вагонах местные деляги устроили подобие ночлежки, где за пару копеек можно было переночевать. А утром даже найти что-то вроде работы на станции – ну, к примеру, разгружать вагоны, или взвешивать грузы, ну или еще что-нибудь подобное. Впрочем, биндюжники не столько нуждались в работе, сколько мечтали встретить веселых друзей, с которыми можно было скоротать за дешевой выпивкой остаток ночи. Жили они оба на Мясоедовской, идти до дома было достаточно далеко, а до ямы – рукой подать. А потому, прийдя в себя после ледяного душа, вместо того, чтобы через весь город переться к себе домой, они решили пойти вниз, в ночлежку на яме. Поросший травой крутой спуск уходил в сплошную темноту, так что биндюжникам приходилось на ощупь спускаться по вырезанным в камне ступенькам. – Слышь, Митяй, здесь столб стоял, – вдруг сказал первый, спускающийся впереди своего спутника между убогих, темных хибар, на склонах холма лепившихся одна к другой. – Ша! Не было здесь никакого столба, шо ты еще выдумал, – отрыгнув, огрызнулся Митяй, и вдруг добавил как бы не к месту: – А ты мне 10 копеек должен. – За шо это 10 копеек? – очнулся первый, но тут же сбился с темы: – Да вот смотри: столб, видишь? Вот столб, дурья твоя башка! – А мне-то шо с твоего столба? Он все равно не горит! – невозмутимо ответил второй. – Слышь, ты… – не унимался первый. – Смотри, там мужик у столба стоит. – Ну и шо мне с того мужика? – Давай подойдем, вдруг угостит папироской! – А если не угостит? – Сами возьмем! – Не сговариваясь, биндюжники направились, как могли, к маячевшему перед ним человеку под столбом. Темный столб, видневшийся на вершине холма, освещался убогим огоньком, светившим из утлой хибарки в камне. И в свете этого тусклого лучика действительно можно было разглядеть высокую, долговязую фигуру человека, который неподвижно застыл у столба.