Изящная походка, элегантный наклон головы – все выдавало дочь благородных родителей, впитавшую в себя манеры с молоком матери. Девушка несла тяжелый черный саквояж и большую шляпную коробку. Через локоть был перекинут маленький, шитый фиолетовым бисером ридикюль. За ней шла ее горничная – молодая, светловолосая, в простом пальто, с обыкновенной внешностью девушки из предместья. Она несла несколько шляпных картонок, одна на другой, и большую сумку через плечо. Именно за этими двумя девушками и шли бандиты, дожидаясь, по всей видимости, удобного случая для нападения. Володя похолодел. Ограбления в те дни стали нормой жизни. Грабили утром, среди бела дня, в темноте. Он вдруг вспомнил толстую купчиху, которую ограбили сегодня днем на Ришельевской, вспомнил, как, безвольно распялив слюнявый рот, купчиха выла на весь полицейский участок, вспоминая вырванную из рук сумку. Зрелище было отталкивающим и жалким одновременно. И купчиха, и все в полицейском участке знали, что грабителей не найдут. А потому купчиха выла на жизнь, как воют на луну дошедшие до предела тоски, загнанные волки, и в этом животном вое скользила какая-то жуткая покорность судьбе. Володя не хотел этого для девушки. Он вдруг подумал, что отдал бы все на свете, чтобы защитить эту хрупкую и такую красивую девушку от жестокости жизни. И от этого зверья, которое неуклонно следует за ней. Девушка между тем обернулась. Взгляд ее, внимательный и огненный одновременно, скользнул по преследующим ее бандитам, затем остановился на Володе, и на лице ее появился страх. Было видно, что она поняла угрожавшую ей опасность. Девушка ускорила шаг и что-то шепнула горничной, которая с тревогой тоже стала оглядываться назад. Это был только один, очень короткий миг, но взгляд ее глаз вдруг попал Володе прямиком в душу и устроил там пожар, чего он попросту не ожидал. Володя не понимал, что происходит. Он был буквально сражен наповал. И, бросившись вперед, решительно подошел к девушке. – Мадемуазель! Подождите, мадемуазель! Девушка остановилась и повернулась к нему. Тут только он смог увидеть, что совершенно правильно оценил ее внешность – девушка была не просто красивой. Она буквально поражала какой-то необыкновенной, проникающей в самое сердце красотой! Поражали глаза – в них бушевали затаенные, глубинные огоньки пламени, и отсвет этого пламени проникал на поверхность, придавая ее глазам просто фантастическое сияние. Но, тем не менее, лицо ее выражало тревогу и даже страх. – Что вам угодно? Зачем вы идете за мной? – Позвольте представиться: сотрудник уголовной полиции Владимир Сосновский. Мадемуазель, вам не страшно ходить в такой час? – В такой час? Ах, действительно, уже темно. Я просто позабыла о времени. Я переезжаю на новую квартиру и как-то не подумала, что уже поздно. – Позвольте вас проводить. – Зачем? – За вами следуют подозрительные типы. Я боюсь, как бы вас не ограбили. Со мной вы будете в полной безопасности. – Ах, я не знаю, что вам и сказать… Мы с вами совершенно не знакомы. – Мадемуазель, время для раздумий плохое. Оглянитесь назад. Девушка оглянулась. Увидела двух бандитов, которые также остановились на некотором отдалении. Брови ее сдвинулись к переносице. – Да, пожалуй, вы правы. Пойдемте. Но я здесь недалеко живу. На Дворянской. – Позвольте вам помочь? – Володя решительно взял из рук девушки картонку и саквояж, который действительно был очень тяжелым. – Благодарю вас. Вы действительно полицейский? – переспросила девушка. – Чиновник по особым поручениям при главном полицмейстере и главный помощник уголовного следователя по особо важным делам Владимир Сосновский, – несколько торжественно отрекомендовался Володя. – Ах, как страшно звучит! – рассмеялась девушка. – Ну, меня зовут намного проще. Просто Татьяна Алмазова. – Татьяна Алмазова… Как красиво! – Володя повторил имя, которое зазвучало в его душе музыкой. – Вы сказали, что переехали на новую квартиру? – Да. Видите ли, я недавно приехала в Одессу. И вот, сняла квартиру на Дворянской улице. Мне очень рекомендовали этот район. – А где вы жили раньше? – В Киеве. – С родителями? – Да. Но мои родители недавно умерли. А я теперь вот решила начать новую жизнь там, где родилась. Я ведь родилась в Одессе, здесь сначала жили мои родители. И вот, получив после их смерти небольшое наследство, я наконец-то смогла приехать на родину вместе с моей верной горничной Лизой. – Чем же вы будете заниматься? – Еще не знаю. Может, пойду в артистки! У меня всегда были способности, – засмеялась девушка. Наконец они свернули к дому, и, увидев его, Володя снова опешил. – Как? Вы живете здесь? – Да. А что тут такого? – Но ведь и я живу в этом доме! Во флигеле, который соседствует с фасадным домом. – Что ж, будем соседями. Я очень этому рада! А то вы так испугали меня с бандитами… – Они остановились у двери квартиры Тани на втором этаже. – Я вас очень прошу, больше не ходите по улицам в темноте, – сказал Володя. – Ну конечно! Обещаю вам. – Вы позволите как-нибудь навестить вас? Может, я смогу показать вам город? – С радостью! Я надеюсь, мы с вами станем добрыми друзьями. Дверь за девушками захлопнулась, а Володя все еще стоял и как завороженный смотрел им вслед. Прислонившись спиной к двери, Таня тоже как завороженная уставилась в одну точку. Она не понимала, что происходит. Этот молодой человек, вдруг возникший на ее пути… Этот неожиданный полицейский с такой серьезной решительностью, направленной на ее защиту, растревожил в ее душе целое море запретных чувств. Секретных, потаенных чувств, давным-давно находящихся под запретом, о которых никто не знал, о которых Таня строго запретила самой себе думать. Ситуация, конечно, была нелепой. Разглядев на его фуражке полицейскую кокарду, Таня перепугалась до полусмерти (и не сомневалась даже, что на лице ее отразился страх). Она подумала, что ее сейчас арестуют. А на какой-то момент ей вдруг стало так страшно, что она даже не смогла себя контролировать. Теперь она прекрасно понимала страх вора перед тюрьмой. Но когда Таня сообразила, что он собирается защищать ее от ее же собственной охраны (людей, которые, по приказу Японца, охраняли ее и вели до дома), ей стало очень смешно, и она расхрабрилась настолько, что даже сочинила какую-то нелепую историю – которую, впрочем, он благополучно проглотил. Она бы хохотала от души, если бы не лицо этого парня, не его выправка, не его взгляд. Он напомнил ей… Он напомнил… Нет, об этом думать запрещено, и Таня больше никогда себе этого не позволит. Только вот его лицо, выступающее перед ней в темноте… – Таня, – Лиза легонько тронула ее за рукав, – что за людей-то делать? Они волнуются. – Людей надо отпустить, – Таня быстро пришла в себя, – скажи, что порядок. Все хорошо. – А за этого типа что сказать? – Скажи, что сосед. Недавно, мол, познакомились, общаюсь для конспирации. А вообще поцелует замок и пролетит, как фанера над Парижем. – Ребята видели, что он фараон. – Ну да. Сосед-фараон, разве это не здорово? Где Гека? Ты его видела? – сменила Таня тему. – Так он же после десяти вечера обещался прийти, – удивилась Лиза. – Ладно. Сбегай купи икры и шампанского. Потом иди к бабушке. Как она там? – Да все в порядке. Ты не волнуйся. Днем сиделка целый день была. А вечером я ее сменю. – Хорошо. Японец сказал, дня три не выходить на Дерибасовскую. Значит, держим четыре дня – для конспирации. – Тань… А он что, решил, что тебя грабануть хотят? – уточнила Лиза. – Точно. – Вот смешно-то! – она засмеялась. После того как благодаря Тане Лиза ушла с Дерибасовской, к ней вернулась жизнерадостность и появился вкус к жизни. Она стала теплым, приятным человеком – таким, каким всегда была в душе. И теперь искренне смеялась над этим (с ее точки зрения) анекдотом. Но Таня не смеялась. И когда Лиза ушла, она все продолжала молча и тихо сидеть в темноте. Глава 14 Литературные разговоры о войне. Планы старшего Сосновского. День рождения графа Чарторыйского. Сюрприз от Людоеда. Облава на Молдаванке Так же, как в первый раз, в комнате на Ришельевской дым клубился под потолком. И от шума разговоров не слышно было даже собственных шагов. Как всегда, пришло много людей, и Володя рассматривал уже знакомые лица. Олеши не было. От журналиста Пильского, с которым Сосновский виделся несколько дней назад, давая информацию для очередного материала, он узнал, что тот пропил очередной гонорар и его выгнали с квартиры. Ночуя на улице, Олеша промерз, и сейчас находится в больнице, пытаясь лечить воспаление легких одновременно с приступами белой горячки, которая либо мучила его на самом деле, либо он ее искусно имитировал к вящему удовольствию всего медицинского персонала. Все остальные лица были те же – Володя разглядел (вернее, сперва услышал) громогласного Ревенькова с новым миром и всех прочих, которые, не удосужившись толком расслушать слова собеседника, громко кричали свое во весь голос. В этот раз говорили не о литературе. Говорили о войне. И сюда дошли страшные новости из Санкт-Петербурга. Прежний мир был похож на хрустальный шар, подвешенный над острыми камнями на тоненькой нити. И в любой момент эта нить могла оборваться, а шар – рухнуть вниз, на острые камни, и расколоться на самые мелкие куски. С первых же слов о Петербурге сердце Володи мучительно сжалось и он весь покрылся словно бы защитной броней из железа, не позволяющей проникать внутрь, под нее, чужим словам. Для него Петербург был совсем не тем, чем для этих людей. И новости оттуда он пропускал через кровь своего сердца.