– Я убил этого мальчика и теперь его ем. Если хочешь мою воду, смирись с этим. Ждать пришлось долго. Рока мог только гадать, что происходит в уме Эгиля. Он помешал в котелке и прислушался к ветру. Взвешивает ли он риски, подобно мне и волкам? Как вообще мыслят другие люди? У него было так мало возможностей наблюдать за себе подобными или с ними разговаривать, но по большому счету они, похоже, мало отличались от животных. Едва заметно кивнув, Эгиль наконец взял бурдюк. Он понюхал и приложился, пробуя на вкус, а затем жадно глотая как человек, наловчившийся пить быстро. Его веки перестали опускаться, а спина распрямилась от страха, и Рока решил, что он больше похож на кролика или оленя, чем на волка. Он чует опасность. Он знает, что я хищник из его рода, и все-таки пьет. Рока подумал обо всех травах, которые мог бы незаметно использовать для отравления, или как легко мог бы пересечь расстояние и убить скальда, пока тот пьет, – и ощутил только презрение. Какое-то время они молчали. Эгиль пил воду, а Рока зачерпывал и ел мальчишечье мясо. – У меня есть пища, – сказал скальд, хорошо владея своим голосом. – Тебе не обязательно есть это. Рока уловил смысл. Он уловил отвращение – как будто на поедание мальчика его толкнули какие-то ужасные лишения, или же это означало нечто большее, чем на самом деле. Он проглотил еще кусочек – вероятно, часть мышцы с тонким слоем жира. – Мясо есть мясо, – сказал он, – многие звери едят своих сородичей. И если я не съем это сейчас, то, значит, я зря убил того мальчика, да? Скальд выглядел скверно, но овладел собой. – Кто была твоя мать? Как ты дошел до… такого? От ужаса к любопытству в мгновение ока, подумал Рока и задался вопросом, не присуще ли это исключительно мужчинам. Казалось, нет ровным счетом никакой причины отвечать, и все же он снова ощутил странную потребность. – Моя мать была из Вишан, – сказал он, затем отхлебнул еще ложку. Глаза Эгиля буквально вылезли из орбит. Такое внимание не пришлось Роке по нраву, и он помешал в котелке, снимая немного мяса с кости и прочищая горло. Как часто бывало, образ матери, умирающей в степях, явился непрошеным, и Рока попытался заменить его утренним солнцем в ее золотых волосах, но сочетание того и другого казалось гротескным. – Она Избрала мужчину без благословения жриц, – сказал он, надеясь, что слова прогонят образы. – Их союз терпели до рождения их безобразного сына-одиночки, а затем они бежали на Юг в маленькую деревеньку. Они оставались любовниками, а однажды пришли жрицы и убили его. Моя мать заболела и умерла, ну а меня объявили вне закона. Он поискал еще слова, но обнаружил, что его история закончена, словно являлась простой и легко объяснимой. Казалось странным говорить такие вещи вслух – но еще удивительней, что его история так коротка. Все страдания моего детства можно выразить и запечатлеть в нескольких словах, подумал он. И не будь это так печально и несправедливо, могло бы выглядеть забавным. Пальцы скальда бесшумно скользили по деревяшке и струнам, и хотя его лицо было все еще бледным, он выглядел погруженным в размышления. – Итак, в жилах твоей матери текла кровь одного из богов, а ее сын – внезаконник. Это интереснейшая история, брат. Что ты теперь будешь делать? Грабить путников всю оставшуюся жизнь? Тебе-то какое дело? – подумал Рока, затем последовали «да» и «разве не так делаем все мы?» – Имлер был твоим отцом, не моим. Перестань звать меня братом. Эгиль умолк, затем кивнул. Чего Рока не сказал – да и не обязан был говорить кому-либо из людей пепла, увидевшим его лицо, – это что его отцом был Носс. Скальд пощипал одной рукой туго натянутые волосы на своей полой деревяшке, другой рукой придерживая несколько из них. – Не возражаешь, если я побуду здесь? Рока не возражал и подтвердил это, думая: зачем бы иначе я тебя спас? Он продолжал есть, пока Эгиль издавал звуки струнами и мурлыкал себе под нос; затем скальд начал играть и петь, и Рока невольно засмотрелся. Густой голос мужчины эхом разнесся по скалам, его лицо и осанка преобразились, как будто он обрел какую-то новую силу и храбрость. Вопреки глубине голоса, он умел брать высокие ноты и сделал это, когда запел о прекрасной женщине, любившей храброго мужчину, – о мальчике, ради защиты которого они погибли. Он пел о старых богах и людском безрассудстве, о мудрости матерей и жестокосердии власти. Песня звучала грустно и тягуче. Рока отвлекся, примостившись на участке зеленого мха и грибов в своей Роще. В истинном мире они росли только в тени на Северной стороне определенных деревьев, но в его Роще произрастали где угодно. Он заставил звуки пения падать с бессолнечного серого неба подобно дождю и звенеть среди камней и дерев, жалея, что истинный мир не похож на созданный им. Вскоре он почувствовал слезы на лице. Почему в Книге Гальдры нет песен, мама? Неужто музыка – еще одна слабость? Еще одна хрупкая вещь, которую следует прятать подобно всем другим? Скальд закончил свою песню, хотя она продолжала играть в роще Роки сквозь ветер. – Ну как тебе такое? – спросил он с лицом, пожалуй, чуть более порозовевшим, чем раньше, но в остальном без выражения. Тело Роки спокойно ело и не отозвалось, вопреки его слезам в Роще. – Ты хорошо играешь, Эгиль, сын Хиллеви. Но твоей истории нужна концовка. Скальд изогнул потрескавшиеся толстые губы: – Спасибо. Да, верно. И как она должна завершиться? Роке это казалось очевидным, но он предположил, что не каждый мужчина прочел книгу. Каждая история заканчивалась одинаково. И так настигла смерть такого-то или такую-то, сына или дочь такой-то, и тело возвращено было в пепел. Мужчины всегда умирали в битве, женщины умирали от старости и всегда в постели. Но только не моя мать, подумал Рока, она умерла молодой и в поле, а ее труп был едой для червей и ворон. Он почувствовал, как его рука сама собою тянется к карману полушубка, но воздержался трогать локоны внутри. – Так же, как и все истории, – сказал он, думая сперва о своей матери, затем о ее семье и жрице Кунле, затем о Законовещателе и трусливых присяжных, жестоких мальчишках и всех остальных. – Смертью. * * * Исполнив песню, Эгиль попросился переночевать у костра. Рока удивился и, наверное, выказал это вслух, ибо скальд произнес: – С какой стати мне беспокоиться? Ты уже спас меня. – Может, я просто спас твое мясо, – ответил Рока с безразличным лицом, но Эгиль улыбнулся и сказал, что пьет столько вина, что стал невкусным, и Рока разрешил ему остаться, для удобства гостя даже засыпав землей разделанный труп. Они поговорили еще немного, пока темнело, и скальд рассказал ему, где родился и о том, как оставил свою семью, чтобы увидеть мир. Он поведал о своих странствиях по Аскому и о некоторых великих вождях, с которыми встречался. Сам он вопросов больше не задавал, но Рока назвал ему свое имя и немного рассказал о своих недавних годах: о своем путешествии на Север, где теплее, и о бегстве обратно на Юг, прочь от крупных деревень, охотников-изгоев с их собаками, от мужчин без вождей и их многочисленных угроз. Однако он все еще был утомлен, поэтому держал начеку собственное тело, пока отдыхал у костра в своей Роще. Если ночью Эгиль пошевелится, Рока узнает. Опасение было излишним – этот мужчина крепко спал, а тело Роки поддерживало их костер холодной ночью. Утром Эгиль проснулся с восходом солнца и напевал, пощипывая свою «лиру», как он ее называл, а Рока свернул стоянку, присыпав костер и отпечатки в земле. Он готов был выдвигаться, когда Эгиль заговорил: – У меня… есть вопрос, если позволишь. Рока пожал плечами. Он решил не убивать этого человека, но не нуждался в том, чему мог научить творец музыки. – Твоя мать-Вишан показывала тебе, как читать руны? Показывала, как их писать? Вопрос казался странным. – Если и да, то что? Эгиль облизнул губы и оглядел ровный участок земли, как будто кто-то мог подслушивать. – Знаешь ли ты, сколько мужчин в Аскоме могут прочесть хотя бы одну руну? Или нарисовать? Рока не знал и вновь пожал плечами. – Ни единого, кроме самых общих символов, например для названий животных. Рунные шаманы – единственные исключения, и каждая нарисованная ими руна приближает их к наказанию богов, так что они редко это делают. За годы, проведенные в пути, я видел лишь горстку живых шаманов. Все они выглядели хворыми. – К чему ты клонишь? Скальд моргнул. – Рисовать руны – очень ценный навык. Можно ли их есть? Можно ли ими убивать? – Ценный для кого? Эгиль засмеялся и развел руками, словно это было очевидно. – Для каждого вождя в мире, мальчик. Меч – это просто меч. Но меч, на котором вытравлена нужная руна? Это сокровище, которое боятся и уважают все мужчины. Богачи до сих пор обращаются к шаманам для рун защиты на броне, зданиях, кораблях – на чем угодно ценном. Для Роки все это имело мало смысла. – Почему бы просто не попросить жриц? Они умеют читать и писать. Скальд повращал своими темными круглыми глазами, но прекратил, будто передумал. – Жрицы… этого не делают. Это… святотатство. К тому же вождям неохота быть у них в долгу, если ты понимаешь, о чем я. Предполагается, что законы защищают людей, а не богов. А вождям не полагается собирать богатства, так как же они могут себе это позволить, смекаешь? Вообще-то Рока не смекал. Люди – суеверные глупцы, а их законы разрушительны, напомнил он себе, тут и смысла-то не требуется. – И что ты предлагаешь? Эгиль глубоко вдохнул и выдохнул.