Все это время его сопровождающий-монах ждал и, когда Кейл закончил есть, отвел его обратно в теперь уже чистую келью. Принц смущенно посмотрел на сложенные простыни и вымытый горшок. Здесь царила простота – остальным-то уж явно никто не прислуживал. – Я могу сам прибираться в моей комнате, – сказал он монаху, – и сам опорожнять мой горшок. Но мужчина без единого слова ушел, закрыв и заперев дверь. Еще один райский денек принц Кейл просидел в своей маленькой каменной тюрьме. Он всегда считал себя терпеливой личностью. Но сейчас ощущал, что его терпение на пределе, как истертая веревка, рвущаяся под слишком большим весом, и он подозревал, что кто-то, действительно наделенный терпением, не стал бы ощущать свою выдержку. Он сосчитал крапинки на решетке окна. Он сделал зарядку. Он затосковал по чтению книг второй раз в своей жизни и понадеялся, что завтра будет лучше. 24 Следующий день был куда труднее. Мастер Ло заставил Кейла пить воду, пока того не вырвало; заставил его бороться на сцепленных руках со все более сильными монахами, пока у него не заболела конечность и он чудовищно продул, а затем и еще несколько раз для полного счастья; вынудил забираться на колючие кокосовые пальмы, не используя ног, затем рук; велел ему бросать камни одной рукой, пока не онемело предплечье, а затем часами неподвижно сидеть на солнце, пока он не обгорел. Старый монах ничего ему не объяснял. Не высказывал замечаний, только бросал нечто смутно оскорбительное вроде: «Большинство учащихся выдерживают эту проверку с первого раза», хотя Кейл не знал толком, что именно проверялось или как он подвел. Да и подвел ли вообще. Все это время Кейл придерживал язык и подчинялся. Но к тому времени, как солнце более чем наполовину скрылось за горизонтом, а он так ничего и не поел, мастер Ло скормил чернослив мартышке, а затем велел Кейлу поймать ее своими гребаными голыми руками, он взбунтовался. – Какой в этом смысл? Что я здесь делаю? – Он схватился за волосы и, спрыгнув с камня, стал расхаживать по усыпанной листьями грязи лесочка. Мастер Ло оглядел группу деревьев, затем поднял глаза к небу, словно ожидая ответа. Он приложил к груди ладонь и поднял брови. Кейл дышал медленно и глубоко и старался хранить спокойствие, а мастер Ло фыркнул, заложив руки за спину. – Тебе следовало спросить раньше, – сказал он. – Ты здесь, чтобы подготовиться к изучению Пути. Это урок номер два, старое сморщенное ты яйцо? Задавать вопросы? – И как погоня за мартышкой поможет мне выучить слова Просветленного? Как поможет хоть что-то из того, что я делал? Мастер Ло пожал плечами, как будто не знал или плевать хотел, и Кейл опустился на землю, спрятав лицо в ладонях и невольно пробормотав: – Я никогда не уйду отсюда вовремя. – Вовремя для чего? Казалось, уши старикана работают, лишь когда он сам того хочет. Кейл подумывал солгать или проигнорировать его, но он устал, да и какая собственно разница. – Чтобы увидеть одну девушку, прежде чем она покинет Шри-Кон. – Он надеялся, это не выставило его на посмешище. – Таинственную девушку зовут Лани? Кейл замер. – Да. – Он убрал руки с лица. – Как вы узнали? Ло пожал плечами и нахмурился, как будто вопрос был глупым. – Она прислала тебе письмо, и я его прочел. Огромная волна разбилась о берег спокойствия Кейла, но он сдержал ее. – Могу я увидеть письмо? Ло склонил голову набок, устремив мутный взор в сторону Кейла. Его почти беззубый рот издал хихиканье, затем старик разразился театрально-громким, вспугнувшим птиц смехом. Наконец придя в себя, он вытер слезящиеся глаза и покачал головой, тяжко вздыхая. – Нет, не можешь. Кейл закрыл глаза. Он слушал ветер, и птиц, и мартышку, поедающую чернослив. Он ощущал тепло солнца сквозь просветы в пальмовых листьях, рясу на своем теле и песчинки в кожаных сандалиях, и вдыхал пахнущий солью воздух. – Что я должен сделать, чтобы увидеть его? – спросил он. Старикан указал на мартышку: – Поймай ее. Голыми руками, как я сказал, и я отдам тебе письмо. Кейл старался дышать спокойно. – В детстве я узнал, что Просветленный учит святых людей не лгать. Это правда? – Так и есть, – сказал монах, как будто забавляясь, и Кейл кивнул. Затем так быстро, как только мог, он развернулся и нырнул, вытягивая руку, чтобы ухватить мелкую тварь за что угодно. Мартышка, завизжав от удивления, спрыгнула с бревна, бросив припрятанный чернослив, проскакала по камням и сиганула к деревьям. Кейл метнулся следом, припав к земле, прикинув, не схватить ли камень, но одумался. Он двигал ногами так быстро, как только мог, в спешке больно натыкаясь на сучья и камни. Но он был слишком неповоротливым. Едва коснувшись древесной коры, юркая зверушка, прежде чем Кейл успел моргнуть, вскарабкалась наверх. Она уселась на высокой ветке и глядела вниз с недовольным ревом, широко раскрыв глаза и рот и размахивая лапой. Кейл начал взбираться на дерево, и обезьяна вихрем перепрыгнула на другое так же быстро, так же легко. – Это невозможно, – сказал он громче, чем планировал, и гнев наконец настиг его. Старик пожал плечами: – Тогда и увидеть письмо Лани – тоже. – Он встал и без лишних слов пошел обратно к монастырю, насвистывая что-то веселое, рассматривая птиц и ковыряя землю своей тростью. Кейл обмяк, проклинал этого человека и дергал себя за волосы, пока жар не иссяк и его место не заняла жалость к себе. Он с самого начала знал, что возненавидит это место. Он так устал от проверок, ожиданий и борьбы, всегда вступая в столкновения с правилами и волей других: тети, отца, братьев, флота, а теперь Ло. Этому нет конца, и это всегда одно и то же. Он поднял упавшую веточку и очищал с нее кору, пока его разум не отключился. А потом он замер. Он, черт его побери, показал мне, что делать. Он сказал: «Поймай ее голыми руками»; он, пропасти на него нет, показал мне. До Кейла дошло: все, что ему нужно было сделать, это приманить мартышку черносливом и осторожно взять ее на руки. Проще некуда. Но теперь она боится. Теперь она не приблизится ко мне, что бы я ни посулил, и я облажался. Если только… Он встал, припоминая черные пятна на морде мартышки и надеясь, что сможет отыскать ее позже. Ему понадобятся нож и тарелка, и он помчался обратно в монастырь, на кухню, затем снова к деревьям, осознав, что его впервые не проводили обратно в комнату. Сперва он собрал целую прорву фруктов. Проще всего было найти манго – которые, похоже, росли здесь повсюду, – затем ананасы, апельсины и бананы. Он рассмеялся, вспомнив, как Ло заставил его лазать по деревьям, обдирая ладони и царапая руки и ноги, а затем Кейл чуть не лишился пальца, когда вскрывал твердую кожуру плодов, что на его памяти делали только слуги. Он взял и кокосовые орехи, но с некоторым смущением понял, что не знает, как их открывать, и тогда просто нарезал раздобытое и положил на тарелку. А затем побрел обратно к тому месту, где оставил мартышку. Он поставил поднос на бревно рядом с собой, изредка откусывая от плодов, и стал ждать. Угощение привлекло птиц и муравьев, и Кейл прогонял них. Некоторые фрукты изменили цвет, пока он изо всех сил старался не двигаться и казаться неопасным, а дневной свет почти погас. Наконец Кейл услышал знакомое верещание. Не успел он даже отреагировать, как мартышка прыгнула сзади на его бревно и схватила фрукт с тарелки, вытянув длинную руку, словно ребенок, который не может устоять перед запретом. Кейл двигался медленно, почти не дыша. Он потянулся и съел еще немного фруктов, отчего зверек ринулся в укрытие, и он продолжал слышать предупреждающие вопли на деревьях, предположив, что это его знакомый самец. Свет исходил теперь лишь от половинки луны, однако новая мартышка вернулась и поела без вреда, и верещание стихло. Вскоре первый парень спустился вниз: жадность и любопытство наконец победили опаску. Как и у большинства людей, подумал Кейл и улыбнулся. Самец крадучись подбирался к фруктам, как гепард, останавливаясь через каждые несколько футов, чтобы замереть и понаблюдать. Когда конец света не наступил и у Кейла не выросли клыки, зверек присоединился к своему другу, хватая лакомства и с визгом убегая, только чтобы медленно подкрасться обратно. Похоже, это тот самый, решил Кейл, и его сердце заколотилось. Он крепко держал тарелку, зная, что маленькие воришки забрали бы ее всю, если б могли. И медленно, кусочек за кусочком, мгновение за мгновением, они подбирались ближе. Когда Кейл наконец переложил тарелку к себе на колени, мартышки без колебаний взобрались на него. Самец запрыгнул к нему на колени, как пес, а его приятельница встала у Кейла на плече и, положив одну лапу ему на макушку для равновесия, хватала фрукты, и в суматохе Кейл почти забыл, для чего он вообще здесь. Он улыбнулся и протянул руки, чтобы поиграть со зверьками, которые теребили его за волосы и дергали за одежду, чтобы взглянуть, что можно оторвать. И конечно, пока он был отвлечен, они украли тарелку. Кейл рассмеялся, когда они с торжествующими вскриками унеслись прочь. Он понадеялся, честного слова о том, что он подержал их в руках, будет достаточно, затем с более легким сердцем вернулся в монастырь, изо всех сил стараясь сдержать волнение и тревогу, вызванные письмом. * * * Кейл спотыкался о ступени в незнакомых потемках. Найдя группу монахов, курящих трубки, он спросил их, где мастер Ло. Когда они ухмыльнулись и пожали плечами, он решил, что они не говорят на его языке или просто придурки. А может, у меня на лице обезьянье дерьмо, подумал он. В итоге он нашел комнату Ло на главном этаже, рядом с большим открытым пространством для групповых песнопений, затем постучал как можно тише и вежливее. Он подождал и услышал бормотание внутри. Когда дверь открылась, он поклонился и без формальностей сказал: «Я поймал мартышку». Мастер Ло прищурился в полумраке, хмыкнул, затем пригласил Кейла войти. Комната была ненамного больше его собственной, но в ней потрескивал камин и здесь имелись мягкая кровать, кресло и большая полка, заставленная книгами. – Как ты ее поймал? – Мастер Ло с усилием откинулся на подушки, и Кейл рассказал о тарелке с фруктами и о своей попытке убедиться, что зверек был тем самым. На протяжении рассказа старик оставался непроницаемым, но в конце сказал: – Сойдет. Сделка есть сделка. – Он что-то пробурчал и достал из кармана рясы маленький конверт, запечатанный и без опознавательных знаков. – Я думал… как вы узнали, что оно от Лани? И я думал, вы его прочли? – Кейл в замешательстве прищурился, но старик пожал плечами. – Я солгал, – сказал он так, словно Кейл был идиотом, и пренебрежительно отмахнулся: все более знакомый жест. Кейл поклонился – по правде сказать, ему было все равно, – и вышел из комнаты; ноги и сердце игнорировали предостережение разума. А затем он был в своей койке, и его пальцы возились с бумагой конверта, пока он не увидел чернила с почерком Лани. Дыши. «Кейл, – начиналось оно, – я надеюсь, прочитав это письмо, ты все равно будешь знать, что я люблю тебя». Не слишком хорошее начало. «Твой отец объявил, что моя свечная церемония состоится в следующий Матохи». Меньше чем через три недели. «Они с моим отцом пригласили большую группу “завидных женихов”, и, хотя я всегда верила, что однажды мне позволят войти в семью Алаку, теперь кажется ясным, что этому не бывать». Что? Она верила? «Вместо этого меня выдадут за того мужчину, которого моя семья сочтет наиболее полезным. Я пишу тебе, потому что хотела попрощаться. Сказать, что даже если бы я захотела, я не убегу с тобой. И я знаю, что ты попросил бы меня сделать именно это. Но это не та жизнь, которую я хочу для моих детей, и, несмотря ни на что, я по-прежнему дочь семьи Капуле и у меня есть обязательство перед моим народом. Все, что я могу тебе сказать, – что жизнь длинна и все расстояния можно преодолеть». «Наверное, однажды мы найдем способ, как нам побыть вместе, хотя бы ненадолго, хотя бы только как друзья, решившие отдохнуть от наших жизней с другими. Ты – единственное, что я когда-либо выбирала, Кейл-че. Единственное, что не входило в мои обязанности. И я знаю, что ты попрощался бы, но твой отец, должно быть, отослал тебя раньше, чем тебе удалось. Мне будет не хватать тебя до конца моей жизни. Мне и сейчас тебя не хватает. Милого мальчугана, которым ты был, и славного мужчины, которым ты становишься. Пожалуйста, вспомни меня и напиши мне, чтобы я знала, что ты прощаешь меня за то, что я не убежала. Прощай, любовь моя». Слезы капали на страницу. Кейл почувствовал тупую тяжесть в груди, хотя все остальное, казалось, онемело. Это не было неожиданностью, понимал он, но смутное предчувствие такого поворота не сделало его менее невыносимым. Он прочитал письмо снова и снова, понюхал бумажный листок, ища следы ванили, и подержал его у лица, а после заснул. Он проснулся оттого, что весь промок. Перед его кроватью стоял мастер Ло с ведром и кислым выражением лица.