– Кто такие «те»? И остаются где? Мальчик пожал плечами, как будто не знал, и Кейл не почувствовал абсолютной честности, но больше ничего не спросил. Андо отвернулся, опустив глаза, и его улыбка исчезла. – Я должен сказать тебе – это твой последний урок. Плечи Кейла разом поникли, как и настроение. – Почему? У меня так много вопросов. Я не врубаюсь, что только что произошло. – Я больше ничему не могу научить тебя, Кейл. Каждая тропа особенная, и ты должен следовать туда, куда ведет только твоя. – Андо встал и поклонился, засунув ноги обратно в сандалии, и Кейл сделал то же самое. – Ты все еще хотел бы встречаться здесь и беседовать по вечерам? – Кейл старательно не выдал голосом своих эмоций. – Да, если я смогу, – сказал маленький монах, как показалось Кейлу, несколько осторожно. Он поклонился в последний раз, как равному, и собрался уходить, затем остановился, глядя Кейлу в глаза: – Вера – это стремление к добродетели. Погоня достойна уважения, если не ее результаты. Старайся не судить тех, кого ввели в заблуждение. Андо зашагал по узкой тропинке из плоских камней, окружавшей озеро Ланкона, в противоположном направлении от монастыря. Кейл наблюдал за ним и вспоминал робкого мальчика, вместе с которым окунал в воду пальцы ног, и знал, что тот ушел или, возможно, никогда не существовал. Он принял как истину – хотя и не имел никаких объяснений – что его учитель был не тем, кем казался, и что их встреча была не совсем случайной. Впрочем, какую бы религию ни исповедовал юный монах, какова бы ни была его история и каким бы Путем он ни шел – это не было тропой Просветленного. * * * Солнце всходило и заходило в раю еще три дня и ночи. До церемонии Лани осталось двенадцать дней. Каждое утро Кейл съедал свою кашу, а затем практиковал «чинг» с Тамо. Каждый вечер он отправлялся на поиски Андо, но безуспешно, и медитировал в одиночестве. Он сосредотачивался, как его учили – на предмете, на своем дыхании или на слове, мысленно сидя в темноте на пляже с братьями, сжигая свои мысли о Лани, об отце, о флоте и смерти Квала. Иногда он уплывал вместе с пеплом. Это все еще казалось опасным, неуправляемым. Он барахтался в ночном небе и чувствовал, будто вот-вот «упадет» вверх, а затем отстранялся, темный «холст» исчезал, и Кейл видел воспоминания о своей собственной жизни. Однажды он увидел себя играющим со своей тетей и узрел печаль в ее глазах; он посмотрел на себя в бытность ребенком и увидел беззаботного мальчика, хотевшего только вызывать у других улыбки и смех, – мальчика, хотевшего, нет, умолявшего, чтобы отец подержал его на руках, но этого не происходило. Он увидел прекрасную женщину – должно быть, свою мать, – но потом она умирала в постели, и Кейл возвращался. На третий день он попытался снова на причале, где впервые нашел Андо, и в этот раз, когда исчезло «полотно», каким-то образом оказался «над» собой в реальном мире. Он мог видеть серые стены монастыря вдалеке за своей спиной, хотя его «тело» не обернулось, чтобы взглянуть. И он по-прежнему мог видеть озеро, как будто у него было две пары глаз или, может, два тела. Он «двинулся» к монастырю, оставаясь на месте, и мог видеть, как монахи чистят рыбу, сидят группами для вечерней молитвы или готовят свои простые залы к ужину. Он «проплыл» вперед через ворота и вверх по главной лестнице в зал, хотя все так же продолжал сидеть у озера. Он обнаружил, что мастер Ло разговаривает с кем-то невидимым снаружи своей комнаты, а возможно, с самим собой. А затем Кейл увидел тень на стене. Тень колыхалась, словно была из жидкой тьмы, удерживаемая тонкой золотой цепочкой, которая обвивалась вокруг талии Ло, будто пояс. Губы Ло не шевелились, когда он говорил, и Кейл услышал второй точно такой же голос, возможно от тьмы. Он не различал, когда и кто именно из этих двоих говорил. – …и я заявляю тебе, что он выдержит испытания. – Я нахожу это крайне маловероятным. Стены сломают его, как и всех остальных. И даже если бы он преуспел, он все равно иноземец. Как можно принять Обет Чистоты, коль сам нечист? – Твоя драгоценная чистота сейчас такая же глупость, как и сто лет назад. Не осталось ни одного чистокровного монаха. А может, никогда и не было. – Твои богохульные замашки продолжают ошеломлять. Следи за своими словами. – Или что? Заносчивый болван! – Тихо! Кейл поежился, как от холода. Он почувствовал, как тень смотрит на него. – За нами наблюдают, – сказала она или, может быть, Ло, и Кейл развернулся и устремился обратно к своему телу, проплывая по коридору и лестнице и через сад к «открытому окну» своего разума. Он ахнул и открыл глаза; сердце колотилось так, словно он очнулся от кошмара. Что, ради всех гребаных преисподних, только что стряслось? Каким-то образом он знал, что Ло и тень даже не говорили на общем языке Островов или на каком-либо из диалектов, известных Кейлу, и все же он понял каждое слово. Он сосредоточился на своем дыхании и попытался обрести спокойствие, надеясь, что тень уже исчезла или не сможет его распознать. Если это вообще произошло на самом деле, потому что, скорее всего, ты просто вообразил это или заснул и увидел во сне. И все же это казалось таким реальным… Он встал со своего места для медитации у озера, отправился в келью и видел по дороге то же самое, что увидел, когда «плавал» – тех же монахов, за молитвой или смеющихся, потроша рыбу и кидаясь рыбьими глазами в младших. Но, разумеется, это происходит каждый вечер, я мог бы с таким же успехом вообразить себе это. Он закрыл дверь, накинул на плечи тонкую простыню и спал без сновидений, а следующие несколько дней избегал своего пляжа с белым песком и ощущения уплывания куда-то. Он практиковал «чинг» с Тамо – который, как теперь понял Кейл, весьма напоминал Эку; его движения постепенно становились быстрее, точнее, но по-прежнему были недостаточно хороши. Он лишился скудных участков жира в своем теле; голод стал природной стихией, которая поглощала и топила Кейла на протяжении часов, пока не утихала. Медитация помогала, хотя он все-таки продолжал остерегаться, и по крайней мере половину дневного времени ощущал себя здоровым и бодрым. Лишь крайний срок имел значение, и он неумолимо надвигался. Кейл не мог знать, сколько испытаний осталось или в чем они будут состоять, но понимал: если на них уйдет столько же времени и усилий, сколько на «чинг», ему не светит никаких шансов. И все же он каждое утро вставал с постели и поглощал рисовую кашу. Он повторял за Тамо и терпел неудачи до тех пор, пока его тело не сотрясала дрожь и он не падал кулем на истертые, выцветшие доски комнаты символов. Вскоре до грядущего Матохи осталось всего девять дней. Затем шесть. Затем три. Каждое утро Тамо кланялся и уходил, каждый день мастер Ло говорил ему, что этого недостаточно, и каждую ночь он лежал в постели, зная, что всякая надежда исчезла. Но что он мог сделать? Лечь и сдаться? Оставаться в постели, пока его не накормят или не оставят в покое? Лани, пожалуй, будет все равно, как он подвел ее, или своего отца, или мастера Ло. Но до конца своей жизни Кейл будет знать, что натворил. Всякий раз, когда в будущем придется трудно, когда некая задача покажется невыполнимой, он будет знать, и эта мысль станет отравлять всю его жизнь, пока не найдется лекарство. Лежа усталым и голодным в своей койке, он смирился с тем, что может подвести Лани, что бы он теперь ни делал, и это вне его контроля. Но он не подведет себя. Три дня превратились в один – еще два раза клейкий рис на завтрак, еще два невыносимых дня занятий «чингом», еще два сна, похожих на смерть. В последнее утро Кейл стоял перед Тамо, а красное солнце вставало сквозь единственное окно и освещало туман, как огонь. Он знал, что завтра Лани уедет, что он, безо всяких сомнений, вновь опозорил имя Алаку своей медлительностью в сравнении с отцом и братом и что у него нет никакой надежды пройти другие испытания вовремя. Но, клянусь всеми окаянными богами-мужеложцами, пообещал он, сверкая глазами от бесящего спокойствия своего учителя, я выдержу вот это. Он прыгнул вперед в последний имевший значение раз, двигаясь по комнате на согнутых коленях, пока переходил от одного «чинга» к другому: размахивая руками, локтями и ступнями яростно и так изящно, как только мог, и надеясь, что выглядит по крайней мере бледной тенью мастера, а не болваном. Он больше не дрожал, хотя две недели питался только рисом. Он не расходовал ни капли энергии больше, чем требовалось, выполняя ровно те элементы, что необходимы. Теперь для этого почти не требовался рассудок – а на полной скорости Кейлу и некогда было думать. Он полагался лишь на то, что мышечная память направляет каждый его шаг, и затерялся разумом в круговороте, понятия не имея, какой «чинг» был под каким номером. Тепло, пот и скрип пола стали такими же отчетливыми, как дыхание Кейла, мгновение – отделенным и отдаленным от его жизни, как будто было ясно: это существует исключительно само по себе и больше никогда не повторится. Он понятия не имел, насколько успешно выполняет или проваливает испытание Тамо, как и в предыдущие разы, но это больше не имело значения. Он вставал каждое утро назло боли, назло голоду, назло горечи и безысходности провала, и ни Тамо, ни мастер Ло, ни его отец, ни кто-либо другой никогда не смогут этого отнять. Наконец его ноги остановились, движения прекратились и его тело застыло в неподвижности. Он знал, что если сделанного им недостаточно, это уже не изменить. Он стоял, тяжело дыша, застывший в финальном движении, протянув руки к балкону и рассвету. Казалось, прошла вечность, хотя и не столь уж неприятная, прежде чем Тамо поклонился. Кейл ответил тем же. Он посмотрел в сторону озера и призрачных пылинок, словно бы искрящихся над водой. Он запечатлел этот момент в сознании, не упуская ничего – ни влагу на бедрах и подмышках, губах и лбу, ни тепло и силу в конечностях и легких. Я никогда больше не буду таким юным, подумал он, у меня никогда не будет другой первой любви, и я не стану здоровее, чем сейчас. Если завтра ему суждено умереть, он, по крайней мере, жил и любил, и танцевал «чинг» с мастером Тамо. Он развернулся обратно к двери и подумал, не стоит ли прогуляться на свежем воздухе, прежде чем предстать перед мастером Ло, но монах уже ждал в дверях. – Очень хорошо, – сказал он, входя, нейтральным голосом. – Ты готов к своему финальному испытанию? Кейл ощущал, что влага уже испарилась с кожи, что учащенно бьется сердце и что его тело на грани истощения. Но он сказал «да», зная, что это единственный ответ, – услышав слово «финальный» и надеясь сверх всякой надежды, что, возможно, у него еще есть шанс. – Символы на стенах. Я полагаю, ты их заметил? – Да, Учитель. Они буквально покрывали каждый дюйм сторон комнаты и исчислялись тысячами. – Хорошо. Твое финальное испытание – пойти в соседнюю с нами комнату, взять мел с подставки и нарисовать эти символы так, как они изображены здесь, в точно таком же месте и порядке, но в зеркальном отражении. Нарисуй их все. Осмотрись в последний раз, потом иди. * * * Кейл не мог до конца осознать услышанное. Пару недель назад он думал, что выполнить «чинги» невозможно, и убедился: почти так и есть. Но это? Странные символы покрывали каждый дюйм пространства, и он понятия не имел, что означает любой из них. Он хотел сказать: «Смешно, такое не под силу никому», но знал, что это бессмысленно. Он не потрудился осмотреться. Он просто вышел за дверь в соседнюю комнату, ощущая, как его потные ноги шлепают по каменному полу коридора. В соседней комнате были такие же половицы и такие же стены, выложенные красной плиткой, только эти плитки были пустыми, а в центре стояла деревянная подставка, покрытая кусочками мела, как и сказал ему Ло. Конечно, это было невозможно. Отец и братья Кейла либо никогда этого не делали, либо им «помогли». Должно быть, это какой-то трюк, подумал он, или это испытание придумано специально, чтобы удержать меня здесь. Теперь ему пришло в голову, что все его «обучение» могло оказаться каким-то изощренным обманом – серией бессмысленных игр, предназначенных, чтобы отвлечь Кейла и не дать ему помешать отцу, пока тот увозит Лани прочь. Такое мелочное жестокосердие казалось недостойным короля, когда хватило бы простых цепей, но все же вероятным. Кейл подумал о команде отщепенцев морсержанта Квала, его «перетасовках», его излишней жестокости – и мысль о том, что его собственный отец и Ло могут играть в такие игры, наполнила его яростью, которую он даже не постигал. А теперь иди и поищи Квала, «мастер». Где теперь этот чертов Квал? Руки принца сжались в кулаки при мысли о том, как мужчины охотно играют жизнями юношей. Что они способны обманывать в святом месте, извращая то, что должно являться духовным путешествием, превращая его в какую-то идиотскую тюрьму… Он вдохнул и почувствовал упругую твердость половиц. Если жизнь всегда будет наполнена мелкими проделками людишек, облеченных властью, подумал он, так тому и быть. Я всегда буду хитрить. Он взял кусок мела и подошел к восточной стене, полуприкрыв глаза и сосредоточившись на своем дыхании. Усмирить вихрящиеся мысли оказалось трудно, но Кейл отправился прямиком на свой пляж и развел костер, ожидая, пока спокойная темнота в его уме не пересилила утренний свет. Он позволил себе воспарить в горячем воздухе костра, поднимаясь так высоко, как только мог, больше не заботясь об осторожности. Возможно, тебе просто снилось, как ты покидал свое тело, напомнил он себе. Но сейчас уже не было никакой разницы. Внезапно – хоть ум его по-прежнему настаивал, что это невозможно, – принц выплыл наружу. Он оглянулся на себя, стоящего с мелом в руке, а затем «прошел» прямо сквозь стену, едва не вскрикнув торжествующе, оказавшись с другой стороны. Он подошел к соответствующей стене, перед которой стояло его «тело», и провел своим несуществующим пальцем по первому символу, отметив странные косые черты на изгибах. Его тело, однако, не двигалось. Он мог «чувствовать», что все еще прикреплен к нему, но не мог управлять им, как занемевшей после сна конечностью. Он боролся за спокойствие, но надвигалась паника. Двигайся, черт побери, как мне тебя двигать? Он сосредоточился на ощущении своих рук, снова обводя символ и притворяясь, что держит мел. Ничего. Кейл осознал, что может перемещаться из тела в «парение» и обратно, но это требовало времени и усилий, и невесть как он понимал, что это «окно» в итоге захлопнется либо сотрется – что мускулы, благодаря которым он «отделялся», имеют предел, как и все остальное, и если он слишком сильно напряжется, то просто-напросто утонет. Ему не удастся переходить туда-сюда достаточно долго, чтобы закончить все символы. Все еще размышляя в неподвижности, он услышал голос мастера Ло, как всегда снисходительный, – это уши моего тела слышат его, задумался он, или тот я, что в этой комнате? Звук был странный – отдавался эхом. – Важно, почему ты это делаешь, Кейл. Почему ты хочешь снова увидеть свою Лани? Иди к черту, старый подлый ублюдок, подумал он, но не смог вырвать уже посеянное семечко. Почему он хочет снова увидеть Лани? Потому что он любит ее и скучает по ней, это казалось вполне очевидным, и потому что это его последний шанс. И… и что с того? Что он скажет? Что изменится? Абсолютно ничего.