Но я все-таки уговорила папу меня подвезти – и теперь не спешу уходить. – Папа, пожалуйста, перестань приписывать маминой паранойе какие-то реальные основания. Персефона на целую неделю отпустила меня с работы. Мне надоест сидеть дома. Кроме того, надо готовиться к экзаменам. Летом я заниматься не собираюсь. Я хочу сдать экзамены вместе со всеми. Я принимаю решительную позу. Победа должна остаться за мной. Если я не разыщу Морфея сегодня, он явится к нам домой. Маме это нужно меньше всего. Папа крепче стискивает руль. Солнечные лучи пробиваются сквозь ветровое стекло, отражаясь от обручального кольца и серебристого логотипа на рабочей футболке. – Не сердись на маму. Ты нас всех перепугала. Она с трудом пришла в себя. Я прикусываю губу. – Да, понимаю. Но она так и стоит у меня над душой, хотя опасность уже миновала. Неправда. Она ждет, затаившись, совсем рядом. – Я сильнее, чем вы оба думаете. Папа немного расслабляется. – Прости, Бабочка. Иногда я забываю, как ты выросла за минувший год. Наконец он улыбается по-настоящему. – Приятного дня. Держись там на экзаменах. – Спасибо. – Я стискиваю папину руку и захлопываю дверцу машины. Я улыбаюсь и машу ему вслед, хотя моя уверенность в изрядной мере напускная. Я постоянно гадаю, какие еще козыри припрятаны в атласном рукаве Морфея. Когда подземцы выходят в мир людей, они должны соблюдать правила. Если только они не желают, чтобы их увидели как есть, в странном нездешнем обличье, они должны принять для маскировки человеческий облик – поменяться с кем-то местами. И тот бедолага будет вынужден оставаться в Стране Чудес, чтобы по миру смертных не расхаживали два одинаковых человека; он не сможет вернуться на землю, пока его двойник не сбросит чужую личину. Только тогда он получит обратно прежний вид и прежнюю жизнь. Следовательно, Морфей вынудил кого-то прыгнуть в кроличью нору. А еще это значит, что, возможно, я не сразу его узнаю; иными словами, у Морфея есть ощутимое преимущество. Как будто у него и так их мало. Небо ясное, солнце греет спину. Я победила в утреннем споре с мамой у гардероба и надела темно-розовую тюлевую мини-юбку, приталенный серый пиджак, чулки с индийским узором и черные, высотой до колена, сапоги на шнуровке. Я шагаю к двери, убеждая себя, что готова к встрече с Морфеем. Пробираясь среди машин – в одних кто-то сидит и громко играет музыка, другие пусты, – я вижу ржавый оранжевый «Шевроле» Корбина. Корбин и Дженара страстно целуются в ожидании звонка. В любое другое время я бы прошла мимо и оставила их в покое, но сегодня мне нужна информация о нашем новом ученике по обмену. Джен знает всё обо всех в школе. Из приоткрытого окна льется мелодия кантри. Кашлянув, я стучу по стеклу ладонью. Митенки заглушают звук. Корбин резко открывает глаза, отстраняет Дженару и указывает ей на окно. Джен взвизгивает, распахивает дверцу, втаскивает меня на сиденье рядом с собой и обнимает, пихнув Корбина, чтобы подвинулся. Тот старается спасти стакан с колой, который зажат между его бедром и дверью. – Прости, – говорю я ему через плечо Дженары. Корбин кивает и улыбается – застенчиво и выжидающе. Несомненно, он ждет, что я поприветствую его, как обычно, и шутливо намекну на братскую любовь между ним и Джебом. Их объединяет увлечение машинами, и они часами обсуждают грядущий ремонт «Шевроле». Жаль, что Джеб никак не может выкроить время, чтобы вместе с Корбином повозиться в гараже. «Добро пожаловать в мой мир, Корб». – Как здорово, что ты пришла! – говорит Дженара, прижимая меня к себе. Я вдыхаю запах ее шампуня. – Я видела тебя в больнице, всю в трубках… Она отстраняется, чтобы окинуть меня взглядом, и на ее лице я читаю неподдельное сочувствие. – Как будто воплотился твой самый большой кошмар. Хотя подруга имеет в виду мой давний страх оказаться беспомощной и связанной в сумасшедшем доме, лично я думаю про разрушения, которые показал мне Морфей, когда я лежала без сознания, и про паутину, проникшую в мой сон, который стал еще глубже под действием лекарств. Дженара понятия не имеет, в какой мере она права насчет воплотившихся кошмаров. – Я уже в порядке, – отвечаю я, похлопывая ее по руке. Она отводит с моего лица прядь волос. – Просто больше не надо делать ничего такого, ладно? – Да, да, – произношу я с улыбкой. – Ты говоришь совсем как твой брат. Кстати, он не рассказывал про свою встречу с той дамочкой, богатой наследницей? Вчера Джеб отказался обсуждать это по телефону. Подведенные черным глаза Дженары сужаются. Они словно видят меня насквозь. – Не волнуйся. Ты – весь его мир… ты его муза. Так, Корбин? – А? – Корбин отрывается от трубочки, через которую тянет колу, и нараспев отвечает: – Ну конечно. Он думает только о тебе. Корбин ободряюще улыбается. Веснушки у него вокруг носа напоминают созвездие. Раздается первый звонок, и мы вылезаем из машины. Джен скручивает между пальцами прядь розовых волос и закалывает ее над ухом жемчужной шпилькой, в тон полупрозрачной юбке цвета слоновой кости, надетой поверх узких джинсов. Она протягивает рюкзак Корбину. Занятые разговором, мы вливаемся в толпу школьников. – Кстати, Джеб рассказал вам про того парня, который помог ему вызвать «Скорую»? – спрашиваю я. – Кажется, он будет учиться здесь… – Ага, – отвечает Корбин после очередного глотка. – Он приехал вчера. Живет в Англии, в Чешире. В Чешире. – Ну конечно, – негромко произношу я. Пора выяснить, чье обличье он позаимствовал для этой игры. – Как его зовут? – спрашиваю я. – Эм, – отвечает Дженара. – Эм, типа Эммет? – Нет. Эм – как буква в алфавите. Я не знаю, смеяться или пугаться. Мы заходим в коридор. Плитки кажутся необычайно гладкими под ногами по сравнению с асфальтом. К нашему маленькому трио пристают другие; меня засыпают вопросами: «Каково это, почти умереть? Ты видела души мертвых, когда лежала в коме? А рай – он такой, как показывают в кино?» Это все очень странно, но в кои-то веки не так уж плохо побыть в центре внимания. Со мной заговаривают не из-за того, как я одета, не из-за того, кто мои предки, и я чувствую себя почти нормальной… принятой в круг ровесников. Когда любопытные одноклассники удовлетворяются моими сдержанными ответами и уходят, Дженара продолжает: – Я знаю, что у новенького второе имя – Льюис. Я морщу лоб, мысленно вертя это слово так и сяк. Льюис. Ну конечно. Его зовут, как Кэрролла. Морфею неведомы тонкости. – Ты бы видела, какая у него клевая спортивная машина, – добавляет Корбин. – И он всем дает покататься. Вчера я возил на ней Дженару обедать. Я стискиваю зубы. Вот придурок. Даже не пытается затаиться. Он бахвалится тем, как близко ему удалось подобраться к людям, которые мне дороги, и демонстрирует, как легко влиться в мой мир. Это – предупреждение. Надо бы посоветовать обоим держаться от него подальше, но как я объясню свою просьбу, учитывая, что мы с Эм – теоретически – еще не виделись? – Кстати, Эл, – говорит Джен, сияя, – у него сногсшибательный стиль! Мертвые бабочки. Просто блеск. Корбин закатывает глаза: – Ну, началось. Джен тычет его локтем: – Замолкни. Эл поймет. Она берет меня под руку. – Он хочет быть энтомологом, ну или что-то типа того. И теперь я думаю про новый бренд. Линялые джинсы, ботинки из змеиной кожи и ковбойская шляпа… – С гирляндой из бабочек, – договариваю я, и мое сердце пропускает пару ударов. Джен и Корбин в немом восхищении глядят на меня. – Как ты догадалась? – спрашивает Корбин. – Джеб говорил, – вру я и откашливаюсь для пущего эффекта. – А. Глаза Дженары – такие же зеленые, как у брата, – сверкают, обведенные серыми тенями. – Ну и вчера на шестом уроке я уже кое-что придумала. Ты прокатишься с нами после школы?