Семье моего одноклассника принадлежит яблоневый сад; они подарили школе почти три десятка шестифутовых «деревьев», сделанных из раскидистых веток. Последние две недели мы красили их в белый цвет, посыпали блестками и втыкали в керамические горшки, полные прозрачных стеклянных бусин. Было весело. До сих пор. После того как Таэлор застала нас в душевой, я не в силах присоединиться ни к одной из групп. Вот результат моего отшельничества. Никто меня как следует не знает – никто вообще меня не знает – и не выступит в мою защиту, когда поползут слухи. Я делаю вид, что мне нехорошо от запаха краски, и, сидя в одиночестве за своей партой в углу, отправляю сообщение Джебу. На уроке не разрешается пользоваться мобильником, но мистер Мейсон на минутку вышел. Его временный заместитель то ли боится старшеклассников, то ли ему просто наплевать: я не единственная в классе, кто держит в руках телефон. Я пытаюсь принять некоторые меры защиты – пишу Джебу, что странным образом столкнулась с новеньким, и прошу не сердиться, пока я сама всё не объясню. Дженаре я отправляю такое же сообщение. Они с Корбином удрали с уроков сразу после большой перемены, чтобы отправиться на презентацию к его маме. Но это лишь вопрос времени: скоро кто-нибудь напишет Дженаре или позвонит, чтобы рассказать последние новости. Пусть уж она сначала услышит обо всем от меня. В классе летает муха. Она садится на мое плечо и шепчет, щекоча мне ухо: «Исправь ошибку, Алисса. Цветы в опасности. Останови их». Я осторожно смахиваю муху. Надоели невнятные загадки. У меня и без того достаточно забот. За партой напротив слышится хихиканье. Четыре девочки, на класс младше, отводят глаза, когда я смотрю на них. Они притворяются, что заняты фонариками, которые мастерят из пропитанных клеем кружевных салфеток и белых чайных свечек. Две салфетки надо связать вместе, чтобы получился домик. Хихиканье усиливается. Это та самая компания, которая глазела на Джеба в прошлую пятницу, когда он приехал за мной на мотоцикле. Я не знаю, обсуждают ли они то, что, предположительно, делали мы с Морфеем, или говорят, какая я дура – обманывать такого шикарного парня, как Джеб. В любом случае начиная с пятого урока тема всех разговоров – я. Шея и щеки у меня горят. Телефон гудит. Я читаю ответ Джеба. «С новеньким? Поподробнее плз». Он то ли ревнует, то ли торопится. Прикусив губу, я пишу то, что придумала во время прошлого урока: «Оказалось, его родители хорошо знают лондонских Лидделлов. Всё объясню, когда ты за мной приедешь». И не просто объясню. Я создам мозаику в присутствии Джеба. Пусть увидит магию моей крови в действии. А потом, когда Джеб придет в себя от испуга, может быть, мы вместе придумаем, как избежать встречи с Червонной Королевой и защитить тех, кого любим. Телефон вновь гудит. «Не могу сегодня, интервью перенесли на вечер. Попроси Джен!» О нет. Обидно до слез. Я готова попросить Джеба, чтобы он бросил всё и приехал ко мне теперь же, но, прежде чем я успеваю написать эсэмэс, открывается дверь и входит мистер Мейсон. Полкласса торопливо прячут мобильники. Мистер Мейсон что-то негромко говорит заместителю и отпускает его. Сев за стол, мистер Мейсон вытаскивает из ящика каталог художественных принадлежностей. Подавив желание съежиться за партой и слиться с окружением, я вскидываю руку. Подняв глаза в розоватых очках, учитель замечает меня и жестом просит подойти. Я выхожу из-за парты и замираю, услышав какое-то шипение. Точно такой же звук издавал клоун в душевой. Словно закоченев, я поворачиваюсь и вижу в дальнем углу двух девушек, которые красят «дерево» белой краской из баллончика. Я продолжаю двигаться вперед. В животе у меня всё переворачивается, когда девчонки вновь принимаются хихикать. Их взгляды словно обладают свинцовой тяжестью: мои шаги становятся тяжелыми и неуклюжими. Мистер Мейсон смотрит на меня и поправляет очки. – Алисса, я хотел поговорить с тобой про твои мозаики. Я киваю и указываю на шкаф. – Да. Может, завернем их в бумагу и я отнесу всё домой? Он удивленно открывает рот, но тут же приходит в себя и встает, опираясь на стол. – А твоя мама тебе не сказала? – Что именно? – Она позвонила мне из больницы. Она захотела посмотреть твои работы, поэтому я отвез их ей в субботу вечером. На шее у меня начинает биться жилка. «Кто рассказал маме про мои мозаики?» Сердце колотится еще быстрее, когда я представляю, что мама увидит разрушения, учиняемые Червонной Королевой. – Значит, мозаики у мамы? – Только три. Они слишком тяжелые, чтобы донести от машины все сразу. Я отнес в дом часть, вернулся за остальными… и оказалось, что они пропали. Кто-то их украл. От цинизма случившегося я леденею и думаю про клоуна и про сон, полный паутины. За этим наверняка стоит Морфей. Неважно, признается он или будет всё отрицать. Значит, он был в больнице, наблюдал за мной из темноты, дергал за ниточки. Он, наверное, слышал телефонный разговор мамы и мистера Мейсона. А значит, Морфей украл три мозаики и знает, что остальные три – у мамы. Поэтому он и попросил меня принести их – за здорово живешь. Снова этот гад лезет мне в голову. Я не желаю больше терпеть. Если Морфей откажется говорить начистоту, сегодня я не пойду никуда, кроме как домой. – Ты не представляешь, как мне стыдно, – продолжает мистер Мейсон. – Я не понимаю, как это произошло. Машина новая, сигнализация самая современная. Но каким-то образом вор открыл дверь, и система не сработала. Покраснев, он берет со стола каталог. – Я обязательно найду те бусины с красными прожилками. Надо же возместить тебе ущерб. Конечно, я не смогу компенсировать все материалы, но… Звенит звонок, так что я подпрыгиваю. Ребята собирают вещи и идут к двери. В животе у меня такая тяжесть, как будто я проглотила камень. Я думаю лишь об одном: мама всё знает. Она знает, что мысленно я по-прежнему в Стране Чудес. Но до сих пор мама молчала… Я забираю у мистера Мейсона каталог и кладу его на стол. – Вы не найдете такие бусины, какие я использовала. Как в тумане, я возвращаюсь к своей парте и беру рюкзак. – Не волнуйтесь. Делать эти мозаики было не так сложно, как вы думаете. Я слышу какое-то гудение, словно в каждой щелочке, под каждым шкафчиком сидят насекомые и все шепчут одновременно. Когда я шагаю по людным школьным коридорам, моя голова полнится этим шумом, который заглушает прочие звуки. Таэлор и ее свита глазеют на меня, когда я прохожу мимо, но между нами как будто стоит невидимая стена. Дверцы шкафчиков шелестят, как бумажные веера, болтовня и смех кажутся незначительнее мышиного писка. Я так далеко от всего этого… Остался только гнев. Морфей и мама оба что-то скрывают от меня. Не знаю, кто рассказал ей про мозаики, но одно я знаю точно: если мама психически достаточно устойчива, чтобы увидеть мои зловещие картины, не заработав полноценный нервный срыв, и умолчать об этом, она далеко не такая хрупкая, как я думала. Мы поговорим о ее прошлом сегодня же. Я выхожу, радуясь теплому ветру и солнцу. Гудение в голове становится тише и превращается в белый шум. Как будто насекомые занялись чем-то другим. А может быть, они наконец дали мне передышку. Я намеренно иду кружным путем, удлинив дорогу на добрых восемь минут. Парковка уже почти опустела. Морфей ждет там, где сказал, рядом с мусорными баками, где избегают парковаться школьные звезды. Похоже, после нашей печально знаменитой встречи в душевой он тоже перешел в разряд социальных парий: Морфей один. Впрочем, он, кажется, не возражает. Увидев меня, он поправляет темные очки, и на украденном лице расплывается лукавая улыбка. Я думаю о бедном Финли и с дрожью представляю, какие ужасы он сейчас, наверное, переживает, придя в себя в Стране Чудес. По крайней мере Королева Слоновой Кости его утешит. Морфей жестом указывает на стоящую рядом с ним машину. – Улучшенный «Мерседес-Бенц», – говорит он. – Думаю, ты такого никогда не видела. Я останавливаюсь в двух шагах от машины. Нет поводов впечатляться. Сомневаюсь, что Морфей заплатил за нее хоть цент. Скорее всего, он просто заморочил хозяину мозги и уехал с парковки на чужой машине. У автомобиля стильный вид; он черный, но не блестящий, как будто кто-то натер его поверх краски копиркой. Даже диски колес – матово-черные. Если заглянуть в тонированные окна, видны красные кожаные сиденья. Я притворяюсь, будто не замечаю, как эта машина подходит Морфею – такая она красивая, готичная и оригинальная. Если я хочу узнать правду, нужно взять над ним верх. Морфей обожает внимание, неважно, позитивное или негативное. Он упивается моей ненавистью к нему, точно так же как нечастыми приступами восхищения. Но равнодушия он не в силах вынести. Значит, Морфей зависим и, в свою очередь, уязвим. И именно это он и получит. Полное отсутствие интереса. Я старательно избегаю его взгляда и рассматриваю капот, на котором, как полированный оникс, сверкает одна вертикальная полоска. Мои губы плотно сжаты – я ни слова не скажу про мозаики, которые находились у него всё это время. От столь явного равнодушия улыбка Морфея вянет, и я чувствую глубокое удовлетворение. С подавленным видом он нажимает какую-то кнопку. Замки щелкают. Обе двери плавно отъезжают вверх, словно несомые потоком воздуха. В открытом виде они напоминают вскинутые крылья. Машина кажется удивительно живой, она похожа на летучую мышь… или гигантскую бабочку. В это мгновение я забываю, что нужно притворяться. Морфей сверкает ослепительной улыбкой. Я вижу его собственные крылья – тонкую черную пелену, похожую на дым. Они изящной аркой вскидываются у него за спиной, подражая дверцам машины и в то же время затмевая их. – Я пущу тебя за руль, детка. Его низкий голос проникает в мою душу. Воплощенное искушение. Морфей держит ключи и выжидающе поднимает бровь под полями шляпы. Драгоценные камни вспыхивают слабым золотым светом по краям солнечных очков. Я хочу только одного – найти проселочную дорогу и разогнаться так, чтобы деревья мелькали мимо, чтобы Ньютонов закон ускорения сдавливал грудь. Тогда я открою окно и отдамся пронизывающему ветру.