Стоял так долго, не шевелясь. Почти не дышал. Потом отнял лицо от Олиной пижамы, посмотрел на расстеленную постель. Но не лег в нее. Придвинул к окну кресло, под ноги подставил стул. Устроился. И закрыл глаза. * * * Следователь Зубков был в кабинете городского прокурора. — Значит, оба были трезвые? — спросил прокурор, немолодой мужчина в светлой украинской рубахе. — Оба, — сказал Зубков. Прокурор вздохнул. — Может, Терехин с вечера глотнул все-таки? — Вряд ли, — сказал Зубков. — В крови никаких следов. Они помолчали. За раскрытым настежь окном шумела летняя улица. — Объясните, — сказал прокурор, — отчего загорелся «ВАЗ»? Такой сильный удар был? — Скорее всего, не очень сильный. Но эти «ММЗ‑555» нелепо устроены. Слева выступает бензобак. От удара его сорвало, и бензин хлынул на «Жигули». — Значит, несчастный случай? — спросил прокурор. — То, что бак сорвало, возможно... А столкновение произошло по вине одного из водителей. — Почему вы так думаете? — А как же иначе, Иван Васильевич? Ширина моста — шесть метров. Стало быть, при аккуратном движении машины свободно бы разъехались. Роковой неизбежности столкновения не было... Десятки машин проезжают там, и ничего, — добавил Зубков. — Кто же из водителей виноват? — спросил прокурор. — Пока трудно сказать. — Ну а ваше предположение? — спросил прокурор. Зубков пожал плечами: — Все зависит от того, на чьей полосе произошло столкновение. Если на полосе Терехина, виноват Беляев. На полосе Беляева — виноват Терехин. — Что говорит Терехин? — Говорит, ехал по своей полосе. — Похоже? — Пожалуй... Правда, «жигуленка» развернуло от удара. Нужно восстановить его первоначальное положение. — Экспертов привлекали? — Рано, Иван Васильевич... Их сразу на место надо было вызывать... А этого не получилось... До ближайшей экспертизы сутки езды... На такой срок ведь не перекроешь движение через мост... Теперь уж подождем, пока соберется весь первичный материал. Они помолчали. — Что Беляев? — спросил прокурор. — Твердит одно и то же: «Не хочу жить». — А по делу что-нибудь показывает? — Пока ничего. Двух слов от него не добьешься. В состоянии сильнейшей депрессии... — Это можно понять, — сказал прокурор. — Конечно, — согласился Зубков. Они еще помолчали. — Знаете, о ком я все время думаю? — спросил прокурор. Зубков отрицательно покачал головой. — Дочь и невестка у стариков погибли... И если теперь окажется, что в этой смерти виноват их же сын... Если после похорон дочери и невестки еще и сына суждено проводить в тюрьму... — Прокурор махнул рукой: — Лучше не дожить, Зубков. — Конечно, Иван Васильевич, — согласился 3убков. — Что и говорить! Прокурор встал, прошелся по кабинету. — И сегодня... вот это... зависит от нас с вами, — сказал прокурор. Зубков покачал головой. — От меня лично ничего не зависит, Иван Васильевич, — возразил он. — А от кого? — Прокурор остановился. — От меня, что ли? — От объективных обстоятельств, — сказал Зубков. — Моя обязанность — установить истину... А уж какой она окажется, решать не мне... Прокурор с интересом глядел на Зубкова. — Правильно, — сказал он. — Истина! Какое прекрасное слово! С юных лет привыкли: против истины ни на шаг! Мы вот с тобой как живем? День да ночь — сутки прочь. Понемножку радуемся, понемножку страдаем... А истина, она, брат, всегда только тор-же-ствует! — Он поднял вверх палец. — Сказано-то как? Колокольный звон! Под него только и вправе мы спать спокойно. Ибо знаем: совесть наша чиста. — Он вздохнул. — А сегодня я предпочел бы не знать твою истину, — почти грубо сказал он. Зубков молчал. — Все имеет свою цену, — сказал прокурор. — Истина тоже... Оттого, что осудим сегодня сына двух несчастных стариков, водители не станут завтра аккуратнее ездить. И аварий на дорогах не убавится. Зубков молчал. Прокурор не торопил его. — А по-моему, Иван Васильевич, вы неправильно рассуждаете, — сказал Зубков. — Да неужели? — прокурор усмехнулся. — Мне так кажется... Сегодня мы с вами забудем истину, жалея двух несчастных стариков... А завтра — потому что нам кто-нибудь прикажет... А послезавтра — ради своей личной корысти... И что же получится в результате? Беззаконие и произвол?.. Вот тогда действительно надо пожалеть людей. — Сколько вам лет, Зубков? — спросил прокурор. — Двадцать семь. А что? — Нет, ничего... — И в пятьдесят буду точно так же рассуждать, — заверил Зубков. — Потому что считаю: повязку никогда нельзя снимать с глаз. — Какую повязку? — не понял прокурор. — Которой гражданка Фемида глаза себе завязала, — объяснил Зубков. — Богиня правосудия... Чтобы личные впечатления ей не мешали. Прокурор ничего не ответил ему, вернулся в свое кресло. — Разве я не понимаю, Иван Васильевич? — сказал Зубков. — Конечно, проще всего — несчастный случай... Но посудите сами... Вот если б нельзя было ничего предотвратить, ситуация выше сил человеческих, и нет виновных... Тогда конечно... А здесь? Кто-то же был виновен. Остается только выяснить кто — Беляев или Терехин... Разве я неправильно рассуждаю? — Совершенно правильно, — сказал прокурор. — Вы хороший юрист, Зубков. — Хороший или нет, не знаю. Но это моя профессия. — Молодец, — сказал прокурор.