Прокурор Иван Васильевич был у себя в кабинете. В дверь постучали. — Можно, — сказал прокурор. В комнату вошел следователь Зубков. В руке он держал папку-скоросшиватель. — Присаживайтесь, — сказал прокурор. Зубков сел. — С чем пожаловали? — спросил прокурор. — Иван Васильевич, — сказал Зубков, — это не Терехина следы. Прокурор посмотрел на него. — Ну и шутник вы, Зубков, — без всякой улыбки произнес он. — Я вполне серьезно, — возразил Зубков. — Да перестаньте, — сказал прокурор. Зубков растерянно глядел на него. — Иван Васильевич, — попросил он, — да вы меня выслушайте, пожалуйста! Я же места себе не находил... Если это следы Терехина, то почему же все обломки лежат на другой полосе? Ехал он, значит, по встречной, а с «Жигулями» столкнулся на своей собственной? Абсурд же получался, верно? Лицо прокурора оставалось непроницаемым. — Вот, — сказал Зубков, — экспертиза нам вернула материалы. Мы ведь как рассуждали? Вот след Терехина, вот беляевских «Жигулей». Но ширина-то их — метр шестьдесят один. А потому самосвал, занявший даже сорок семь сантиметров встречной полосы, с ними бы никогда не столкнулся... Машины бы преспокойно разъехались. Вот так! — он изобразил руками. — Между ними оставалось бы еще ровно девяносто два сантиметра... Огромное расстояние. А раз они все-таки столкнулись, то это уже не Терехина и Беляева следы, а чьи-то чужие. В протоколе осмотра места происшествия мы допустили грубейшую ошибку. — Все? — спросил прокурор. — Признаю, что это целиком моя вина. Вот докладная на ваше имя. — Зубков достал из папки лист бумаги и положил перед прокурором. — Готов понести любое наказание. Вплоть до отстранения от работы. Прокурор даже не взглянул на бумагу. — Ты понимаешь, что говоришь? — спросил он. — Вполне, — сказал Зубков. — Да кто же это нам с тобой позволит? — сказал прокурор. — Ты бы еще вчера прямо с трибуны взял профессора под стражу. Зубков тяжело вздохнул. — Ситуация очень непростая, — признал он, — я понимаю... Но факт остается фактом... Это не Терехина следы. Привлекать его нет никаких оснований. Прокурор промолчал. — От нас же с вами ничего не зависит, Иван Васильевич, — сказал Зубков. — Гражданке Фемиде служим... За окном послышался шум подъехавшего автобуса. Он остановился на площади, прямо под окнами прокуратуры. Открылась дверца, и на асфальт вышли несколько человек. То были гости, прибывшие на юбилей молибденового комбината. Их сопровождал председатель исполкома Фомин. Гости его окружили. Фомин показал им в сторону гор. Что-то стал рассказывать. Гости слушали его и кивали. — Вы ведь считаете, наверное, что Зубков не человек, а машина? Ни души, ни сердца? — отвернувшись от окна, спросил Зубков прокурора. — Скажите, считаете? Прокурор ничего ему не ответил. — А я как подумаю об этих несчастных стариках Беляевых, так все внутри переворачивается. — Зубков сокрушенно покачал головой. — Но что же нам делать, Иван Васильевич? Беляева пожалеть — значит не пожалеть Терехина. Невиновный будет расплачиваться за чужие грехи... А разве можно такое допустить?.. Сами знаете: никогда, ни в коем случае. За окном послышались голоса, смех. Фомин, видимо, рассказывал гостям что-то очень забавное. — Знаю, завтра нам с вами опять скажут: «Беляев же не нарочно, а нечаянно, зла он никому не хотел». — Зубков нервно сцепил пальцы обеих рук. — Но нечаянно, Иван Васильевич, можно соседу на ногу в толчее наступить. Или чашку из рук выронить... А если ты за руль сел и так вел машину, что в результате два человека погибли, то по закону это уже не нечаянность, а преступная неосторожность. Легкомыслие и самонадеянность. Помните? Лицо не предвидело опасных последствий, хотя должно было и могло их предвидеть... Именно так: должно было и могло. И не случилось бы никакой беды. Часть третья статьи двести одиннадцатой Уголовного кодекса. От трех до пятнадцати лет лишения свободы... — Зубков поднял голову. — Но я надеюсь, Иван Васильевич, — сказал он, — я очень надеюсь, что, учитывая обстоятельства дела, горе в семье и все прочее, государственный обвинитель попросит для Беляева минимальный срок наказания. Так ведь? За окном опять зашумел мотор. Гости, оживленно переговариваясь, возвращались в автобус. Последним поднялся на ступеньку Фомин. — Я ведь чего к вам пришел, Иван Васильевич, — глядя в окно, сказал Зубков. — Прошу продлить срок следствия. — На сколько? — тоже глядя в окно, спросил прокурор. — Думаю, недельки за две я теперь уложусь, — не отрываясь от окна, сказал Зубков. * * * Суд в Туранске размещался на первом этаже нового жилого здания. Дела здесь обычно слушались рядовые, малоинтересные, и заседания проходили в полупустых залах. Сегодня, однако, негде было яблоку упасть. Казалось, весь город спешил узнать, чем закончится суд над сыном старика Беляева, мужем и братом двух погибших женщин. — ...Подсудимый, встаньте, — председательствующий, не старый еще мужчина в темном кожаном пиджаке и водолазке цвета кофе с молоком, обратился к Беляеву. Тот поднялся. — Суд предоставляет вам последнее слово, — объявил председательствующий. Беляев помолчал. — Мне сказать нечего, — произнес он наконец. — Вина моя доказана. Решайте... Прошу только учесть, что на моем иждивении находятся двое несовершеннолетних детей и старики-родители... — Все? — чуть обождав, спросил председательствующий. — Да, все, — Игорь Степанович тяжело опустился на широкую, сколоченную из желтых полированных досок скамью. — Суд удаляется на совещание, — объявил председательствующий, и трое судей скрылись за маленькой дверью. В зале началось движение. Кудинов встал со своего места, подошел к Игорю Степановичу, сел рядом. — Прости меня, Игорь, — сказал он. — Бог простит, — ответил Беляев. — Скажи лучше: денег у тебя шиш небось? — Каких денег? — не понял Кудинов. — А на что собираешься две семьи содержать? Стариков и Нину с детьми? Ты ведь у них один теперь остался. Думал об этом? — Думал, — сказал Кудинов. — Как-нибудь продержимся. — Ничего подобного, — сказал Беляев. — Это мои родители и мои дети! Значит, так... Деньги будешь брать с моей книжки. Из тюрьмы доверенность пришлю на твое имя. Это можно, я узнавал... — Хорошо, — сказал Кудинов. — Я тебе доверяю, — сказал Беляев. — Ты ведь у нас парень честный, — он усмехнулся, — даже слишком... ...Старики Беляевы тоже были здесь, в зале. Вера Михайловна все время тихо плакала. Степан Алексеевич сидел молча, неподвижно, казалось, окаменел совсем. Неожиданно он поднял голову. Терехин находился совсем близко, на соседней скамье. — Убийца, — негромко сказал ему Степан Алексеевич. Терехин вздрогнул. Посмотрел кругом. Люди же все сейчас слышали! Он, Терехин, совершенно не виноват. На суде это было абсолютно точно доказано.