Короче говоря, получалось, что, хотя Демидова написала вроде бы правду, права в конечном счете оказывалась не она, а, наоборот, директор. Примириться с этим Екатерина Гавриловна не захотела. Написала еще одно заявление. Ей, однако, ответили, что меры уже приняты и возвращаться к тому же вопросу нет никаких оснований. Затея выпускать в кустарном цехе современную чудо-технику, как и следовало ожидать, очень скоро лопнула, провалилась. Месяца два о ней еще шумели. Созывались многолюдные совещания. Заводская многотиражка напечатала статью под широковещательным названием: «Кухня будущего». А потом все это окончательно забыли и похоронили, спустили в песок. Екатерина Гавриловна выступила на очередной профсоюзной конференции и рассказала, как все было. И про приезд работника главка, и про директора, надававшего ему кучу заведомо пустых, невыполнимых обещаний, и про то, как она пыталась директору возразить, сказать правду, но ей заткнули рот, отстранили от должности. А что в результате? Ничего! Ноль, пыль в глаза, одни голые слова... Когда же наконец мы перестанем заниматься очковтирательством и самообманом? Взяв в конце прений слово, директор ей ответил. Говорил он спокойно и чрезвычайно вежливо. Сказал, что личная обида — всегда плохой советчик, и он бы дружески порекомендовал Екатерине Гавриловне подняться выше своих личных обид и амбиций. Потом он остановился на цехе ширпотреба, и из его слов выходило, что от прекрасной идеи выпускать сегодня современное кухонное оборудование пришлось отказаться исключительно по вине Демидовой, которая за долгие годы руководства цехом довела его до самого плачевного состояния. Перенести подобную несправедливость Екатерина Гавриловна уже не смогла. В тот же вечер она написала подробное, развернутое письмо министру, которое, однако, для рассмотрения и принятия мер переслали сюда же, директору завода. С этого момента для Демидовой и начался на заводе сущий ад. Иначе как склочницей и кляузницей ее не называли. Она отправила еще несколько писем, однако ответа на них не получила. И вот тогда муж Демидовой, видя страдания своей жены и хватаясь, что называется, за соломинку, обратился к известному журналисту Малышеву, а для верности подписался именем Героя Советского Союза Котенко. С ней-то уже должны будут посчитаться… * * * Вагон потряхивало на стыках. Сенин и Малышев молчали. — Если бы все-таки я написал свою статью, — сказал Малышев, — то никто, слышишь, Гриша, никто и никогда не смог бы ее опровергнуть. Ни одна живая душа... В чем, собственно, дело? Разве факты не подтвердились? Разве Демидов не украл чужое имя? — Малышев испытующе смотрел на Сенина, но тот по-прежнему молчал. — Да, да, да! — крикнул Малышев. — Я утверждал и утверждать буду: поступить так, как поступил Демидов, мог только подлец и самый низкий человек. И нечего, слышишь, совершенно нечего искать ему оправдание. Тут никто и никогда не переубедит меня!.. — Алеша, — тихо сказал Сенин, — объясни мне... На кого ты сейчас кричишь? На меня или... на Витю Тарасова? В купе опять заглянула проводница. — Чайку повторить? Ей не ответили. Проводница немного постояла на пороге и осторожно закрыла за собой дверь. Глава восьмая На станцию Котел поезд прибыл в три часа дня. Еще в Туранске Сенин узнал, что цинковый гроб может изготовить Котельский механический завод. Однако директор завода встретил их более чем нелюбезно. Сказал, что такие работы завод вообще не выполняет. В порядке исключения гроб может быть готов через неделю. — Как через неделю! — взмолился Сенин. — Это же невозможно! — Ничем не могу вам помочь, — сказал директор. Малышев вскипел, полез в бутылку. Это издевательство над человеческим горем. Он сейчас же пойдет в исполком. — Ваше право, — сказал директор. — А мое право — вообще не принимать заказы от частных лиц. Уже у проходной их догнал какой-то мрачный тип и спросил, сколько они заплатят, если гроб будет готов завтра. — А сколько нужно? — спросил Сенин. Тип заломил бешеную цену. — Хорошо, — согласился Сенин. — Аванс сейчас, — потребовал тип. — Шкура, мародер, — с ненавистью проговорил вслед ему Малышев. — Этому мародеру мы с тобой в ножки должны поклониться, — сказал Сенин. С завода они отправились в прокуратуру. Следователя Короткова, который вел дело об убийстве, на месте не оказалось. Девушка-секретарь объяснила, что он повез обвиняемого на следственный эксперимент. — Куда повез? — не понял Сенин. — В Радужный. — Обвиняемого? — переспросил Сенин. — Значит, надо понимать, убийца Тарасова уже пойман? — Зачем кричите? — спросила секретарша. — Девушка, милая... — Всю информацию даст вам Коротков, — строго сказала она. — Если, конечно, сочтет нужным. В раскаленном за день гостиничном номере стояла невыносимая духота. От натертого пола едко пахло мастикой. За стеной орало радио. Нужно было как-то прожить пустой сегодняшний вечер и долгую бессонную ночь. Они спустились в ресторан. Здесь тоже было жарко и шумно. Под потолком монотонно вращались длинные лопасти вентилятора, однако никакой прохлады они не давали. Есть не хотелось. Ели медленно, с трудом. И Малышев вдруг заговорил о том, каким, в сущности, тираном был покойный Витя Тарасов. Он всегда всех терроризировал. Свою жену, Киру Скворцову и их обоих. Ему все должны были подчиняться, танцевать под его дудку. Ну почему, почему этот великий лентяй, этот вечный неудачник имел над ними такую власть? И тут Малышев заплакал. И хотя Сенин никогда прежде не видел плачущего Малышева и представить себе его таким не мог, сейчас Григорий Матвеевич совершенно не удивился. — Дурачок, — говорил он, — Витя же был нашей с тобой совестью. Он же не позволял нам с тобой жить обыкновенно. — А кто, кто дал ему право быть моей совестью? — спрашивал Малышев. — Я? Ты? Кто? Где он взял такое право? Утром они опять были в прокуратуре. У двери в кабинет следователя Короткова стоял милиционер. Он сказал, что товарищ Коротков сейчас занят, ведет допрос. — Скажите ему, пожалуйста, что мы из Туранска, приехали за телом Тарасова, — попросил Сенин. — Ждать никак не можем. Милиционер заглянул в кабинет и, выйдя оттуда, разрешил: — Заходите. Перед следователем на стуле сидел тощий невзрачный парень в пестрой рубахе. Сенин извинился, объяснил, что они должны забрать гроб и ехать в Радужный за телом. Но прежде им бы хотелось узнать о результатах следствия. Пока Сенин говорил, парень тупо смотрел на него, но тут в его глазах промелькнуло что-то вроде любопытства. — Да вот он, голубчик, — сказал следователь. — Во всем признался. И Сенин с Малышевым поняли, что тощий невзрачный парень и есть убийца Вити Тарасова. — Признался, куда ж ему деваться, — повторил следователь. — Люди же все видели... У тебя какой магнитофон-то? — спросил он парня. — Чего? — не понял тот. — Говорю, с каким магнитофоном ехал ты шестнадцатого августа в автобусе?