Судья удивленно посмотрела на меня, подняла бровь. Еще строже нахмурился прокурор Гуров. Белобрысый мальчишка адвокат весь напружинился. Он старается отгадать, какой же подвох спрятан в моем странном вопросе. Радостно заморгал Рукавицын. Ему интересно! — Десять лет уже, — растерянно пояснил Баранов. Он тоже не понимает, зачем мне надо это знать. — Спасибо, — сказал я. — Нет больше вопросов. Глава пятая Я бы затруднился сейчас достаточно четко объяснить, почему спустя две недели после встречи с прокурором я начал все-таки в лаборатории опыты над пауками Рукавицына. Устал быть врачом, богом, заранее знать Нинину судьбу и не иметь права на чудо, на невероятность? Верил: а вдруг Рукавицын все-таки поможет Нине? Нет. Может быть, иногда. Очень редко. В минуты полной безнадежности. Но Рукавицын меня заинтересовал. Сам по себе. Как субъект, как человеческий тип, как личность. Он стал вдруг мне крайне любопытен. * * * Я пытаюсь припомнить, когда впервые явился ко мне в лабораторию Рукавицын. Кажется, неделя проа после разговора у прокурора. Или две... Рукаицын пришел сам, безо всякого приглашения, по-хозяйски уселся в кресло и дружески объяснил: — Хочу вот, чтобы наука проверила. — Что именно? — Препарат мой. Я представлял себе мрачного кудлатого мужчину, а передо мной сидел молодой добродушный парень в очень чистой украинской рубахе и сандалиях на босу ногу. — О каком препарате идет речь? — осведомился я. — Разве прокурор вам не говорил? — Рукавицын искренне удивился. — Говорил о каких-то пауках, которые гниют на солнце. — Оно и есть! — радостно подтвердил Рукавицын. — Продукт аутолиза. Он сидел, непринужденно обняв подлокотники кресла, закинув ногу на ногу, и в этом простом парне мне вдруг почудилось что-то барственное. — Скажите, Николай Афанасьевич, — спросил я, — откуда такая странная идея — пауков растворять? — Почему странная? — сказал он. — Примочки из заспиртованных змей и пауков у нас в Средней Азии бабки давно уже прикладывают к открытым ранам. Действительно, я что-то слышал об этом. — А онкология при чем? Рукавицын снисходительно засмеялся: — А разве она, онкология, из другого теста? Мой препарат перетряхивает клетки в организме, и опухоль рассасывается. Вот и все. Он произнес это без тени сомнения. — Кто вам сказал такую чепуху? — спросил я. — Чепуха не чепуха, а рассасывается, — уверенно подтвердил он. — Я смотрел истории болезни Поповой и Баранова. Неубедительно, Николай Афанасьевич! Никаких доказательств. — Посмотрите другие, — добродушно предложил он. — Дело верное, Евгений Семенович, я вас не обманываю. Честное слово. Это «честное слово» особенно меня умилило. — Есть такая книжка «Апробация лекарственных средств» профессора Гнедича, — сказал Рукавицын. — Там написано: даже если в двух случаях из ста помогает противораковый препарат, он заслуживает внимания. Так у меня же гораздо больше случаев! — Гнедич пишет об опытах на животных. — Лучше же, когда людям помогает! — возразил он. Рукавицын совсем не был похож на обозленного борьбой и неудачами фанатика. Он скорее смахивал на веселого рыночного торговца, бойко пристраивающего свой товар. Такого открытого и симпатичного шарлатана я еще не встречал. — Небось за лечение и деньги берете? — спросил я. — Беру, — простодушно согласился он. — А почему не брать. Ко мне не бедные ходят. Зачем я им должен оказывать снисхождение? — Интересно, почем? — Флакон? Десятка. Рукавицыну, видимо, показалось, что я не одобряю цену. — Ей-богу, недорого, Евгений Семенович, — уверил он. — Как раз по себестоимости. Во-первых, риск: ядовитый паук может до смерти укусить. Во-вторых, завгорздравом Боярский все время грозится посадить в тюрьму. Я же должен себя компенсировать? Взгляд у него был ясный, чистый, бесхитростный. — Прокурор Гуров сказал, что наука заинтересуется, поможет. А вы вот гоните! — Он необидно улыбнулся. Не упрек, не укоризна — детское недоумение сквозило в его улыбке. — Я ничего не обещал Гурову. — Не знаю, Евгений Семенович... Прокурор велел, я пришел. Он искренне не понимал, чего это я сопротивляюсь. — Послушайте, Николай Афанасьевич, — сказал я, — первый же серьезный опыт покажет всю вздорность, несостоятельность вашей идеи. Понимаете? Рукавицын радостно смотрел мне в глаза. — Я согласен, — сказал он. — На что согласны? — На все, Евгений Семенович. Вам виднее. — Ставить опыты не вам придется, а специалистам. Вы даже сути их не поймете. — Конечно. Я и хочу, чтобы ученые люди. Только они... — А при первом же отрицательном результате скажете, что мы вас обманули. Не так все делали. Что завидуем вам. Или, того хуже, хотим обворовать. Я же все наперед знаю, Рукавицын. Слава богу, нагляделся, стреляный воробей. — Нет, вам я верю.