К товароведу была очередь комитентов, человек из десяти. Когда мы попытались пройти к двери, стоящие приняли нас крайне недружелюбно. – Куда молодые люди без очереди прётесь? Что, в самом деле, то один лезет, то другой!.. Идут и идут… Сколько можно терпеть, этот бандитизм… Мы тут по два часа в очереди пукаем, а они шастают, понимаешь, как к себе домой… Да сироты они, у людей ни отца, ни матери, а у этих ни стыда, ни совести! Очередь занимайте, сукины дети! В очередь… Мы были сражены этим напором нравственности, но дверь вдруг приоткрылась и оттуда выглянула, сногсшибательной красоты, девушка. Строго посмотрела на очередь, и та как по команде стихла. – Они по записи. Проходите молодые люди. Провожаемые злобным шипением обойденных клиентов, мы просунулись в кабинет. Товаровед с простым русским именем Альбина (Алечка, как фамильярно назвал ее Генка) выглядела под стать своей начальнице. Такая же ухоженная и безупречная, только не блондинка, а шатенка и лет на двадцать моложе и глаза не бледно голубые, как небо, а синие, словно море. Так, и хотелось в них утонуть, а в голову сразу пришли слова из Добрынинской песенки про Незабудку. Она неторопливо, покачиваясь на высоких каблучках, процокала к своему столу, а я не мог оторвать взгляда от прелестей, вкусно выпирающих из джинсового костюма. Генка, пихнул меня плечом и закатил глаза, что примерно означало: «эхябейвдул!» Альбина уселась за стол и выжидательно уставилась на нас своими синими светодиодами. Тут, наконец, я вспомнил зачем пришел, и повторил тот же трюк, что и в директорском кабинете, вывалив на стол вещички. Она деловито извлекла из пакета джинсы, покрутила так и этак, внимательно рассмотрела этикетки и мелодичным голосом, отозвавшимся резонансом у меня внутри, выдала вердикт: – Фирма неизвестная, деним тонкий, швы странные, хотя работа явно фабричная, не самострок. Откуда? – Малайзия, – ляпнул я первое, что пришло в голову. – Окей, – кивнула она, – Поскольку лейбл не в ходу, дороже ста взять не могу. В фактуре пишем: пятьдесят. Майки она оценила по шестьдесят за штуку, очки в двадцать. Таким образом мне на руки выходило двести сорок рублей, плюс чирик от тети Лены. Учитывая, что на все барахло было потрачено около трех тысяч, результат меня вполне удовлетворил. – Ну, все, молодой человек, оформляем и, думаю, завтра, в крайнем случае, послезавтра уже можно звонить и приходить за деньгами. Давайте паспорт. Это было как удар под дых. Пока она что-то там писала, я притянул к себе друга и зашептал на ухо. – Геша, паспорта у меня нет. – Как нет, дома что ли забыл? – Совсем нет… посеял где-то, найти не могу… – Вот бляха-муха! Феля, ну ты даешь! – он задумался на несколько секунд. – Ладно хуйня-война, сдадим по моему́. Щас я на Толяне метнусь до дому. Альбина, к тому времени закончив писать, следила за нашим горячим диалогом. – Алечка! – горячо обратился к ней Генка, – Тут у нас мерехлюндия вышла… Феликс паспорт потерял. Сейчас я за своим сгоняю, тут рядом, буквально! Подождешь? Ну, пожалуйста, Солнышко! Она томно подняла к потолку прекрасные глаза. – Гена, ты видел сколько у меня народу? – Пять минут! – уже пятясь к выходу, Генка тыкал перед собой растопыренной пятерней, – Пять минут! Он выскочил за дверь и в кабинете повисла неловкая пауза. Альбина откровенно скучала, подперев щеку кулачком. Я делал вид что интересуюсь развешанным по стенам секонд-хендом, исподтишка разглядывая хозяйку кабинета. Ей, наконец, это надоело. – Ну, чего смотришь? На мне цветы не растут. – Ты сама, как цветок… – не задумываясь, брякнул я. – Незабудка! – и запел, подражая Суручану, стараясь не сильно фальшивить: «Незабудка, незабудка, иногда одна минутка… иногда одна минутка, значит больше, чем года… Незабудка, незабудка, в сказке я живу как будто, и тебя я, Незабудка, не забуду никогда!» Она хихикнула-по девчоночьи, в миг растеряв монументальную неприступность и показала мне на стул. – Садись, чего стенку подпирать. Я не заставил себя упрашивать и приземлился рядом с ней. – Сам что ли сочинил? – Ага, – желание подбить клин к хорошенькой девушке-товароведу победило мою природную честность, – вот прямо сейчас, экспромтом. Смотрю на тебя, а строки сами в голове складываются! – Поэт, что ли? Я важно кивнул. – Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам балалайка! – Тоже сам сочинил? – Нет, – на этот раз поскромничал я, – это народное. – Ну, слово не воробей, – развела руками Аля, – теперь будешь Незнайкой. Когда потный запыхавшийся Генка ворвался в комнату с паспортом в вытянутой руке, мы мило беседовали о конъюнктуре рынка и влиянии на нее жаркой погоды. – Женское белье влет уходит, – без смущения рассказывала Альбина, – в такую жару совковые рюкзаки и парашюты (судя по жестам, имелись в виду лифчики и панталоны) кроме бабок никому носить не хочется. Очки тоже разбирают, как горячие пирожки, – она покрутила в изящных пальцах солнцезащитные очки с гордой надписью «Italian design». – Жаль, что мужские – я бы себе взяла. – Есть женские, – с горячностью заверил я. – В следующий раз принесу. Эти, честно говоря, фигня, от ультрафиолета плохо защищают, а такие красивые глазки надо беречь! Есть настоящие, фирменные! – Дорого? – деловито осведомилась она. – Договоримся, – пообещал я. – Я вам случайно не помешал? – вклинился, уставший слушать наше щебетание, Генка. Через пять минут все бумаги были оформлены. Мы договорились, что завтра в это же время я позвоню. Скорей всего вещи уже будут проданы, и можно приезжать за деньгами. – Чао, Незабудка! – сказал я, направляясь к выходу из кабинета. – Гуд бай, Незнайка! – насмешливо попрощалась она, и громко позвала уже прежним безразличным голосом. – Следующий! – Ты, никак к Альбинке яйца подкатить собрался? – подчеркнуто небрежно поинтересовался мой друг, когда мы покинули комиссионку. – Так это зря, она птичка не нашего полета. – Много ты знаешь о моем полете. Глава 9 За хлопотами время приблизилось к четырем, а кроме пломбира я ничего так и не съел. Кроме того, требовалось отблагодарить добровольных помощников, и мы решили посетить магазин. Но перед этим – долг платежом красен – я вручил обоим парням по одноразовой зажигалке. Рыжий Толян принял подарок с молчаливым достоинством, зато Генка, узрев голую девку на прозрачном корпусе с золотой надписью Lolita, издал серию восхищенных воплей, и принялся яростно щелкать и крутить колесико, увеличивая и уменьшая язычок пламени. Глядя на его реакцию, я в который раз ощутил неловкость – в этой «консерватории» надо что-то серьезно подправить, чтобы мои соотечественники перестали радоваться всякой иностранной безделушке, словно папуасы стеклянным бусам. Мы пересекли Проспект в неположенном месте и, пройдя сто метров, вошли в универсам под названием «Универсам». Миновали за ненужностью молочную секцию, и попали в отдел сыров, где в окружении пестрой стайки плавленых сырков важно лежали круглые батоны «копченого колбасного». Одним из них мы и поживились. Ассортимент отдела собственно колбас был представлен «ливерной» и чем-то странным квадратным, похожим на кирпич, обзывавшимся «колбасный хлеб». Бросив в корзинку один из «кирпичей», мы прогулялись вдоль стеллажа с консервами, где отоварились парой банок «завтрака туриста» и кабачковой икрой. Зато в винной секции нас ждало разочарование: измученные алкогольной жаждой сограждане успели расхватать все крепленое. Из корзин на нас уныло глядели бутылки с сухим «Алжирским» и «Механжийским» в народе прозванным «механическим», да еще «Гымза» в больших оплетенных бутылях, которой брезговали даже отъявленные алкоголики в минуты тяжкого похмелья. Впрочем, в зале самообслуживания было выставлено лишь самое дешманское пойло. Все ценой подороже продавалось по старинке в отдельном закутке, где товар отгорожен от покупателей прилавком за которым несла вахту суровая продавщица. Там имелся довольно-таки неплохой выбор марочных портвейнов, коньяков и настоек. Я взял три бутылки «Алабашлы» за четыре семьдесят и уже собирался отойти, как вдруг остановился осененный внезапной мыслью. Идею срочно требовалось проверить, и я попросил у продавщицы коньяк КС «Москва», аж за четырнадцать тридцать со стоимостью посуды. Продавщица, несколько удивленная моим выбором, с трудом дотянулась до пыльной бутылки, стоящей на самой верхней полке. – Дурак, что ли? – не сдержал эмоций Генка. – Спокойно, Геша, это для дела! Употреблять приобретенное, мы отправились в гаражный кооператив, где Толян работал ночным сторожем, а заодно подхалтуривал ремонтом автомобилей. Там он арендовал у какого-то деда сдвоенный бокс, в одной половине которого обитал «запор», а вторая служила собственно мастерской. Сейчас она была свободна, и мы уселись прямо за верстаком, предварительно сдвинув инструменты и расстелив газету. Долго нам побыть в тесной компании не удалось, судя по всему, Толянов гараж служил местом регулярных тусовок, и к нашей пьянке, как мухи на мед стали слетаться его и Генкины приятели. К хвостовикам здесь относились с презрением, и поэтому каждый нес что-то с собой: кто «Яблочное» с «Солнцедаром», кто «Стрелецкую», а кто и вовсе самогонку. О чем принято говорить под вино в суровой мужской компании? Правильно, про баб и про службу в армии. А особенно, про баб во время службы в армии. Причем, по мере убывания запасов спиртного, количество этих баб, напротив, возрастало по экспоненте. Все рассказчики были молодые и срочную отслужили недавно, поэтому память бережно хранила все подробности сексуальных подвигов. Как единственный «откосивший», я в основном помалкивал, слушая правдивые душераздирающие истории бывших «дедушек СА» и «годков ВМФ». Кто-то рассказывал, как в самоволке после совместного распития розового вермута, отодрал местную блядскую семейку – мамашу вместе дочерью-комсомолкой, другой бахвалился, что по дороге в отпуск переебал с корешем всех проводниц, предварительно опоив купленной у них же водкой, третий, напротив, поведал, как они вшестером долбили кастеляншу в «Экипаже», но блядища так и осталась неудовлетворенной. Потом разговор как-то резко перескочил на музыку и сопутствующие темы. Все приятели, включая Генку, оказались нешуточными меломанами и, как один, поклонниками только утвердившегося хард-рока. С придыханием произносились названия западных групп: «Дипп пепл», «Лед Зеппелин», «Дорз». Собеседники сыпали друг на друга модными терминами: Хай-Фай, шумодав Долби, цветомузыка с квадрофонией и прочий белибердеж. В связи с этим всплыла тема звукозаписывающей аппаратуры. У всех было какое-то железо, в основном старые ящики производства шестидесятых годов, на которых только с горы кататься. Зато у Толяна имелся новейший советский кассетник Весна 305, именно он сейчас хрипел в углу голосом Роберта Планта. Мне, извините за каламбур, вся эта музыка была по барабану и, расслабившись, я утратил нить беседы. Винище ударило в голову, стало хорошо и просто. – Феля! – потряс меня за плечо Генка, – а у тебя какой маг? – У меня? – пьяно удивился я. – А действительно, какой у меня? Этот, как его… пано… пана… «Панасоник», вот. Все замолчали, и я оказался в перекрестье уважительно-завистливых взглядов. – Японский, что ли?