Иван Андреич был мужчиной крупным, с выдающимися чертами лица и редеющими седыми волосами. Каждая черточка его внешности говорила: я – начальник! Такой просто не имел морального права класть кирпичи или, например, таскать носилки с раствором на строительстве светлого будущего. Он обязан был руководить этим строительством. Говорил он долго, витиевато и одновременно косноязычно, благодарил гостей, которые тоже, все как один были начальники, за исключением, конечно, молодежи. Я вскоре утратил нить повествования, заскучал и стал украдкой выпивать, не дожидаясь окончания речи. При этом поглядывал на Альбину, которая по-прежнему была увлечена выразительным красавцем. Что они могут так долго обсуждать? Неужели белокурый Аполлон пытается умыкнуть Синеглазку прямо из-под моего пьяного носа? Я почувствовал себя обязанным подойти, разъяснить обстановку. Но не пошел, сообразив, что это может закончиться скандалом в приличном обществе. Вместо этого я вспомнил, что у меня есть Кир и тут же дал ему команду приблизить парочку. Он тут же исполнил и теперь я видел их словно в бинокль. И не только видел, но и слышал разговор, словно звуки тоже приблизились. Тут же выяснилось, что Аполлона зовут Боря, что он Лоркин коллега балерон или как у них там, танцор. Разговор шел про какого-то Бориного товарища или даже друга, что-то вроде: «А он мне сказал.», «А я ему говорю.», в общем, какие-то сложные отношения. Не отвлекаясь от повествования, он поглядывал на Алю, как бы в поисках поддержки. Та послушно качала головой, заметила сочувственно: – Да ладно. Не может быть. – Точно тебе говорю! – откликнулся на сопереживание Боря. – Я так расстроился, ты даже представить не можешь. Я к нему всей душой, а он так… В общем, мы расстались, – закончил монолог Боря и взглянул на неё тепло и ласково, ожидая поддержки. С удивлением, я не обнаружил в его взгляде никакого вожделения, словно рядом с ним сидела какая-то серая мышка. Альбина не отказала ему в поддержке и даже вздохнула с пониманием, но глаза при этом остались равнодушными. – Хватит ныть Хилькевич, – влезла в разговор Лорка. – Позвонил бы ему, раз так сильно переживаешь. – После того, что он мне наговорил, я еще ему звонить буду?! – в ажиотации, как и полагается служителям Терпсихоры, вопросил Боря. – Ни за что! Пусть сам первый звонит и прощения просит. Я еще подумаю, разговаривать с ним или нет. Чего он так убивается, по поводу своего дружка? – Анализ речевого спектра, – сообщил Кир, – с вероятностью в девяносто девять процентов позволяет предположить гомосексуальность Бориса. Уф, у меня отлегло от сердца. Судя по всему, для балетного педро, Аля представляет ценность, исключительно в роли жилетки, в которую можно поплакаться. Странно только, что он не боится распространяться о своих наклонностях, за гомосятину в Совдепии можно и на нары присесть. Лично я, в общем-то, против педиков ничего не имею. Нравится им чпокать себе подобных, ну и на здоровье, как говорится, если те не против. Главное, в их присутствии в бане за мылом не наклоняться. Иван Андреич, наконец, закончил свою речь и притомившиеся его слушать, гости, захлопали, восторженно загудели и немедленно выпили. За стол вернулся Генка, ходивший позвонить домой – баба Вера с утра себя плохо чувствовала – давление и все такое. Вид у него был отчетливо понурый. – Блин, еще хуже стало, совсем бабка разболелась… – сообщил он причину своей печали, – домой ехать придется. Скорую наверно вызывать. Черт, Феля, жалко-то как!.. такое оставлять, – он кивнул на богатый стол. – Ну, что ж делать, Геша, – посочувствовал я его горю. – Ехай. Бабулю надо беречь. – Ладно, пойду с теть Леной попрощаюсь. Сам доберешься до дому? – Доберусь, куда я денусь. Генка ушел охваченный грустью, а я продолжил предаваться гастрономическому разврату. Прошло еще полчаса и объевшийся народ понемногу стал выбираться из-за стола. Компания распадалась на отдельные очаги. Кто-то отошел покурить, кто-то в туалет. Молодежь танцевала под ритмичную музыку. На нашем участке стола остались только мы с Иван Андреичем. Он сидел мрачный, облокотившись локтем на стол, подперев толстую щеку ладонью. Отвлекшись от мыслей про Альбину, я заметил, что он смотрит на меня пристальным, слегка остекленевшим взглядом, как будто пытается вспомнить. – Вы… – Иван Андреич замялся. – Я, извините, вижу вас впервые… вы знакомый Ларисы? Из балетных? – Нас не представили. Меня зовут Феликс. Я друг Геннадия. Он все смотрел на меня, очевидно размышляя: что здесь, на элитном мероприятии, делает друг какого-то Геннадия? Я почувствовал себя не ко двору. Выручила, подошедшая к столу тетя Лена. – Чего пристал к парню? Это Феликс, школьный друг моего Генки. Они все детство вместе – считай родственник. – она отечески потрепала меня по волосам. Её мощный бюст почти касался моего носа. Хотелось его чмокнуть, но я, по понятным причинам, удержался. – Ах, Генкин, – взгляд Иван Андреича потеплел, – ну, так бы сразу и сказал! Давай тогда выпьем за знакомство, наливай Генкин друг! Он, кажется, сразу же по представлению, забыл мое имя. Что ничуть не помешало мне аккуратно разлить водку в наши рюмки. Мы чокнулись. Выпили. – И чем же ты занимаешься по жизни? – продолжил, от нечего делать, интересоваться Жук. Я поведал ему свою легенду. – Ученым значит, хочешь стать? Товарищи ученые, доценты с кандидатами… сидите разлагаете молекулы на атомы, забыв, что разлагается картофель на полях… – продемонстрировал он свое знание творчества Высоцкого. – У меня Маринка тоже умная. МГУ закончила, юридический. В аспирантуре сейчас. В отпуск приехала со своим женишком. А он, между прочим, сын замминистра! Возможно, Иван Андреич хотел добавить, что-то вроде: видишь какие люди здесь гуляют, а ты сидишь босяк-интеллигент, жрешь и пьешь на дармовщину, тварь подзаборная. Но не добавил, сдержался. А потом и вовсе куда-то исчез. * Заскучав, я принялся развлекаться, с помощью Кира подсматривая за гостями и подслушивая их разговоры. – Лёва, я тебя умоляю – закрыли тему! Успокойся. Лучше выпей и покушай, – советовала эффектная брюнетка семитского типа, своему толстому и лысому супругу с апоплексически красным лицом. – Послушай, Фира, – не успокаивался безутешный Лёва. – Как я могу быть спокоен, когда под меня копают, уже экскаватором. Кацман, это такая скотина, если его прихватят он заложит всех, чтобы только уберечь собственную шкуру! Меня могут арестовать и посадить. Ты что не понимаешь? – Лева, прошу не строй из себя торговую целку. Это с твоим-то богатым трудовым стажем! – морщится Фира. – Ты только при мне воруешь десятый год. И двадцать лет воровал до меня. Ты тащил при Сталине и Хрущеве, а сейчас расхищаешь народное добро при Брежневе, чтоб он был здоров. Но перед каждой занюханной проверкой дрожишь, как мокрый цуцик. Мне это уже действует на нервы. – Тебе действует на нервы? А для кого я стараюсь? Ты жрёшь, не давясь, чёрную и красную икру, пьешь «кьянти», носишь все эти заграничные наряды! Нацепляешь за раз по полкило золота. Зимой ходишь в собольей шубе. Ты собаке бросаешь югославскую ветчину и «брауншвейгскую» колбасу!.. Мне это не действует на нервы? А тебе действует!.. Я, может, каждый раз мысленно умираю от этих проверок, у меня уже нервы ни к чертям! – Пупсик, не смей попрекать меня тряпками и украшениями, я нашу их ради тебя. – Ради меня? – Конечно, у такого начальника должна быть солидная жена. Посмотри на Жука, он спокоен, как бенгальский слон. Кто тебя арестует? Генерал кормится с твоих рук. – Да он ходячий шлимазл! Случись что, они все отвернутся от меня. А ты… о чем ты кокетничала с этим поцем Хилькевичем? Танцевала, крутила жопой, он что щупал тебя? – Он интеллигентный, творческий человек, и я уважаю его талант. С ним, в отличие от тебя, есть о чем поговорить. Да хоть бы и щупал, какая тебе разница? Ты уже израсходовался во всех своих мужских местах, это понимает каждый, кто видит твою медную морду. – Вейзмир! – горестно вздыхает униженный Лева. – Кто мне объяснит, зачем я содержу такую чудовищно бездушную суку и покупаю ей шубу за тридцать тысяч?.. – Вот и вся твоя культура, – равнодушно комментирует Фира. – Каким был мелким лавочником, таким и остался. От тебя пахнет фальшью даже после ванной. Тиран, зануда и домашний склочник, а на людях ты изображаешь заботливого мужа и суёшь цветы, потому что знаешь, кто мой папа и что он для тебя сделал. – Боже, как я одинок, – стонет Лева. – Эти жестокие, прокурорские слова говорит мне потасканная самка, неспособная родить даже неведому зверушку!.. – Твоих неведомых зверушек и так пол Обнорска бегает… Мне надоело слушать их препирания, и я переключил свое внимание на двух солидных дядек, ведущих оживленный разговор. – Фирсова знаешь, директора мехового ателье? – спросил один другого. – Кто ж его не знает, – отвечал тот, – разве только холостяки. Они с пониманием рассмеялись. – Так вот, третьего дня в девять вечера, приходят к нему с обыском… – Да ты что! – Погоди, слушай дальше. Все чин по чину. Следователь городской прокуратуры и двое мильтонов в форме. Предъявляют постановление, понятых берут: обыск. – Подожди, – перебил его второй, – а прокуратура тут причем? Я понимаю если б ОБХСС… – Вот видишь, ты сразу допер, а этот кретин от страха вообще видать, соображать перестал. – Так это «разгон» был? – Ну да, завелись разгонщики в Обноре, добыли где-то документы, форму ментовскую и стали на мелких жуликов наезжать. – Твою ж мать! И что дальше было? – Ну вот, значит обыск. Пока те двое в форме ищут, «следователь» уселся хозяина допрашивать. Документы, фотографии ему предъявляет: за вами, мол, велось наблюдение и теперь вы установленный расхититель социалистической собственности. Чистосердечное признание облегчает ответственность. Фирсов покряхтел и сознался, идиот. Собственноручно записал показания и поставил подпись. Изъяли у него крупную сумму денег, драгоценности, вещей ценных два чемодана, составили соответствующие документы на изъятие и велели на следующий день прибыть в горпрокуратуру. – Явился? – Явился! Они оба радостно заржали. Запел Демис Руссос. Звучал он сказочно. Заливался, как соловей. Рулады мощного тенора звенели и переливались самоцветами. – Ты чего, лопать сюда пришел?! У нас парней и так мало, и ты еще сидишь, кто будет девчонок танцевать? – подбежавшая к столу Лариса схватила меня за руку и потащила к танцующим. Оказавшись среди них, я пристроился к тылу пестрого хореографического коллектива, возле четырех худеньких симпатичных девчонок, судя по всему, Лоркиных коллег, и отдался, как говорится, ритму. Я танцевал легко и с удовольствием, ощущая благодаря водке и музыке ту одухотворенность, в которой так нуждался мой организм. По ходу дела наблюдал за другими танцующими. Парней, не считая нас с Генкой было всего двое – балерон Боря Хилькевич (хотя его, наверное, тоже считать не стоило), и еще один. Тот самый сын замминистра, жених Марины, дочери Ивана Андреича от прежней семьи, девушки красивой и весьма выдающихся форм. Он привлекал внимание южным загаром и такой аккуратной стрижкой, словно только вышел из салона. Одет был в приталенную джинсовую рубашку с закатанными рукавами, облегающие ранглеровские тузера клеш и желтые остроносые шузы из «Березки». Он все время держался возле своей фигуристой подруги, которая танцевала босиком, очень плавно и сексуально двигая широкими бедрами и держа руки высоко поднятыми, что помогало ей демонстрировать роскошную грудь. На её майке была изображена рожа Микки-Мауса, распятая между, задорно торчащими в разные стороны соблазнительными округлостями. Глаза у нее были прикрыты голубыми веками с блестками. Пухлые красные губы беззвучно повторяли припев песни. Жених, широко расставив ноги и полуприсев, двигал задом, словно хотел прямо здесь соединиться с бедрами танцовщицы в любовном акте. Насмотревшись на её выдающуюся грудь, я нашел глазами Альбину. К моему удивлению, она все еще была в компании Бориса. Они танцевали с краю основной группы. Вернее, танцевал в основном Боря, двигаясь грациозно, как и подобает профессиональному танцовщику. Альбина же шевелилась вяло, глаза у неё были задумчивыми, а общий вид отрешенным. И тут до меня дошло, этот спектакль предназначен для меня. Она-то ведь не знает, что я в курсе нетрадиционных Бориных наклонностей, поэтому создает видимость, что он её кавалер. Я вернулся к столу, выпил, поймал её быстрый взгляд и принял решение. Дело не терпело отлагательств. Еще раз выпил и решительно направился к ней. Она глянула затравленно и, кажется, хотела уйти, но не ушла, продолжала вяло шевелить бедрами напротив Бориса, под завывания Руссоса. – Аля, – сказал я, – можно тебя на пять минут.