– Я получил телеграмму от своего друга из Сент-Пола, – сказал Бен. – Очевидно, по всему Среднему Западу бушуют метели, но он все-таки приедет. Через несколько дней вы познакомитесь с Кином Барреттом. Статуэтки выскользнули из рук Беделии. Пол усеяли осколки влюбленных из дрезденского фарфора. Голова маркиза в белом парике откатилась в угол, части кружевной юбки его возлюбленной разметалась по ковру. Краска отхлынула от лица Беделии. Она держала пустые руки перед собой, словно все еще сжимала статуэтки. – Бидди, милая моя! – Чарли обнял ее. – Не расстраивайся! Эта безделушка ничего не стоит, и, строго между нами, признаюсь, я всегда считал ее на редкость уродливой. Она опустила дрожащие руки. В отсветах ламп сверкали ее кольца. Глаза казались пустыми, лицо окаменело, и она, очевидно, даже не услышала слов Чарли. Он довел ее до дивана, обняв рукой полнеющую талию. Вскоре они с Беном возобновили непринужденную беседу, говорили о моторах, сравнивали достоинства своих автомобилей и обсуждали то, как производители их усовершенствовали. Беделия тихо сидела подле мужа, погруженная в какие-то свои мысли, и едва ли слышала голоса мужчин. Через некоторое время Бен встал и сказал, что ему пора домой. Чарли пригласил его остаться на ужин. Беделия промолчала. После ухода Бена его голос еще долго звучал в голове Чарли, громче, чем завывание снежной бури. Бен произнес самую обычную фразу, пожелал им счастливого нового года, но Чарли никак не мог выкинуть из головы безрадостный тон, которым он это сказал. Чарли сидел на кухне, пока Беделия готовила легкий ужин. Ему нравилось наблюдать за ее работой. Она все делала энергично и ловко. Кухня, более чем любая другая комната в доме, принадлежала ей. Здесь все блестело и сверкало. Пол был покрыт черно-белым линолеумом, полки и шкафчики выкрашены в светло-серый цвет, а ручки изготовлены из белого фарфора, доставленного из Голландии. Мэри накрахмалила занавески с рюшами, словно воскресные нижние юбки. Поверх синего платья Беделия надела фартук, такой же хрустящий и белый, как шторы. Она напоминала не хозяйку дома, а скорее героиню салонной комедии, горничную, которая флиртует с дворецким, сметая метелочкой пыль с мебели. Глядя на аккуратные полки, накрахмаленные занавески и сияющие медные горшки, Чарли подумал о театральных декорациях. А когда Беделия взяла венчик с красной ручкой и принялась взбивать яичные белки в желтой миске, он был окончательно очарован. Он просто должен был ее обнять. Она не возражала против его ухаживаний, даже когда была занята делами. Она поставила миску на стол и прильнула к нему. Только теперь Чарли заметил, что она вся дрожит. Его это удивило. Только что казалось, будто она всецело поглощена приготовлением ужина. – Дорогая, что случилось? Она не ответила. Чарли запрокинул голову и посмотрел на ее лицо. В нем он увидел страх, который заметил раньше, когда она уронила фарфоровых влюбленных. Она приоткрыла губы, но не издала ни звука. Ее настроение тут же передалось Чарли. Он почувствовал напряжение, которое действовало ему на нервы. Вскоре Беделия высвободилась из его объятий и вернулась к работе. Она соединила взбитые яичные белки с приправленными специями желтками и вылила смесь в один из медных горшков. Она обладала детской способностью не замечать ничего, кроме того, чем занималась в данный момент. Не будь Чарли так влюблен и так сентиментален в отношении всего, что касалось хрупкой женской природы, ее равнодушие обидело бы его. Но мать приучила его считаться с душевными переживаниями женщин. Чарли полагал, что ни один мужчина не в состоянии понять терзаний такого сложного существа, как женщина. Ее настроение не менялось. За ужином Чарли едва ли не почувствовал себя виноватым из-за своего хорошего аппетита. Тарелка Беделии оставалась нетронутой. Лицо ничего не выражало, руки бездействовали. – Почему ты не ешь? – спросил он. Она его не слышала. С тем же успехом он мог обратиться к кофеварке. – Беделия! Она словно очнулась, встретилась с ним взглядом, безмолвно извиняясь за невнимание. Затем сделала над собой изрядное усилие, и ее губы скривились в улыбке. Как она любезна, подумал Чарли. Как храбро борется она со своим дурным настроением! И все ради него. Он нежно спросил: – Что тебя огорчает, Бидди? Ну ведь не эти же уродливые статуэтки, которые ты сегодня разбила. Лично я рад, что их больше нет. Они мне никогда не нравились. Эти штучки, похожие на имбирные пряники, выдают дурной вкус, как мне кажется. Кроме того, маме их подарила ее старая подруга, Аделаида Хокинс, которую я всегда терпеть не мог. – Чарли, давай уедем. – Ты с ума сошла? – Я хочу уехать отсюда. Сейчас же, немедленно. Прошу тебя! – Моя дорогая девочка… – Я хочу уехать. – Почему? – Мне здесь не нравится. – Но только сегодня ты говорила, что любишь это место. Ветер усилился. Он мчался по полям и невысоким холмам, носился вокруг дома, вспучивал реку, забрасывал в каминную трубу свистящие сквозняки. Ни стены, ни двери, ни противоштормовые ставни не могли сдержать его ярости. – Пусть буря тебя не беспокоит, дорогая. Здесь всегда так. Кажется, будто дом весь шатается до самого основания, но он крепкий, построен на века. Простоял уже сто девять лет и, наверное, будет стоять, когда вырастут наши внуки. – Беделию это не убедило, и Чарли прибавил: – Если тебя пугает река, могу поклясться, что нас не затопит. Сейчас не сезон, а поскольку мы облицевали террасу камнем… – Мы могли бы уехать завтра утром. – Да что с тобой такое? – Я хочу уехать, – сказала она, наклоняясь над столом и глядя на него, прекрасно зная, как действует на него ее взгляд. Она будто не слышала его возражений, полностью сосредоточившись только на желании получить то, чего хочет. – Моя дорогая, – сказал он терпеливым и монотонным голосом родителя, говорящего с упрямым ребенком. – Я не могу вот так взять и уехать только потому, что тебе вдруг ни с того ни с сего пришла в голову такая идея. Я совершенно не понимаю этой твоей прихоти, ведь я предупреждал тебя, что зимы здесь суровые, и ты говорила, что тебе будет даже интересно пожить в новых условиях. Возможно, на несколько дней нас заметет снегом, но больше мы никак не пострадаем. Дом у нас теплый и надежный, и тут нечего бояться. – Разве ты меня не любишь? – Что за вопрос! К любви это не имеет никакого отношения. У меня работа, для меня важно хорошо выполнить заказ в Бриджпорте. От этого зависит мое будущее. – Мы могли бы отправиться в Европу. – Ты говоришь, как безумная. Она молча кивнула. – В жизни не слыхал более безумной идеи. Уехать! Посреди зимы! – В следующий четверг отплывает «Виктория Луиза». До этого мы могли бы остановиться в Нью-Йорке. Чарли был так поглощен своими аргументами, что даже не дал себе труда задуматься, откуда у нее эта информация и с какой целью она все это выясняла. Он говорил о доме, о работе и счете в банке. В этом году он потратил немало денег, путешествовал, женился, купил автомобиль, пополнил гардероб Беделии и отремонтировал дом. От наследства матери мало что осталось. Их доход в основном зависит от его работы. Он честно рассказал об этом Беделии еще до свадьбы, чтобы не вводить ее в заблуждение относительно собственной состоятельности. Тогда она только рассмеялась, поведала ему, в какой бедности жила, каким богатым он ей кажется и насколько все это не имеет значения. – Пожалуйста, Чарли. – Ты сошла с ума? – Чарли начал злиться, и хотя старался этого не показывать, голос выдавал его раздражение. Беделия заплакала. Из глаз потекли слезы, плечи сотрясались от едва сдерживаемых рыданий. Злость Чарли тут же прошла. Он подбежал к ней, обогнув стол, обнял ее, стал целовать мокрые щеки. Она мгновенно уступила столь бурному проявлению любви, обмякла в его объятиях, словно наслаждаясь его силой. Но рыдания не прекратились. В своем отчаянии она была безутешна, точно ребенок, не понимающий причины своего горя. Чарли отвел ее к лестнице, чуть ли не на руках отнес в спальню и усадил в розовое кресло, где она молча просидела все то время, пока он расстилал постель, доставал ее спальные принадлежности и растирал ей виски одеколоном. Ухаживая за ней, Чарли задумался, почему она так себя ведет, и нашел приемлемый ответ на свой вопрос. Одни женщины в ее положении просыпаются в полночь и требуют маринованных огурцов; другим хочется клубники в январе. Чарли вспомнил о событиях минувшей недели: о праздничном волнении, об усилиях, затраченных на подготовку к Рождеству, о внезапном приступе своей болезни и странном поведении доктора… Все это, должно быть, пробудило в ней трагические воспоминания. Сегодняшний день тоже был полон мелких неприятностей. Человека, привыкшего к теплому мягкому климату, вероятно, очень пугало неистовство зимней бури, дикость ветра и реки. Он проклинал бурю и молил Бога, чтобы она поскорее кончилась. Беделия лежала в постели и смотрела, как Чарли вешает ее платье, ставит на полку туфли, складывает корсет и убирает его в нужный ящик. В комнате пахло сухими духами, одеколоном и сухим жаром парового радиатора. – Не верь ни слову из того, что говорит тебе Бен, – прошептала Беделия. Чарли обернулся. – Бен? А он-то тут при чем? – Он настроен против нас. Чарли сел на край кровати, взял ее холодную руку в свою и сурово посмотрел на жену. – Не говори глупостей. Бен отличный парень. Он тебе всегда нравился. – Он настроен против тебя, Чарли. – Я не понимаю, о чем ты. – Он причинит нам зло. Ему только этого и надо: ранить нас и разрушить нашу жизнь. Чарли посмотрел в окно, пытаясь оценить силу бури и раздумывая, сможет ли доктор добраться до них сегодня вечером. Тьма превратила незанавешенное окно в зеркало, и Чарли видел в нем отражение ламп, розового кресла и себя на краю постели. Он продолжал держать жену за руку. Это зрелище успокоило его. Мощные стены дома защищали их от метели. – Прошу тебя, Чарли, давай уедем! Я больше не хочу здесь оставаться, – жалобно сказала Беделия. В ее устах это прозвучало так просто, словно она предложила поехать прогуляться после обеда. – Что случилось? Бен что-нибудь тебе сделал? Он тебя оскорбил? – В жилах Чарли закипела кровь. Он стиснул кулаки. В висках застучало. Он вспомнил, как Бен Чейни смотрел на Беделию, вспомнил ту ночь в трактире «Джаффни», когда она надела кольцо с черной жемчужиной и ее белая рука лежала в смуглой руке Бена над тарелкой с лобстерами и ломтиками лимона. – Клянусь Богом, я его придушу! Уткнувшись лицом в подушку, Беделия снова дрожала и всхлипывала. Ветер хозяйничал за окном, разрывая мир пополам, дробил камни, вздыбливал реку. Казалось, небо вот-вот обрушится, взорвется земля, вода поднимется и поглотит их. Чарли был бессилен против истерики жены. А собственное бессилие лишь усиливало его ярость. Не в состоянии владеть собой, он выпучил глаза, лицо покрылось пурпурно-алыми пятнами, а когда он заговорил, голос дрожал от гнева. – Скажи мне, – молил он. – Скажи мне! – приказывал он, но все без толку. Беделия лишь глубже зарывалась в подушку, скрывая от него лицо, а когда он к ней прикасался, замирала. Буря постепенно стихла. Ветер отступил, успокоилась вода. Земля снова стала твердой и надежной. А Беделия заснула, подложив под голову обнаженную руку. Всплеск чувств лишил ее сил. Она спала как младенец, громко дыша. Чарли накрыл ее, зажег ночник и спустился вниз. Он дал себе клятву обдумать все на трезвую голову и наконец избавиться от немыслимых подозрений. Он пытался найти причину внезапной истерики жены. Но это оказалось так же бесполезно, как приказы и мольбы, адресованные Беделии. Почему она умоляла его бежать с ней? Почему она боялась Бена Чейни? «Он причинит нам зло». Ради всего святого, почему? «Ему только этого и надо: ранить нас и разрушить нашу жизнь». Будь это правдой, будь Бен действительно таким злодеем, как утверждала Беделия, то почему до сегодняшнего дня он не проявил ни малейших признаков враждебности? Неужели он пытался стать… или – да хранит их Господь от такого коварства – был любовником Беделии? Может быть, он убеждал ее оставить мужа и бежать с ним? А когда Беделия отказала ему, пригрозил рассказать правду о ее неверности? Чарли не мог в это поверить. Мысль о подобном предательстве была плодом больного воображения, гнилым плодом, удобренным подозрениями, страхом и неуверенностью в себе. В доме Чарли не было места такому коварству. В старом доме Филбриков никогда не было неверности, ее просто не могло там быть. В противном случае этот дом просто бы не выстоял и обрушился. Чарли устал от страданий. Нынешний день был полон слишком сильных переживаний для человека, только вставшего с постели. Его одолела такая чудовищная слабость, что он едва смог подняться по лестнице, держась за перила и с трудом передвигая собственное тело, как калека. Не желая беспокоить Беделию, он разделся в ванной, затем осторожно опустился на матрас. Она не пошевелилась. Через несколько минут Чарли крепко уснул. …Комнату обычно освещал ночник Беделии, но сейчас Чарли проснулся в полной темноте. Поначалу он не углядел в этом ничего странного – ведь во время болезни он спал один в темной комнате. Прислушавшись к буре, все еще бушевавшей вокруг дома, к яростному шуму реки и неистовому завыванию ветра, он вдруг ясно осознал, что находится во тьме, и решил, что ослеп. Он протянул руку к ночнику, включил его. В комнате по-прежнему царил мрак. На какую-то кошмарную минуту Чарли замер, не в силах пошевелиться либо заговорить. Потом попытался издать какой-нибудь звук, но голос отказал ему. Чарли вытянул дрожащую руку. Жены рядом не было.