– Почему она это сделала? – воскликнула я. – Хоть что-нибудь удалось выяснить, Эд? Он поджал губы. – Она просто была пьяна. По всей квартире валялись пустые бутылки. – Я не понимаю! Она и раньше напивалась. И пустых бутылок у нее всегда было полно. Нет, у нее что-то случилось! Он слегка пожал одним плечом. Жест вышел надменным – словно он не хотел тратить силы даже на такое простое действие. – Вероятно, кто-то из ее многочисленных любовников предпочел другую. Я поежилась. Приторный голос Эда вызывал у меня омерзение. Он считал Лолу падшей женщиной, ему не понять ее добродетелей. Лола была способна на сострадание и возмущение перед лицом несправедливости, Эд же заключал в себе одно липкое ханжество. – Не ожидал увидеть тебя здесь, Элеанор. Какой приятный сюрприз. – Ты очень любезен. – Откуда сарказм в голосе? Я хотел сделать тебе комплимент. – Никакого сарказма. Ты сказал, что тебе приятно меня видеть, я нашла это любезным. – Ты всегда так со мной. Ведешь себя, словно я… не был тебя достоин. Может, я и не оканчивал колледж, как твой коротышка… – Хватит, Эд! – огрызнулась я. Мало что раздражает меня сильней, чем ноющий мужчина. Отец поддержал меня: – Довольно. Этот вопрос уже решен. – Решен ли? – Я объяснил тебе больше года назад, что она не пойдет за тебя замуж. И вполне доходчиво дал понять, что принуждать ее я не стану. Она взрослая женщина и сама распоряжается своей жизнью. И я устал препираться с тобой по этому поводу… Тут Эд перебил его на удивление резко, без своего привычного подобострастия: – Однажды тебе потребовалась услуга. И за помощь ты обещал мне повлиять… Глаза отца вспыхнули. Он сидел спиной к лампе, и его седые волосы сияли, как корона. Эд подался вперед, опустив плечи и безвольно опустив руки. Их обоюдная ненависть была почти осязаемой. Я поняла, что Эд Манн вызывает у отца страх и ненависть, потому что имеет над ним какую-то тайную власть. – Прошу тебя, Эд, – тихо проговорила я. – Оставь нас. У нас важный разговор. Эд чуял свое могущество, и гордость так и распирала его. Он решил показать отцу, как далеко готов зайти – слабый человек, вдруг оказавшийся на позиции сильного, направляющий стрелу прямо в ахиллесову пяту своего босса. Он медленно повернулся ко мне с кривой улыбкой и ехидно спросил: – О Вильсоне? Ты, наверное, хочешь знать, почему твой папочка обвиняет тебя в убийстве? – Ты подслушивал! – возмутилась я. – Такова моя работа, – пропел Эд сладчайшим голосом. – Я шпион твоего папочки с большим стажем. Вот решил для разнообразия пошпионить не для него, а за ним – сила привычки, ничего не поделаешь. Похоже, эту речь он написал заранее и выучил наизусть. – Ладно, Эд, будь добр, выметайся к чертовой матери, – сказал отец. – Не хочу. – Пошел вон! Резиновая улыбка Эда стала шире, когда он посмотрел на меня. – Твой юный ухажер задает слишком много вопросов. Мы надеялись, что он прикусит язык, если намекнуть ему, что ты убийца. – Так это была твоя гениальная идея? – холодно уточнила я. – Следовало догадаться, что тут не обошлось без доморощенного маккиавелли. – Выметайся, – повторил отец. Эд сел на кованый стул и демонстративно вцепился бледными руками в подлокотники. В его движениях была деланая бравада, в голосе – вызов. – Мне надоело быть мальчиком на побегушках. Надоело, что данные мне обещания не выполняют. Я заставлю тебя сдержать слово, а не то… – И он многозначительно умолк. – Признаюсь честно, Эд, твои угрозы меня беспокоят, – произнес отец с напускной веселостью. – Аж поджилки трясутся. – Да объясните мне, наконец! – взмолилась я. – В чем дело? К чему такая секретность? Почему вы не хотите, чтобы Джонни задавал вопросы о мистере Вильсоне? Оба молчали. Я смотрела в блестящие темные глаза отца, на белую корону его волос. Мой отец, мой родной отец, которого я держала за палец, учась ходить, который целовал мне разбитые коленки… Я не забыла, как хорошо и спокойно мне было в его объятиях. Но память бывает хитра и обманчива. Я знала: если поддамся на ее уловки, все пропало. Я подумала об убитом мистере Вильсоне и спросила громко и четко: – Папа, это был ты? Он не ответил. – Это ты убил мистера Вильсона? Прошу, скажи мне правду. Удивительно было требовать правды от него, самого правдивого человека на свете – ведь, как известно, легче верблюду пройти через игольное ушко, чем слову лжи сорваться с уст Нобла Барклая. Он поднял голову. – Я сделал в жизни много зла, дочь моя. Я виновен в смерти моей дорогой матери и любимой жены, подарившей мне тебя. Всему виной была моя упрямая гордыня и слабая воля, это и разбило им сердце. Да, я грешен, но на моей совести нет хладнокровного убийства. Я никогда не направлял пистолет в сердце человека. – Мистера Вильсона убили выстрелом в спину, – сказала я. Отец покачал головой, словно отрицая обвинение, он нервно сжимал и разжимал кулаки. За спиной у него белели ампутированные гипсовые руки, удерживающие черный бархат гардин. – Так ты все это время думала, что я убийца? Почему же ты так долго ждала и не поговорила со мной об этом сразу? – Ты не ответил на мой вопрос, папа. – Тебя снедают подозрения, дитя. Ты затаила их в сердце и отвергла очищающий свет правды. – Да, мне было страшно, – призналась я. – Ты так странно себя повел, а потом в газетах вдруг сообщили, что мистер Вильсон погиб, и я испугалась… – Как жаль, что у тебя не хватило смелости поговорить со мной сразу, – перебил он. – Поверь мне, дитя, я непричастен к убийству. Я вообще узнал о нем в понедельник утром, когда ехал в поезде из Вашингтона. – И для тебя это наверняка была ужасная трагедия, – ввернул Манн, откровенно наслаждавшийся сценой. – Ты еще здесь? – бросил ему отец. Эд встал. Тонкогубый красный рот кривился, как извивающаяся змея. Их с отцом ненависть друг к другу была столь сильна, что я буквально ощущала ее зловоние. С верхнего этажа послышался гневный плач ребенка, разбуженного кошмаром. К нему тут же присоединился голос второго. Когда близнецы успокоились, серебряный голосок Глории позвал: – Папочка, ты скоро? – Я занят, любимая. Иди спать. – Приходи скорее, папочка. Мне одиноко. В доме снова стало тихо. Эд посмотрел на меня со злорадной ухмылкой. – Одного я не могу понять, Элеанор. Зачем ты принесла пистолет из студии? Неужели папа велел? – Да чтоб тебе провалиться, Эд! – взорвалась я. – По ошибке, я принесла его по ошибке! Меня вызвали так срочно, а я была так расстроена, что ничего не соображала! Я взяла пистолет вместо сумочки, ты прекрасно… – Тихо, тихо, не кричи, – вмешался отец. – Конечно, это просто совпадение. Эд опять за свои фокусы… Прекрати, ты ее нервируешь. Если хочешь что-то сказать, говори мне. И снова с лестницы донеслось сопрано Глории: – Папочка, я скучаю. Приходи скорей. – Господи, да какой он тебе папочка! – заорала я. – Он твой муж, ты взрослая женщина, ты ему двоих детей родила! Почему не называть его по имени?! – Бедняжка Элеанор. – Отец укладывал меня на диван. – Бедное дитя, нервы совсем расшалились. Дай ей отдохнуть, Эд, она должна оправиться от потрясения. – Он поправил подушки и участливо помог мне устроиться, словно я инвалид. – Я пойду объясню Глории, что ты не хотела. Боюсь, ты ранила ее чувства, милая. У нее ведь такая тонкая душа. Идем, Эд. Пора тебе домой. – Я остаюсь, – отрезал Эд, опять сел на стул и вцепился в него, как прикованный. Отец ушел. Я прикрыла глаза, делая вид, что и в самом деле потрясена до обморока. С ничем не оправданным оптимизмом я надеялась, что Эд проявит к этому уважение. Шли долгие секунды. Я отвернулась к стене. Железный стул не скрипнул, когда Эд встал, толстый ковер заглушил приближающиеся шаги, но каждой клеткой своего тела я ощущала, что этот человек стоит прямо надо мной. Я обернулась, открыла глаза. Эд расценил это как знак благосклонности и сел рядом со мной на диван. Коснулся моих пальцев. Я отдернула руку. – Зачем ты так, Элеанор? Ты меня боишься?